Ольга Мигунова,

Москва

 

* * *

В День Победы надо помянуть

Всех солдат, кто пал на поле боя,

И кого нам больше не вернуть,

Кто остался в полону покоя!

 

Тех должны сегодня помянуть,

Кто лежит в земле под Сталинградом,

Кто успел в бессмертие шагнуть

Под Смоленском, Курском, Ленинградом!

 

Всех должны сегодня помянуть,

Кто погиб под Будапештом, Прагой,

Под Варшавой… кто, прервав свой путь,

Вечным сном уснул у стен Рейхстага!

 

Николай Климкин,

Курган

 

* * *

Я недавно услышал рассказ,

Как под камнем, в лесу возле Буга,

Обнаружили противогаз

С документами Виктора Струга…

 

В сорок первом у Брестской стены

Он стоял до последнего вздоха,

И пробитый в начале войны

Партбилет он запрятал под мохом.

 

Пересылка, тюрьма, лагеря…

Три побега в течение года.

И нашивку пришили не зря,

А он жил, веря в чёрта и в Бога.

 

Он не рвался к стремящимся в рай,

Он бежал от погони в дверь ада.

Он бежал, словно в прятки играл,

Полосой, где свистели снаряды.

 

Вот траншея, последний бросок,

Впереди – каски с красной звездою,

И, скатившись в горячий песок,

Прошептал: «Русь, я снова с тобою…»

 

Много жизней война унесла,

Разбросала могилы по свету.

Нет им, холмикам малым, числа,

Скорбным холмикам нашей планеты.

 

Ибн Ильяс,

Объединённые Арабские Эмираты, эмират Рас-аль-Хайма

 

Отец

Гвардии лейтенанту Исхакову Ильясу

Ты выжил когда-то на Курской дуге,

И правда твоя была в том,

Что к Богу идущий с гранатой в руке

Весь мир оставлял на потом.

 

Господь был с тобой на Священной войне,

И даже давал закурить.

Из боя Он вынес тебя на спине,

Шепча: «Потерпи, будем жить!»

 

9 мая, один за столом

Сидел, словно в том виноват,

Что в мире, оставленном на потом,

Неведома правда солдат.

 

И водки стакан, что был хлебом накрыт,

Ты ставил и лишь перед ним

Склонялся в молитве за тех, кто убит,

Кто Богом навеки храним.

Отец, я всё помню – и горечь твою,

Что мир оказался не тем,

Каким представляли в последнем бою,

В огонь уходя насовсем.

 

В арабском краю, на пороге земли,

9 мая. Стакан.

Про синий платочек в лазурной дали

Как будто поёт океан.

 

Елена Фролова,

Москва

 

* * *

Коростель трещит. В огороде до одури стонут жабы.

Земляника в поле спуталася с вьюнами.

Вопреки дворянской просыпается кровь деревенской бабы

(хоть дворянской капля, но это так, между нами).

 

Из комода вытащишь ситцевую косынку,

Закрываешь лицо до бровей, как учила прабабка.

Спички, яблок и хлеба положишь в свою корзинку,

У двери оставляя с затоптанным задником тапки,

 

и уходишь в поле. А там – благодать земная,

В самом разгаре среднеравнинное лето!

Господи, как хорошо у Тебя на земле бывает!

Будет ли лучше Там? И нету ответа.

 

Нету ответа ни на какие вопросы.

А ты всё думаешь: важно это или не важно?

Бабочки и стрекозы садятся тебе на косы,

Вернее, туда, где были они однажды.

 

Но однажды ты их отрезаешь, как тонкие нити,

Как отрезаешь дороги, события, отрезаешь время.

А через жизнь возвращаешься и сквозь ресницы

Лежишь и смотришь на самое лучшее небо,

 

На которое так же когда-то смотрел твой папа,

И дед смотрел, и прадед долгие лета.

И ты кусаешь яблоко, чтобы не плакать.

Потому что теперь понимаешь, зачем всё это.

 

Светлана Сырнева,

Киров

 

Вождь

Виделись очерки дальних сёл

там, где ветер в лицо хлестал,

там, где люпин вдоль дороги цвёл,

там, где чибис с полей взлетал.

 

День был молод, и тот один.

