А. Невзоров – опытный стратег. Эффект им точно рассчитан: уязвлённые «взрослые» интеллигенты (из ещё недобитых) дружно заквохчут и захлопают крыльями. И напротив, восхищённые его брутальностью «новые поколения» (особенно их женская половина) благосклонно признают его своим. Между тем этот обличительный пыл до неловкости банален: милое старое дежавю.
Отечественную словесность отпевали уже не раз. Регулярно справляемые поминки – то по советской, то по всей русской литературе – это своего рода священный ритуал.

И Пушкин стал нам скучен,
И Пушкин надоел,
И стих его не звучен,
И гений охладел.
Бориса Годунова
Он выпустил в народ:
Убогая обнова,
Увы! На новый год!

Нет, это не Невзоров, это напечатано в журнале «Северный Меркурий» в 1831 г. И Д. Писарев, с его глубокомысленным наблюдением, что Онегин скучает «как толстая купчиха, которая выпила три самовара и жалеет о том, что не может выпить их тридцать три», куда убедительнее (и, страшно сказать, талантливее!) Невзорова, прилежно повторяющего ученические трюизмы советских 20-х гг.: «…Нет на свете силы, которая была бы способна увлечь новые поколения нюансами межполовых игр дворянства XIX века или «душным «богоискательством».
Такой силы действительно нет. Ибо то, о чём толкует Невзоров, не имеет к русской литературе ни малейшего отношения. Очевидно, он убеждён, что современную молодёжь способны увлечь «межполовые игры» исключительно новых русских.
Изо всех российских писателей более всех досталось Достоевскому. И, право, поделом. «Как мы помним, – авторитетно разъясняет наш «усыпительный Зоил», – именно его черносотенцы упорно объявляли своим кумиром. И они оказались абсолютно правы. Иной аудитории у него практически не осталось». Ну разумеется: только благодаря черносотенцам всех стран Достоевский худо-бедно ещё удерживается в мировом культурном пространстве. И, не будь столь мощной поддержки, «этот религиозный фанатик XIX века, крепко настоянный на эпилепсии и педофилии», давно нашёл бы своё настоящее место «в свечных ларьках, рядышком с Журналом Московской Патриархии и двуглавыми матрёшками».
Браво, Невзоров, браво! Автору «Братьев Карамазовых» не выдержать таких посмертных инвектив. Вообще-то ему следовало сойти с исторической сцены гораздо раньше – ещё тогда, когда славные предтечи г-на Невзорова клеймили «его (Достоевского. – И.В.) деяния на поприще реакции» («Петербургская газета», 1881 г., 30 января), негодовали, что это «бред какого-то юродивого мистика» («Слово», 1880 г., сентябрь) и непринуждённо отмечали, что Достоевский «явление совершенно такой же категории, к которой относится… двухголовый телёнок (ср. с невзоровскими двуглавыми матрёшками! – И.В.) («Русское богатство», 1880 г., август)». Предшественники, как видим, высказывались отнюдь не слабее. Г-н Невзоров не посрамил этой доброй традиции.
Как, впрочем, не посрамил он тяжёлых сплетников и эротических клеветников, вспомянув по случаю «маленьких крестьянских девочек, которых генератору православной духовности (так его! – И.В.) возили в баню для педофильских забав». Эту давно разоблачённую собачью чушь (художественно усиленную тем, что названные девочки сочувственно обозначены Невзоровым как «крестьянские») нам преподносят в качестве последней неотразимой улики. Улики против бедной российской словесности. (Кстати, А.Г. Достоевская, известившись об этом навете Страхова, который тот (правда, с чужих слов) протранслировал Л.Н. Толстому, горько сожалела, что она лишена возможности отвесить покойному критику заслуженную пощёчину.) Вообще, если брать всё, что говорится в невзоровской статье о Достоевском, то, как выразился один булгаковский персонаж: «Интереснее всего в этом вранье то… что оно – враньё от первого до последнего слова».
«Звериный оскал патриотизма» – такой подзаголовок дал Невзоров своему громокипящему опусу: вот что значит истинное дарование. Правда, «звериный оскал невежества» выглядел бы ничуть не хуже.
Но бог с ним, с Невзоровым. Если бы дело было только в том, что бывший телевизионный шоумен и, говоря словами того же Достоевского, «Личарда верный» ельцинского режима решил напомнить о себе, попиариться и в соответствии с духом времени сменить амплуа... Но когда con amore провозглашается, что «без опрокидывания традиций, без разумного неуважения к прошлому» не может быть никакого прогресса, в этих отважных формулировках обнаруживается далеко не бескорыстный идейный смысл. Литература понимается как последнее и крайне досадное препятствие на пути к полному торжеству того мирочувствия, которое призвано покончить с исторической Россией. Ибо и ежу ясно, что без литературы (которая, строго говоря, никогда не была ни «развлечением», ни «властительницей дум», а просто оседала в генах) это будет другая страна.
Когда-то Лев Толстой писал Некрасову об одном прогрессивном критике: «Его так и слышишь тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и разгорающийся ещё более оттого, что говорить он не умеет и голос скверный». Поскольку полагает, «что для того, чтобы говорить хорошо, надо говорить дерзко, а для этого надо возмутиться. И возмущается в своём уголке, покуда никто не сказал «цыц» и не посмотрел в глаза».
Последние двадцать пять лет нас преимущественно учат «люди из ящика». А такому наставнику в глаза не посмотришь.