Не все судьбы складываются счастливо, иной раз непонятно даже, жив человек или умер, а если умер – когда? Но ведь человек не должен бесследно пропасть. Судьба одного из талантливых художников Алексея Олеговича Эйгеса (он родился в 1940 году) сложилась вполне драматически. Сегодня о нём ничего не известно. Я пробовал отыскать следы, нашёл адрес, по которому был прописан Эйгес, написал письмо. Прошло около месяца, прежде чем мне позвонила его племянница. Ничего конкретного она не смогла сообщить: дядя здесь не живёт, фотографий его нет, умер он или живой – не знает.
В другом письме ко мне известный художник-анималист Вадим Алексеевич Горбатов писал: «С Лёшей Эйгесом я познакомился в МСХШ. Тогда она была в Лаврушинском пер. На просмотрах и на выставках в коридорах я увидел его наброски, сделанные в зоопарке. До сих пор помню то сильное впечатление, которое они произвели на меня. Он великолепно знал животных и остро чувствовал их красоту тем особенным чувством восхищения, которое присуще только прирождённым анималистам и которое так ярко проявляется в детстве. Скупыми точными напряжёнными карандашными линиями он схватывал самые главные черты, которые определяют облик животного. Рисовал легко и свободно. Мог без натуры и без фото свободно нарисовать животное в любой позе. В старом блокноте, который я недавно нашёл в своих завалах, есть несколько его полустёртых рисунков. Я помню, как он рисовал их и рассказывал мне, чем отличается волк от волчицы, какая разница в пропорциях у взрослого волка и волчонка-подростка, как хватает буйвола львица, как растёт грива у льва на башке и брюхе. Хорошо помню наши походы в зоопарк, где мы знали все закоулки и лазейки, так что могли пройти туда, когда зоопарк был закрыт. Третьим в нашей компании был Тарик Габидзашвили. Он учился на скульптурном отделении. Запомнилось несколько эпизодов из наших походов в зоопарк. Один есть в моей книге, в разделе «Зима». Лёша дразнит рысь моим портфелем. И что из этого получилось. Другой случай. В павильоне больших кошек, куда зимой перевели почти всех животных, Лёша запрыгнул на широкий деревянный барьер, отделяющий клетки с хищниками от посетителей, и пробежал вдоль всех клеток под рёв и рычанье беснующихся за решётками львов, ягуаров и леопардов и под восторженные крики зрителей. И ещё один памятный случай. На новой территории зоопарка был «Остров зверей», где животные были отделены не решётками, а рвом, и гуляли по открытому загону, а сами вольеры находились внутри огромного сооружения, напоминающего замок. Внутрь этого замка пройти было нельзя – висели запрещающие таблички. Там могли находиться только работники зоопарка, которые кормили и ухаживали за животными, и звери их знали. Жили здесь медведи, бурый и гималайский, азиатский лев, полосатая гиена и две пары тигров – амурские и южнокитайские. И вот однажды Лёша уговорил нас пробраться внутрь и посмотреть, что там внутри. Выбрав момент, мы прошмыгнули мимо запрещающих таблиц и по длинному, засыпанному опилками коридору попали внутрь. Было тихо, где-то журчала вода, вверху светила тусклая лампа. После яркого дневного света было плохо видно. Пустые вольеры, мешки с кормом, тачки, мётлы, лопаты. Слышим, кто-то идёт. Мы шагнули в сторону, спрятались за свисающий сверху холст и замерли. Когда опасность миновала, выдохнули и огляделись. Прямо за нашими спинами, которыми мы прижались к прутьям решётки, в просторном вольере лежала тигрица с тигрятами и внимательно смотрела на нас. Когда прошёл первый шок, мы стали заигрывать с тигрятами, просовывать им бумажки, карандаши. Они прыгали на «добычу», выхватывали бумажки, отнимали у нас карандаши, и тигрица спокойно смотрела на наши игры. В конце концов нас обнаружили и выгнали с криками и руганью.
Позже наши пути разошлись. Я потерял Лёшу из виду. Встретились случайно через много лет на курсах художников-мультипликаторов на студии «Союзмультфильм». Он отсидел срок, кажется, за драку, что при его бешеном характере вполне могло случиться. Потом я иногда видел диафильмы с его рисунками. Попытался однажды найти его. Ходил на студию «Диафильм» в отдел кадров. Там сказали: «Давно у нас не работает. Где сейчас, не знаем. Последние годы брал заказы и надолго исчезал. Трудно было с ним работать. Наверно, алкоголь или наркота».
