Давно ловлю себя на мысли, что если и жду от литературы чего-нибудь интересного, хорошего, то только от женщин. Мужчины предсказуемо легкомысленны, самодовольны, невнимательны (вернее, чересчур внимательны к ерунде).
У них в конце концов много других дел.
В общем, я заведомо серьёзнее отношусь к современной книге, если её написала женщина. Меньше риска, что бездельник какой-нибудь.
А с этой книжкой вышла вот какая история. Купил я её из-за обложки. Всегда стараюсь покупать, если на обложке купола или стена берёзок: «А вдруг хорошая?»
Вдруг там про хорошее что-нибудь…
Помню, торговал я книжками на заре 90-х. Четыре кирпича и фанерка. Самый хит продаж был – «Марианна» с портретом мексиканской актрисы Вероники Кастро на обложке. Всех покупателей я честно предупреждал: это про другую Марианну, не про ту, которая «Богатые тоже плачут»! Всё равно брали люди.
Вот и я так. Ведь купола или берёзки – знак чего-то хорошего, а чего-то хорошего сильно хочется. Но где и как взять – поди пойми. Ладно бы, существовала книжная серия «Для любителей чего-то хорошего», как есть такие серии, например, для любителей чтения про больницы. Или про то, как лезть с рюкзаком, ножом и мотком верёвки туда, где много зомби (или, наоборот, оттуда). Каких только серий нет.
И только для нас, любителей почитать о том, что «нужно честно жить, много трудиться и крепко любить родину», никаких экологических ниш не предусмотрено. Не странно ли?
Раньше я поступал так: приходил в большой книжный магазин (где ассортимент – во) и лез на самые дальние, нижние и верхние полки. Там обязательно находил что-нибудь с куполами или стеной берёз, покупал за недорого и читал. Писать об этом случалось редко, но так я ж и брал не для работы, а для себя. Однако в последнее время этот приём перестал работать. Кризис или что уж там подействовало, не знаю.
И я придумал новый приём. Нужно, кроме шуток, затеять собственную книжную серию. Объяснить «идею», «направление» и читать, что пришлют. Если пришлют.
Мне кажется, желание читать «про хорошее» сильно в людях. А значит, есть, должно быть желание и писать. Просто ни то ни другое «институционально не оформлено». Никто точно не знает, как называется эта литература, кем она представлена, на что похожа.
Что-то о простых людях. О понятных чувствах. О добре и зле. Вроде соцреализма, но не соцреализм, потому что там добро побеждает, хоть порою и трудно, но всегда за явным преимуществом, а потому этой победой не дорожишь. Всё равно за добром историческая правда, никуда оно от тебя не денется. Так не дорожишь солнцем в июле. То ли дело – в октябре. Сейчас, по-вашему, октябрь или апрель? Нет, в нашей литературе победой добра над злом было бы уже просто показать, что добро есть.
Почему в современной «хорошей литературе» так мало добра? Разве у всех этих писателей и писательниц нет детей? Не было удач, превозмоганий, побед – только сплошные кризисы, изломы и падения? Куда ушло умение художника находить красоту в обыденной жизни? Ценить её в поступках, а не в чувствах и размышлениях?
Неизвестно куда, но известно откуда – из «хорошей литературы».
Она вся как будто пишется мучимым прыщами подростком. Ну, знаете, мир – помойка, родители и учителя лгут, всё время хочется соития и сломать что-нибудь, а главное, всё так сложно, всё так сладостно сложно!.. Говорят же, «кому чего не хватает, тот к тому и тянется». Юность жадна до сложности, мучительности и грязи, зрелость ищет простоты и чистоты. Но – увы.
