Юрий Данилин. Портреты по памяти. – М.: Новая газета, 2008. – 544 с.: ил.
Это не сборник публицистики, как может подумать читатель, знающий язвительное перо Данилина, пишущего о проблемах образования и науки с въедливостью и знанием дела уж лет сорок – и в «Комсомолке», и в «Известиях», и в «ЛГ», и в «Новой газете». И это не книжка воспоминаний, как могут предположить друзья, прослушавшие на юбилее автора обожаемые им сонаты Шопена. Как ни странно, ближе всего «Портреты по памяти» к... роману воспитания. Жанр этот очень почитал век Просвещения. Теперь он не в моде. Но Данилин – сам себе законодатель мод и нравов. И его книга – это такие годы учения автора-персонажа, растянувшиеся на всю жизнь. Я не к тому, что Данилин так же велик, как бессмертный автор романа «Годы учения Вильгельма Мейстера». Скорее, он чувствует себя этим славным Мейстером, героем романа по имени «жизнь», самое увлекательное приключение в котором – познание.
Можно сказать, что ему везло на учителей. И кстати, каждое такое везение, которое послала ему жизнь: в лице директора сибирской поселковой школы Николая Ефимовича Половнева, или преподавателя русского языка Уральского университета Агнии Ивановны Даниловой, или старшего коллеги, обозревателя «Комсомолки» Ярослава Голованова, – автор отмечает отдельно, с благодарностью описывая незаурядных этих людей. «Благодарность», наверное, тут ключевое слово. Сегодня этот дар не в цене. Но Данилину он присущ не меньше, чем литературный.
Пожалуй, благодарность и удивление – два главных чувства, которые Данилин умеет испытывать перед человеком талантливым. Именно они помогают ему безошибочно находить «правильных» учителей. Например, Фаину Георгиевну Раневскую, которую он впервые встретил девятиклассником у ворот киностудии. Или Веру Августовну Лотар-Шевченко, на концерт которой он забрёл в Нижнем Тагиле вьюжным февральским вечером. Или Владимира Дмитриевича Дудинцева, чьи романы для автора – как пароль для думающих людей. Удивление заставляло знакомиться, учиться у великих людей. Например, вчитываться в архиве в дневники Раневской. А потом – собрать их в «Дневник на клочках». Глава «Фаина Раневская» – из лучших в книге. Благодарность призывает как минимум помнить. И для того организовать в Новосибирске музыкальный фестиваль имени Веры Лотар-Шевченко, блестящей ученицы пианиста Альфреда Корто, прошедшей сталинские лагеря и умершей в Сибири. Фестиваль, между прочим, проведён уже два раза.
Более того, о каких бы масштабных личностях ни вёл свой рассказ автор: о Владимире Дудинцеве, Юрии Косыгине, Александре Зиновьеве, Михаиле Лаврентьеве, – едва ли не больше их свершений его интересует момент их становления. Момент выбора не только профессионального – жизненного. Отсюда – потрясающие страницы о маме Королёва – Марии Николаевне Баланиной или, например, о личности легендарного математика, академика Николая Николаевича Лузина, учителя Лаврентьева.
Можно сказать, что Данилин верит в силу примера. Более того – верит в силу воспитания и образования. В этом смысле он утопист. И вся язвительность его пера, отчаянная бескомпромиссность и неспособность к угодливости, которая иногда может выглядеть как заносчивость, – из одного источника. Из негодования оттого, как же люди могут не понимать, что жить разумно, честно, в трудах – радостно и естественно. Тем более люди умные, просвещённые, с учёными званиями... Правда, когда читаешь его книгу, проникаешься странным убеждением, что просветительские идеи (которые, между прочим, постарше марксистских будут) – отнюдь не утопия. Прежде всего потому, что были такие люди, как создатель новосибирского Академгородка Михаил Лаврентьев, как его учитель Николай Лузин или – чего уж там мельчить – холмогорский мужик Михайло Ломоносов. И тогда, может, правильнее назвать нашего Данилина не утопистом, а просветителем. То есть таким человеком, для которого «наука и образование никогда не разделялись, где всё освещалось высокими этическими идеалами».
Последнее звучит, возможно, и пафосно. И в наш скептический век даже неприлично возвышенно. Но фокус в том, что Данилин пишет не об идеалистах в розовых очках, а о людях, крепко жизнью битых, за которых двух небитых дают. К тому же некоторые истины не виноваты, что они вечны. Как писал поэт, «существуют, и ни в зуб ногой». Отсюда – этические драмы, участниками которых оказываются герои книги, обретают не только звенящее напряжение, но и почти эпическую повторяемость.
С другой стороны, век Просвещения славился авантюрными романами. Этому жанру Данилин тоже отдал дань. Замечательный рассказчик, он с удовольствием живописует плутовские проделки свои и своих друзей – школьные, армейские, студенческие и даже вполне взрослых дядь. Об одном из своих героев он заметил, что тот умеет жить в разных возрастах. Автору этого счастливого умения тоже не занимать. Отсюда – вечная готовность влипнуть в какую-нибудь историю. Ну кому ещё, кроме Данилина, чинить подмётку будут (последовательно!) фельдшер в травмопункте, гастролирующий органист в Доме музыки, милиционер в метро и бомжи в отделении? Чего ж удивляться, что книжка его производит на редкость бодрящее действие? Самую печальную историю о краже квартиры наследником у завещательницы, из которой иной борзописец отлил бы убойную желтуху-чернуху, Данилин умудряется завершить назидательно-уравновешенно: «А я всегда жду её звонков и учусь, как надо преодолевать жизнь». Ну а нам, читателям, остаётся этому полезному делу учиться у автора «Портретов по памяти».