Жаль. Так сложилась судьба. Невероятно талантливый был парень. Знаю ещё, что он дружил с Никольским. В зоомузее я переснял два рисунка Никольского, на которых изображён Лёша в возрасте лет 15».
Этим запискам уже почти шесть лет. А что изменилось? В одну из встреч в мастерской Горбатова в Северном Чертанове Вадим Алексеевич сказал, что нужно в память о Леше Эйгесе что-то сделать. Я резонно спросил: «А что можно добавить к уже написанному?»
«Тут вопрос деликатный…» – начал Вадим Алексеевич издалека. Мы поразмышляли: будет ли прилично и уместно вспомнить не самые «почтенные и приглядные» факты из биографии пропавшего художника? До последнего момента я не знал, получится ли рассказать о тяжёлых событиях в судьбе этого странного художника, не впадая в пошлость, – не хотелось писать одной чёрной краской, передавая состояние кромешного мрака. Как быть? Тут случилась поездка в Судогду, где летними месяцами живёт другой художник-анималист, патриарх Валерий Васильевич Симонов.
– Вы не знали Эйгеса?
– Очень даже хорошо знал, – сказал Симонов.
Я побежал за блокнотом.
Но перед тем как вы узнаете, о чём рассказал В.В. Симонов, всё же нужно придерживаться хронологии и выслушать историю Горбатова.
«Хотя мы ровесники, оба родились в 1940 году, Лёша учился на класс или даже на два старше. Учились мы в МСХШ. А после МСХШ все расползлись. Я попал в Строгановку, потом аспирантура, до диссертации работал возле станции Весенняя (неподалёку от Подольска), надеялся там получить квартиру. Всё шло своим чередом. Как-то я узнал, что студия «Союзмультфильм» набирала курсы. Мне стало интересно. Записался. Пошёл. Занимался. И в какой-то день на курсах повстречался с Лёшей. Узнали друг друга. Хотя сколько лет прошло, после МСХШ мы ни разу не виделись. Это был уже 1966 год, по-моему. Я с вопросами:
– Лёша, где ты, что?
Отвечает:
– Судьба не сложилась. Сидел в тюрьме…
Пошли, прости за детали, в сортир. Лёша мне говорит:
– Давай ширнёмся?
А я, наивный, переспрашиваю:
– Это что?
– Ты чего, не знаешь?
– А зачем?
– А я уже как-то так втянулся.
Как я понял, отсидел Эйгес за драку. Вообще, Лёша был драчливый, вспыльчивый и агрессивный. Я пробовал что-то ещё расспросить.
– Ладно, Вадя, было дело, всё уже…
Вот так сложилась его судьба. Отсидел в тюрьме. Вернулся. Учился на курсах. Делал пробы про зверей. Мы изредка встречались с Лёшей, раз-два. Пожрём вместе. Поговорим. А потом я ушёл в аспирантуру.
Не могу точно утверждать, бывал Лёша у Ватагина, ходил заниматься к Василию Алексеевичу в мастерскую? Я ни разу от него не слышал об этом. Зато точно знаю, что Лёша общался с Георгием Евлампиевичем Никольским. Никольский как человек был сам по себе довольно агрессивный, жёсткий – человек своего времени. А там было всё: война, болезни, испытания. Никольский ездил рисовать на мотоцикле. И вот Лёша к нему ходил рисовать. Думаю, что Никольский ему прививал такого рода мысль: жизнь – жёсткая вещь, ты должен быть готовым, что люди не друзья. Руку тебе не протянут. Примерно такой смысл. После «Диафильма», лет пять или семь спустя, я встретил Лёшу в зоопарке, но это был уже опустившийся человек… Пробовал его найти. Пошёл в «Диафильм», спросил: где, что? И в отделе кадров сказали: «Контакт потеряли».
И добавили: «Запой или наркота». Это к тому, что «Диафильм» уже не хотел работать с художником, который регулярно срывал работу».
Да, впечатление создавалось тягостное. Горько, если на этом придётся закончить.
