Исследователи до сих пор предлагают разные версии, с иными из которых трудно согласиться
В книжном магазине «Библио-глобус» приобрёл книгу, которая привлекла моё внимание как странным названием, так и – особенно! – аннотацией.
«Автор книги выясняет, кем в разные периоды жизни был для Пушкина князь Пётр Андреевич Вяземский: поэтом-соперником? «ближайшим» другом? недоброжелателем, влюблённым в жену Поэта? При этом автор задаётся вопросом, не оказался ли князь в конце жизни Пушкина в роли его Сальери. В книге названы (доказательно предполагаемые) имена идеолога-организатора пасквиля с «дипломом рогоносца» Пушкину и – впервые! – переписчика «дипломов» (он же исполнитель надписей на конвертах адресатов).
В заключение автор просит поддержки читателей в организации экспертизы предлагаемой им версии».
Первое, что пришло в голову, когда прочитал аннотацию, немедленно заклеймить автора как клеветника, привлечь его к ответу. Собственно, это желание и заставило меня приобрести книгу. Ведь я учился в советское время, в советской школе, когда все знали и любили творчество Пушкина, и каждому было известно, что князь Вяземский – ближайший друг Поэта, который после его гибели многое сделал для того, чтобы найти человека, соорудившего подмётное письмо с пасквилем Пушкину и пославшего эту гнусность Поэту и его ближайшим друзьям. И все знали, что именно П.А. Вяземский авторитетно сообщил всем мнение самого Пушкина, что пасквиль – дело рук нидерландского посланника Л. Геккерна.
Я очень люблю творчество Пушкина, читал немало книг о его жизни, о последних годах, о дуэли, о пасквиле. Не скажу, что многое знаю о П.А. Вяземском, но читал его переписку с Пушкиным, его письма разным людям после гибели Поэта. Но никогда у меня, как, видимо, и у многих других, не возникала мысль о недоброжелательном отношении князя к Поэту.
Книгу я не то чтобы быстро прочитал, а – проглотил. Сказать, что расстроился, значит не сказать ничего. Но поскольку недоверие к автору никуда не делось, принялся читать второй раз. Старался подловить К. Лапина, найти погрешности в его логике. Стал советоваться с более сведущими людьми. Друг мой, филолог по образованию, когда я рассказал ему про книгу и прочитал аннотацию к ней, высказался так: «Посмотри, ведь почти накануне получения пасквиля Пушкин читал в доме Вяземского свой новый роман «Капитанская дочка». А как зовут героя романа помнишь? Ну да, Пётр Андреевич, как и князя. Стал бы Пушкин называть любимого героя ненавистным ему именем? Так что успокойся. Много таких желающих попиариться на Пушкине. Всё это чушь».
Я успокоился, книгу убрал подальше. Решил К. Лапина не казнить, оставить чушь на его совести.
Но друг-филолог скоро позвонил.
– Знаешь, достал я твою книгу, прочитал и понял, что всё не так однозначно. В принципе возразить К. Лапину нечего. Просто верить ему не хочется. Но всё может быть.
– Ничего себе, а как же быть с «Капитанской дочкой»?
– Тоже всё неоднозначно. Подумал даже, что, может, реальная ситуация с Вяземским как раз и подтолкнула Пушкина писать роман именно с героем, носящим его имя. Какое-то ощущение, что эпиграф «Береги честь смолоду» имеет к этому отношение.
Снова достаю книгу. Скрепя сердце, перечитываю последние главы, медленно-медленно. По методу автора книги ищу свои возражения ему и сам пытаюсь опровергать их.
