ДНЕВНИК УЧИТЕЛЯ
Инна КАБЫШ
У меня есть плохая привычка: всякий раз перечитывать произведение, которое я в данный момент «прохожу» со своими учениками. Причём независимо от объёма: что «Муму», что «Тихий Дон».
Вы спросите: «Что же в этом плохого?» Отвечаю: если учитель всякий раз будет перечитывать изучаемое произведение, его, как девятый вал, накроют тетради, дневники, справки, отчёты, то есть ежедневная школьная рутина.
Я же позволяю себе такую роскошь не только по причине убеждённости в необходимости каждый раз перечитывать классический текст, но и потому, что у меня небольшая нагрузка (я потому и не беру большую, что некогда будет читать!).
Так, недавно, готовясь к уроку, перечла «Станционного смотрителя» (читанного, наверное, раз сто). И что вы думаете? По ходу чтения этой маленькой повести меня посетили мысли, никогда ранее не приходившие в голову. (Но никогда ранее я не была и матерью почти взрослого сына.) А вот теперь поди ж ты...
О чём, собственно говоря, этот знакомый каждому со школы пушкинский текст? О том, как богатый ротмистр увёз у бедного смотрителя горячо любимую дочь и как, не перенеся этой потери, «маленький человек» Самсон Вырин умер от горя.
Но так ли это на самом деле?
Если сравнить «Станционного смотрителя» с «Бедной Лизой» (которую, конечно, имел в виду Пушкин, создавая свою повесть), то окажется, что при одинаковом раскладе – в «Бедной Лизе» Лиза, Эраст, мать Лизы, в «Станционном смотрителе» Дуня, Минский, отец Дуни – ни один пушкинский персонаж не рифмуется с карамзинским: Дуню нельзя соотнести с Лизой, потому что одна добивается всего, чего хотела, а другая погибает; Минского – с Эрастом, потому что первый женится по страстной любви на юной красавице, а второй – на богатой старухе. Разве что мать Лизы с Выриным: оба родителя умирают. Но, вдумавшись, нельзя сделать и этого, ибо мать Лизы умирает от того, что её дочь погибла (назовём это крайней степенью несчастья), а Самсон Вырин – от того, что его дочь… счастлива.
Соотнести в этих двух произведениях, как это ни странно, можно лишь Вырина и Лизу: оба погибают, увидев своих любимых рядом с другими в богатстве и благоденствии.
По идее, подумалось мне, повесть Пушкина могла бы называться «Бедный смотритель». В чём же «беда» Самсона Вырина?
Разумеется, не только в том (как меня учили в школе и как не так давно учила я сама), что у него мало денег, а в том, что «смотритель не понимал, каким образом мог он сам позволить Дуне ехать вместе с гусаром, как нашло на него ослепление» (курсив мой), то есть в том, что смотритель, чьей профессиональной обязанностью является «смотреть», оказался слепым. («Слепой смотритель» – оксюморон не слабее «живого трупа».) Но почему смотритель, увидев свою дочь в богатстве и счастье, вдруг перестаёт «видеть» (кривой Ванька небось и одним глазом разглядел «прекрасную барыню»)? Не потому ли, что не хочет видеть? Он, у которого на стене висят картинки, иллюстрирующие притчу о блудном сыне, находится в плену схемы: с его дочерью непременно будет то же самое. Почему умирает Самсон Вырин?
Потому что он «маленький человек»; но не в смысле чина, а в смысле невозможности вместить в себя другого.
Он видел в дочери лишь «покойницу мать» и надеялся, что она повторит её судьбу: выйдет замуж за какого-нибудь соседа-пивовара и проживёт жизнь рядом с отцом и, главное, так же, как отец: недаром в конце повести рассказчику открывает дверь толстая «жена пивоварова»: такой, не сбеги они с Минским, могла бы стать Дуня.
Очевидно, Дуня потому и не взяла отца в свою новую жизнь (а ведь этот вопрос напрашивается сам собой), что была гораздо прозорливее своего отца-смотрителя и понимала: её счастье, такое другое, его убьёт. Как же всё это про нас, чьи дети, не желая жить так, как жили мы, сбегают от нас в другую жизнь!
Ей-богу, давно не читала ничего более современного! Что же я увидела в «Станционном смотрителе», перечитав его сейчас? Во-первых, необходимо пристальнее всматриваться в собственных детей, не надеясь, что (и не требуя, чтобы) они были «все в нас». А во-вторых, что мы, родители, не должны быть «маленькими людьми», то есть должны вместить в себя выбор, ценности, приоритеты – одним словом, путь наших детей.
Только тогда мы не потеряем их, а они – нас.
«Станционный смотритель» для меня сегодняшней – это притча не о блудной дочери, а о блудном отце, который, перефразируя евангельский стих («был мёртв и ожил»), был жив и умер, не сумев вместить в себя другое счастье.
Впрочем, о счастье ли речь? Ведь и «прекрасная барыня» Дуня, придя на могилу отца, «легла... и лежала долго» (можно представить себе всю горечь её запоздалого раскаяния!).
Счастья, как предупреждал нас автор «Станционного смотрителя», «на свете нет».
А что же есть? Точнее, должно быть?
Очевидно, у нас, «отцов», – «покой», а у них, «детей», – «воля». Это лучшее, что можно придумать.