Арсений Замостьянов,
заместитель главного редактора журнала «Историк»
Луначарский – революционер, писатель, управленец, стоявший у истоков советской культуры и системы образования. Он родился в Полтаве в чиновничьей дворянской семье. Правда, был незаконнорождённым сыном тайного советника Антонова, но отчим, правовед Василий Луначарский, относился к нему как к родному. «От него у меня лёгкий и ясный ум, лёгкий и пластичный характер, коренное добродушие и благородство, эпикуреизм и идеализм в самой натуре. Он был и моим первым учителем и дал толчок влево всему моему существу», – вспоминал Луначарский о человеке, который стал для него отцом.
Среди его родственников – помещики, сановники, включая губернаторов. Есть директор гимназии, есть академик – выдающийся историк-античник Михаил Ростовцев. Среди более далёких предков есть и купцы. Словом, по рождению он относился к элите императорской России. А пошёл в революцию. Для начитанного и свободолюбивого, для 1880‑х – путь самый естественный. Но немногие задерживались в революции после первого ареста. Луначарский посвятил жизнь борьбе за социализм, хотя метался, искал себя то в большевизме, то в богостроительстве. Но после октября 1917 года вошёл в когорту комиссаров-большевиков, хотя по-прежнему не скрывал сомнений и метаний.
Театр больших страстей
Очень важно, что Луначарский назвал себя эпикурейцем. Недаром Ленин говорил об Анатолии Васильевиче: «В нём есть французский блеск и легкомыслие». Только такой человек – полнокровный, без инквизиторского фанатизма – и мог стать первым наркомом просвещения, когда пришло время строить культуру нового мира.
Он искал корни будущих преобразований в античности, когда все учились по «Илиаде» и размышляли о природе вещей. Он вслед за Робеспьером мечтал о торжествах под открытым небом, в которых народ становится одновременно и зрителем, и зрелищем. Французская революция обновила искусство, как и отношение к науке, к армии, к охране правопорядка, к гражданственности и чувству Родины. Луначарский надеялся, что и Октябрь станет плодотворным для всех муз. Так и случилось. Над Петроградом и Москвой звучал громовой глас Маяковского. Театр прошёл путь от экспериментов Мейерхольда и уличных мистерий в кумаче до первой советской революционной трагедии «Любовь Яровая» и академичных интерпретаций классики. Он мечтал о таком искусстве: «Сильный, энергический, мужественный театр поколения, идущего под красным знаменем, при свете утренней зари, под холодным и бодрым дуновением предрассветного ветра, будет театром быстрого действия, больших страстей, резких контрастов, цельных характеров, могучих страданий, высоких экстазов. Да, это будет идейный театр».
Революция дала старт кардинальному преобразованию жизни. В такие времена не обойтись без перекосов, без опасного радикализма. Под горячую руку могла попасть и система репертуарных театров, самые известные из которых ассоциировались с прежней властью, ибо считались «императорскими». И это, несмотря на то, что театры были и центрами оппозиционной, вольной мысли, во многом они готовили революцию. Луначарский развивал Энгельса, которому принадлежит чеканная формула: «Пролетариат есть единственный наследник великих классических философов и поэтов». Это не просто мысль, а оружие! И Луначарский применял его мастерски, защищая искусство от нападок тех, кто причислял театры к «миру насилья», который следует «разрушить».
Он парировал атаки одного из ведущих идеологов тогдашней партии: «Т. Бухарин думает, что знакомство со всем прошлым человечества через великие произведения гениев всех народов и всех эпох означает собой «плен» у буржуазной культуры. Мы же считаем, что это называется образованностью, что это называется овладением культурой прошлого…» Ленин принял сторону Анатолия Васильевича, и, несмотря на нищету, искусство в Советской России расцвело. Причём и авангард, и классика. Даже балет и опера – а их считали забавой аристократов – с блеском доказали право на развитие.
