Верди создавал «Аиду» по либретто Антонио Гисланцони к открытию Хедивской оперы в Каире, приуроченного, в свою очередь, к открытию Суэцкого канала. Впервые «Аида» прозвучала в Оперном театре Каира 24 декабря 1871 года, но сам Верди датой настоящей премьеры считал постановку в Ла Скала 8 февраля 1872 года, после которой композитор был вызван публикой на поклоны 32 раза, и, по свидетельствам очевидцев, восторженная толпа пронесла Верди на руках от дверей театра до его дома.
Перед премьерой в Каире у Верди появилась идея заменить чудесную прелюдию, с которой начиналась «Аида», на более развёрнутую увертюру, однако новый текст на тот момент ещё не был готов. 28 декабря Верди отправил партитуру своему издателю Джулио Рикорди, приложив ироничную записку: «Посылаю Вам «Синфонию», ещё влажную от чернил, которую, возможно, мы поставим перед «Аидой». Я говорю «возможно», потому что я даже не репетировал, и всё может пойти насмарку…» Так и случилось: репетиций оказалось недостаточно, и на миланской премьере Верди вернул прелюдию-интродукцию.
«Синфония» (так иронично называл её автор) пролежала 70 лет среди других бумаг Верди на вилле Сант-Агата, где её и обнаружили. В 1940 году Артуро Тосканини рискнул исполнить увертюру с симфоническим оркестром NBC, а Клаудио Аббадо даже дважды записал её (с Лондонским симфоническим оркестром и оркестром Ла Скала). Однако на сценах оперных театров мира «Аида» по-прежнему звучит с интродукцией. Дмитрий Бертман включил «Синфонию» в новую постановку «Аиды», и зрители, пришедшие на премьеру, впервые услышали этот музыкальный раритет. «У Верди чувства становятся более значимыми, чем вся машина власти, – считает Дмитрий Бертман. – Он восхваляет любовь, и любовный треугольник Аида – Радамес – Амнерис здесь тоже не случаен – это символ пирамиды».
Созданная композитором в 1870 году, «Аида» остаётся удивительно современной: война и мир, победители и побеждённые, любовь и ненависть, предательство и самопожертвование – чем не черты нашего времени? Острый любовный конфликт двух соперниц – пленённой египтянами эфиопской царевны Аиды и дочери фараона Амнерис представлял собой контраст женственности покорной и женственности величественной, искренности и коварства (пусть отчасти вынужденного). Амнерис хотела завоевать любовь Радамеса любой ценой, Аида же любой ценой хотела сохранить свою любовь к Радамесу, даже если эта цена – смерть. В итоге она и жертвует собой – в традиционных постановках пробирается в склеп к приговорённому к смерти Радамесу, чтобы покинуть этот мир вместе с ним, что само по себе казалось ей счастьем.
А вот древние греки считали, что загробная жизнь не может быть счастливой. Согласно их религиозным представлениям, души умерших попадают в подземное царство бога Аида (бог подземного царства мёртвых и название самого царства мёртвых). Не отсюда ли имя главной героини оперы и вид избранной ею смерти в подземелье храма (опять же, в традиционных постановках)? А река Ахерон, которая протекает в подземном царстве, становится границей мира живых и мира владений смерти. Во владениях Аида нет солнечных лучей, там господствует мрак. Может быть, «привлекая» реку Нил в свою оперу, Верди имел в виду Ахерон? Ведь недаром же в третьем действии оперы Аида на берегу Нила ждёт Радамеса, чтобы проститься с ним навеки?
Я не случайно написала «в традиционных постановках», потому что Дмитрий Бертман всегда вносит в свои спектакли своё видение произведения. Вот и в новой «Аиде» Радамес в склепе один, Аида за сценой, её не видно, так они и поют свой знаменитый дуэт: Радамес – в подземелье и Аида где-то в другом месте. Очевидно, Бертман оставляет Аиде и Радамесу право на счастье. А солнечный луч, вопреки всем реалиям пробившийся в подземелье, – словно символ неугасающей любви Аиды. Этот луч, как неожиданное чудо, Радамес ласкает руками, пытается его поймать и задержать, не верит своему счастью и будто забывает о смерти. Но вряд ли валяющиеся в склепе крупные фрагменты скелетов дадут ему полностью забыть о ней.
Думаю, что берег Нила Бертман заменил его подводным миром с изумительной красоты колышущимися лотосами (художники-постановщики – известный эстонский скульптор Тауно Кангро и Ростислав Протасов) именно потому, что в его видении где-то там, в неведомых мирах, Аида и Радамес всё-таки не будут разлучены. И тогда ассоциация Ахерон – Нил не сработает.
Вообще постановка весьма необычная (а что обычно у Бертмана?). В 1-м акте на сцене – гигантские скульптуры африканок в выразительных позах. Позже появляются из-под сцены дивные скульптуры голых египетских кошек, но потом они исчезают. Во 2-м акте сцена обрамлена условными пирамидами. В последнем действии склепа как такового нет – просто чёрная сцена с ярким лучом солнца. «В нашей постановке современность переплетается со старинной стилизацией, – рассказывает Тауно Кангро. – Монументальные скульптуры величиной от двух до шести метров создают объём на сцене, усиливают драматизм действия».
Аида (Елена Михайленко) – в унизительном ошейнике на длинной верёвке. Её дергают за верёвку, как нелюбимую дворняжку, и Амнерис (Ирина Рейнард), и Радамес (Иван Гынгазов). Амнерис – лишена всякой царственности. Она ведёт себя не как дочь фараона, хотя свой статус не раз упоминает в пении, а как обычная рассерженная и ревнующая дворовая девчонка, и одета в чёрный брючный костюм милитаристского покроя с подобием короткой юбки чёрно-золотого цвета и высокие сапоги на толстенной платформе (сантиметров 5, не меньше). В такие же костюмы одет хор. Верховный жрец Рамфис (блистательный Алексей Тихомиров) – в золотом одеянии, сияющем, словно само солнце. Амонасро, отец Аиды (Алексей Исаев), облачён в костюм из такой же ткани, что и его дочь, – нечто бежевое с такого же цвета сетчатым материалом сверху, который, видимо, символизирует то, что они пленники (сетка = клетка). Но их костюмы, не считая костюма Рамфиса и Верховной жрицы (Юлия Щербакова), – одни из самых выразительных в спектакле.
Дирижёр Валерий Кирьянов замечательно выдерживал баланс между оркестром и солистами, в результате всех солистов было прекрасно слышно во всех сценах. Особенно впечатлил, помимо Алексея Тихомирова, молодой тенор Иван Гынгазов – красивым тембром, гибкостью голоса, высокой вокальной техникой и выносливостью. Хор «Геликон-Оперы», как всегда, звучал прекрасно (хормейстер – Евгений Ильин), даже когда волей режиссёра хористов расставили на лестницах театрального зала (а зал, как известно, в виде амфитеатра).
В фойе театра проходила выставка, посвящённая Древнему Египту и опере «Аида», где привлекла к себе внимание статуэтка одной из величайших богинь Древнего Египта – Исиды с младенцем Хором на руках. В либретто оперы «Аида» Исида становится источником божественного знания, силы, судьбы и надежды, а хор (уже не младенец, а артисты) поёт многократно: «Восславим Исиду!» Связь времён.
В финале Амнерис сидит в свете перекрещивающихся солнечных лучей и поёт с почти безнадёжной интонацией: «Мира прошу для тебя…» Актуально, как никогда.