Потом я поехал в Судогду… Я побежал за блокнотом, и уже Валерий Васильевич Симонов начал говорить: «С Эйгесом мы встретились, по-моему, даже у Ватагина. В мастерской, куда я приходил заниматься. Я тогда уже учился в «МАХУ памяти 1905 года». А может, старше был, лет 23–25. Это первые встречи, такие сиюминутные. Просто встретил. Запомнил. Помнится, Никольский познакомил меня с Морозовым, главным художником «Диафильма». И этот Морозов предложил мне сделать пробу диафильмов про лошадь. Там опять встретил Эйгеса. Оказалось, что мы были друг у друга на глазах. Матушка его имела отношение к музыке (это к слову). Мы пытались с этой лошадью делать что-то, а в итоге так ничего и не сделали.
Я встретился с Алексеем, когда он пришёл из тюрьмы. Он сам мне рассказывал. Сидел за то, что подрался с ментом. Более того. Я, говорит, мог бы с ума сойти, приходилось бывать в одиночке, карцере (за его неуёмный характер).
У него походка была мягкая и вкрадчивая, как у леопарда. Вот он попадал в карцер. Там ему было абсолютно нечего делать. И, чтобы не сойти с ума, он изображал своих зверей. «Я даже тебе советую, вспоминай зверей. Вспоминай, как рисуешь. Это хороший путь», – говорил мне Эйгес.
В тюрьме у него возник конфликт с уголовником, ситуация – таких историй-то много: уголовник в него швырнул табуретом, а может, заточкой. Эйгес увернулся, потом кинул в ответ и убил этого уголовника. Правда, срока ему не прибавили, но сменили режим на более строгий.
Я замечал, нервы у него были ни к чёрту. И сам рассказывал, что, когда был в санатории в Крыму, он прыгал в воду с обрыва, чтобы снять стресс. Такой характер. А почему мы ближе не сошлись. Однажды он ко мне приехал на такси и приглашает в гости, а я не захотел или не смог. Была причина уважительная, но я не помню. А он очень обиделся. Хотя у нас с ним вполне хорошая дружба навязывалась.
Я любил смотреть, как он рисует: легко и свободно. Посмотрит и на память рисует почти любой сюжет. Вот ему говоришь: львы бывают с лохматой гривой, а бывают с бедной гривой.
– Так оно и есть, – говорит Эйгес и рисует и того, и того.
У него была потрясающая зрительная память.
Василий Алексеевич Ватагин говорил:
– У Алёшки – жуткая память!
Как у Пржевальского (добавляет Симонов): запоминал книгу на память, и Эйгес был такой.
Эйгес – это патология».
Тут мы перешли на другую тему, но согласились, что Алексей Эйгес почему-то любил играть со смертью, иначе ему было неинтересно жить: всегда нужны острые ощущения.
В книге «Московский зоопарк» 1961 года главу «Зоопарк – школа художника-анималиста» написал Василий Алексеевич Ватагин. Он порассуждал о жанре, после чего пишет: «…хочется сказать несколько слов и о большой армии художников-анималистов». Дальше Ватагин подробнее останавливается на старшем, среднем поколениях художников, отдельно выделяя имена наиболее значительных мастеров. «И, наконец, очень многочисленна группа анималистов младшего поколения. Среди них – графики В. Фролов, В. Федотов, А. Келейников, А. Эйгес, Л. Хинштейн, скульпторы А. Марц, Н. Розов, Л. Николаев, И. Чураков и многие другие. Все московские художники-анималисты – и старые и молодые – находят в зоопарке живую основу для творчества». Как видите, Василий Алексеевич Ватагин очень ценил Алексея Эйгеса, которого отдельно отметил среди десятков других молодых художников. Воспоминания В.А. Горбатова и В.В. Симонова подтверждают факт особой приязни мэтра.
Раньше, пытаясь написать судьбу Эйгеса, я не касался его семейной истории. А следовало бы. Отец – известный музыкант и композитор, Олег Константинович, родился в семье композитора Константина Романовича Эйгеса. Троюродные тётки – художницы О.В. и Т.В. Эйгес. В их роду сплошь творческие люди: философы, литературоведы, поэтессы, педагоги-методисты, переводчики, композиторы, художники… Артисты – богема, возможно, особый мир, образ жизни повлияли на характер юноши. Так ли это? Что теперь гадать! Пропал человек, пропало незаурядное дарование, не разродившееся, не реализовавшееся, по крупицам можно догадываться, какой это был художник: несколько культовых детских книжек, диафильмы, случайные картинки, «выныривающие» то тут, то там. И хватит об этом. Молодые художники, только прошу вас, не повторяйте судьбы Алексея Олеговича Эйгеса.
Понимаю, это риторика, но в конце пусть повиснет вопрос: жив ли Алексей Эйгес?
Алексей Шульгин