Вот вывод К. Лапина, что переписчик пасквиля – Павел Вяземский. Возражаю: «Вывод странный, ведь Павел совсем ещё ребёнок, ему нет семнадцати лет. Он в силу возраста своего не может осознать глубину противоречий между отцом и Пушкиным. Зачем ему участвовать в таком деле?» Но ловлю себя на том, что есть воспоминание Павла, которое часто цитируется и к которому все относятся с полным доверием: «Семейство наше переехало в Петербург в октябре 1832 года. Я живо помню прощальный литературный вечер отца моего с его холостой петербургской жизнью в доме Межуева у Симеоновского моста. В этот вечер происходил самый оживлённый разговор о необходимости положить предел монополии Греча и Булгарина и защитить честь русской литературы, униженной под гнётом Булгарина, возбуждавшего ненависть всего Пушкинского кружка… В этот вечер речь шла о серьёзном литературном предприятии, а не о ежедневной политической газете». Воспоминание это относится ко времени, когда Павлу было всего лишь двенадцать лет. Видно, что Павел уже тогда был умным парнем, глубоко внедрённым в дела отца, раз важные для князя события в его мозгу столь глубоко отпечатались. Поэтому, пожалуй, не стоит удивляться, если Дантес действительно решил привлечь Павла, уже почти семнадцатилетнего, к осуществлению своего злого замысла (вот с тем, что организатор пасквиля – Дантес, я согласился безоговорочно). Голова у Павла работала. К тому же в Петершуле, где он учился, преподавались «практические предметы «для умения и навыка», т.е. похоже, что Павел умел работать не только головой, но и руками (подумалось даже, что, может, и дома у него была какая-нибудь мастерская для разных поделок)…
Хотя, честно, я не очень симпатизирую Павлу: с внутренним негодованием читал его недоброжелательные воспоминания о М.Ю. Лермонтове…
Вот, наконец, и доклад на Комиссии.
Я совсем не убеждён в правильности вывода В.А. Денисова, что в заключительной части канона в честь М.И. Глинки Пушкин как бы предупреждает именно Вяземского:
Слушая сию новинку,
Зависть, злобой омрачась,
Пусть скрежещет, но уж Глинку
Затоптать не может в грязь.
Не исключено, что Поэт обращался не к князю, а к кому-то совсем другому, ведь завистников у него было немало.
Но, правда, иносказания Поэта давно научился понимать именно князь, да и в стихотворных его высказываниях в разные годы этот «уж» всё же нередко присутствует: «Что скорбь постигла нас, что Пушкина уж нет» (1837), «Того, которого вы знали,// Того уж Вяземского нет» (1871)…
А в стихотворении «Александрийский стих» (1853) Вяземский использовал в качестве эпиграфа стихи Пушкина из «Домика в Коломне»:
…А стих александрийский?..
Уж не его ль себе я залучу?
Извилистый, проворный, длинный, склизкий
И с жалом даже, точная змея;
Мне кажется, что с ним управлюсь я.
В общем, неблагодарное это дело – выискивать у кого-то ошибки и пытаться кого-то завалить. Прекращаю заниматься этим. Изначальное моё раздражение по отношению к автору К. Лапину чуть поутихло. Но внутреннее несогласие с ним не исчезло. Пожалуй, единственный способ примирения – убедиться, что экспертиза не подтвердит высказанную им версию.
Не знаю, к кому обращаться со своей проблемой, поэтому убедительно прошу помощи у любимой «Литературной газеты».
Может быть, кто-то из пушкинистов авторитетно опровергнет версию, высказанную в книге К. Лапина, и докажет, что никакой экспертизы не требуется: всё и так ясно – чушь. А может, кто-то подскажет путь, как всё же можно организовать предложенную К. Лапиным экспертизу…
Вот только непонятно, почему К. Лапин предлагает для экспертизы рукопись П.П. Вяземского об Оммер де Гелль. Ведь пасквиль и эта рукопись разделены большим промежутком времени. Почему-то кажется, что в Остафьевском музее сохранились какие-то материалы, написанные Павлом на французском языке, но более близко принадлежавшие ко времени создания пасквиля Пушкину.
Очень надеюсь на вашу помощь.
Борис Семёнов
От редакции. По вопросу, обозначенному автором, мы обязательно обратимся к специалистам за разъяснениями.