У писательницы Лидии Авиловой (жила сто лет назад, была влюблена в Чехова, много не писала – растила троих детей) есть рассказ, называется «Пышная жизнь». Это, может быть, один из лучших рассказов в русской литературе. Он о маленькой крестьянской девочке из очень бедной семьи, которая уверяла всех, что живут они хорошо, как того требовали сословный этикет и её детские представления о приличиях и социальном престиже. Потом она тяжело заболела, почти умерла, но всё же выжила – и вышла на шатающихся ножках из избы к солнышку, травке, облакам и всему тому, от чего вдруг в единый миг понимаешь: и что жизнь-то и впрямь хорошая, «пышная», и что горькая она до слёз предстоит тем, кто выжил… В общем, слёзное очищение происходит. Душе легче после боли всегда, утешительнее.
Я бы свою книжную серию назвал в честь этого рассказа «Про хорошую жизнь». Но так делать нельзя, потому что на ум сразу приходит что-то типа «отдохнули в Италии» или «погреб полон закруток».
А как назвать? Посоветуйте.
* * *
Это попытка рассказать хорошую историю про хорошего человека (всё-таки купола не врут, даже когда их лепят на обложку для обмана), – историю, которой здорово мешает стремление непременно втиснуться в «полноценную» литературную форму. Мне бы волю – я сократил бы это до небольшой повести или даже рассказа.
Выкинул бы сюжетную линию про уверовавшего юного гопника, про «войну в Чечне» (мужчина не пишет, как рожал, не потому, что ему фантазии не хватает, а чтоб не показаться смешным), выкинул бы мистику – то есть всё, что сделано в книжке плохо. Оставил бы то, что хорошо, и получилось бы примерно следующее.
Молодая женщина, мать мальчика лет шести-семи, тяжело больна. Ей предстоит операция, после которой она то ли выживет, то ли нет. Она журналистка областной газеты. Из Тюмени. По работе ей часто приходится сталкиваться с людской жадностью, коварством, тщеславием, лживостью. Дома говорит с зеркалом. Главный жизненный тон – усталость.
Незадолго до операции она едет в командировку по стойбищам хантов – северных оленеводов-охотников. И хотя их быт и нравы тоже далеки от требуемого совершенства, ей всё же становится среди них легче и нестрашнее. Она возвращается в Тюмень, прощается с сыном и ложится на операцию. Выживает или нет – непонятно и неизвестно.
По уму бы на обложке должны быть северные олени и чум. Книгу вытягивают ханты, очерки их нравов и быта. Без этого её не стоило бы и читать, несмотря на несколько удачных образов и умных мыслей. Просто удивительно, до чего простой и сильнодействующий приём: впусти в литературу «естественного человека», будь то хоть дикарь, хоть «деревенщик», хоть заповедный князь Мышкин или какой-нибудь матрос Чижик – и всё, готов прецедент, история сложилась сама.
В городе – томительно, скучно (скучно читать), душевная маета и муть. В тундре, в чуме всё по-другому. Тут событий больше, чем слов в голове. Вот хотя бы – в соседнее стойбище ехали, буран настиг в пути; брезентом накрылись, два часа переждали, откопались и поехали дальше, – да любому горожанину одного такого приключения хватит, чтоб вспоминать всю жизнь.
Здесь героиня погружена не в себя, а в какие-никакие обстоятельства, в мир Божий, пусть это и чуждый нам, экзотичный, а потому не вполне «настоящий» мир. И всё же он «настоящее» того, городского, где человек ухитряется всё время быть сам за себя и сам по себе, один. Когда один – ещё поди пойми, чудится тебе или нет. А люди – скажут.
…Яблоня на крыше храма, против ожиданий, в книге и правда есть. Вцепилась корнями не пойми во что и каждый год плодоносит. Непорядок, конечно. Но люди из жалости и умиления не трогают её – ладно уж, пусть растёт. (Тут тебе и метафора человеческой души, и жизни, и, если угодно, русской литературы, качающейся на ветру на одной ножке, зацепившись ею за «духовную скрепу».)
И только наша героиня догадалась, что мало не трогать. Принесла лестницу, накопала земли, у всех на глазах натаскала ведром на крышу.
Смог бы я так? – не знаю. Решился бы?..
Есть над чем тихонько подумать.