«Мы не ра-бы»
Ну а главная задача, которая стояла перед наркомпросом, – научить соотечественников читать и писать. «Всякая истинно демократическая власть в области просвещения в стране, где царят безграмотность и невежество, должна поставить своей целью борьбу против этого мрака. Она должна добиться в кратчайший срок всеобщей грамотности», – декларировал Луначарский уже осенью 1917 года. Но главное – он не ограничился красивыми презентациями дорожных карт этого проекта. Мечтать Луначарский умел – это и в царской России умели, и мы умеем, особенно когда речь идёт об освоении бюджета. Но он, представьте, владел искусством доводить планы до ума. В первые недели у власти наркомпросу приходилось учитывать всё – каждый кусок мыла в школе был на счету. Он понимал: чтобы ликвидировать безграмотность, потребуются и принудительные меры. В том числе – для 50‑летних, неприспособленных к учёбе. Потому и появился декрет «О ликвидации безграмотности». И наши деды читали по слогам: «Мы не рабы, рабы не мы» – это слова из первой советской азбуки, которая вышла в 1919 году. Наркомпрос возглавил чрезвычайную комиссию по ликвидации безграмотности, и она справилась со своими титаническими задачами. Сколько книг пришлось издать, скольким педагогам обеспечить командировки. И это началось ещё во время Гражданской войны. Не забыть, как одна из самых малограмотных стран Европы через десять лет превратилась в наиболее просвещённую. Слово – и дело.
Легкомысленный рыцарь
Всю жизнь Анатолий Васильевич размышлял над феноменом Дон Кихота. Не идеализировал его, давал разноречивые оценки, но рыцарь печального образа не выходил у него из головы. Вскоре после революции, в самые неспокойные годы, Луначарский даже написал пьесу «Освобождённый Дон Кихот». Наркомпрос и сам напоминал благородного идеалиста, сервантовского идальго. Но такие люди были просто необходимы революции. В круговерти «классовых битв», прорывных декретов, эпидемий и голода, когда всего не хватало, кто-то должен был не только думать о культуре, но и строить издательства, театры, институты, школы… В противном случае революция просто потеряла бы смысл. Первые годы после Октября – преимущественно время разрушений. Иначе и быть не могло – приходилось расчищать пространство для будущего строительства. Но Луначарский всегда стремился и умел созидать. Даже если со стороны это выглядело донкихотством. Представьте, когда Антанта рвётся к бакинской нефти или Деникин прорывается к Москве – и необходимы снаряды, пули, лошади, нужно одеть, обуть и накормить армию, а Луначарский думает о спектаклях и книгах.
Подчас его называли Василичем Блаженным. Это один из псевдонимов Дон Кихота. «Миноносец «Легкомысленный». Здесь, как часто бывало у Ленина, важны оба слова. Он был влюбчив, порывист. Иногда слишком категоричен, но умел примиряться и примирять. Обижаться на него было трудно. Он и пьесы писал несколько легкомысленные, в том числе про адюльтеры, о которых повествовал игриво и со знанием дела.
Бокал шампанского
Он оставался вольнодумцем. Железной дисциплины не терпел. В разгар Гражданской войны Луначарский размышлял так: «В террористическом правительстве я не стану участвовать. Я отойду и буду ждать, что пошлёт судьба... Лучше самая большая беда, чем малая вина. Каким кольцом ненависти мы окружены! Как тяжело…» Вскоре, в 1921 году, он написал:
Все продаётся. Пламя дум,
Возвышенные чувства.
Изволь продать – тили-бум-бум!
И превращай в шурум-бурум
Науку и искусство!
Когда Демьян Бедный написал злую эпиграмму на наркомпроса, Луначарский одёрнул его стихами:
Поэт, ты чувствуешь уже
Себя советским Беранже.
Ты правда «б». Ты правда «ж»,
Но всё же ты не Беранже.
А в борьбе за грамотность Бедный помог ему – своими азбучными стихами, пропагандировавшими учёбу.
…Перед смертью отставного наркома доктор по традиции предложил обречённому ложку шампанского. Луначарский покачал головой: «Шампанское я привык пить только в бокале. И причины изменять своим привычкам не вижу и сейчас». Это реплика драматурга. И бунтаря.
Сын и тёзка унаследовал литературные таланты наркомпроса. В 1941 году Анатолий-младший добровольцем ушёл на фронт. «Каждый из нас, кто не выйдет из битвы живым физически, будет вечно жить в памяти и песнях народа и в ликующей победоносной жизни тысяч поколений свободных людей, людей коммунизма», – писал он родным.
Сегодня опыт Луначарского очень необходим – и столь же невостребован. Во многом мы снова окунулись в безграмотность. Нам нужен не только ликбез, но и донкихотская вера в искусство. Умение прощать, идти на компромисс, сохраняя твёрдость курса. Этим искусством владел Луначарский.