Как его в себя ни вбирай –

не соберёшь ты с этих равнин

жизнь, расплёсканную через край.

 

Видишь, как в землю уходит дождь,

попусту тратя свои клинки!

Смотрит нам вслед поселковый вождь

из-под тяжёлой, медной руки.

Вождь, ты помнишь, в твоём дому,

крепком, как дружба и как родство, –

как мы смеялись тогда всему,

как не боялись мы ничего!

 

Верили мы, что наше житьё

можно вытащить из руин,

реки расчистить, прогнать жульё,

поле засеять, где цвёл люпин.

 

Ты ещё жив – и то до поры,

ты ещё зряч – только встать нет сил.

И резерваций твоих костры

глубже уходят в болотный ил.

 

Станут похлёбку тебе приносить,

с ложки покормят – а ты не жалей:

лучше быть овощем. Лучше забыть

о том, как чибис взлетал с полей.

Наталья Розенберг,

Москва

 

Памяти мамы

Когда мама отправилась в путь

неизбежный, заоблачный, дальний,

всё былое умение жить

растворилось во тьме, может быть,

под беспечный мотив трали-вали,

не давая ночами уснуть,

попытаться себя обмануть,

переехать и покуролесить,

словно прежде, в ущелье, в арык,

в Петербург, и Москву, и Египет,

словно времени дали впритык.

Но стакан на поминках не выпит

до конца, до хрустального дна,

где я больше не дочка, и точка,

строгим ангелам стала видна

без защитной родильной сорочки.

Хищный космос в проталинках звёзд

подбирается ближе, и свежесть

проникает под двери, одежду.

Буквы слов не вмещаются в тост,

а была мастерицею прежде...

 

Ольга Волгина,

Москва

 

* * *

И что тебе не спится?

   Полночная печаль

   на золочёных спицах

   из снега вяжет шаль.

 

Тебя не добудиться.

   Во сне метель нежна,

   а мне всё снится, снится –

и я не вспомню сна.

 

Очнись, оттай, опомнись.

   До края сны домчат.

   Копыта снежных конниц

   по дну ручья стучат.

 

Павел Козлов,

Москва

 

Листая Надсона

Не говорите, что он умер.

Я слышу телефона зуммер. И в повседневной круговерти

Ещё нет времени для смерти.

 

Такой исход совсем не чаян.

Я на звонок не отвечаю.

Не от тоски, а из боязни

Помех потусторонней связи.

 

Ловя сомнение мгновенное,

Что он не кинул тело бренное,

Идёт по улице, качается

И где-то с кем-нибудь встречается.

 

Он и не думал окочуриться!

А память летний день приносит,

Где небо синее не хмурится

И прошлых лет многоголосье.

 

Ярослав Пичугин,

Москва

 

Апрельская бабочка

Летит и порхает мгновенье

предвестница майской весны,

живое стихотворенье,

где строчки пока не ясны.

 

Присядет на травку, берёсту,

в ней столько для взгляда тепла,

она невеликого роста,

вписалась в пространство угла.

 

Одета в коричневый плащик,

предвестница скорой листвы,

изящества скромный образчик,

я к ней обращаюсь на «вы».

 

– Вы, барышня и недотрога,

слетели – с какой высоты?

С какого порога, отрога,

образчик земной красоты?..

 

Но мне не ответит, конечно,

антенки усов навострит

и, вспомнив о пункте конечном,

в просторы свои улетит…

 

Виктор Есипов,

Москва

 

* * *

Не расскажу, как было всё в начале,

как плакал альт и всхлипывал гобой…

Мы с ней простились утром на причале,

и палуба качнулась подо мной.

 

Она всегда была в плену мелодий

и знала тех певцов, кто знаменит…

А я служил матросом в рыбколхозе,

кефаль ловил, как Костя-одессит.

 

Она любила арии из опер,

из «Тоски» или «Чио-Чио-сан»…

Ночной звездой горел огонь на топе,

и сеть тянул лебёдки барабан.

 

Она любила музыку, короче –

и скрипка грела душу, и рояль...

От Туапсе ходили мы до Сочи,

где скумбрия гуляла и кефаль.

 

Крутилась патефонная пластинка,

мелькал в окне лица её овал...

На геленджикском сейнере «Тенгинка»

я меломанку эту вспоминал.