В Красноярском театре оперы и балета имени Д.А. Хворостовского открытие сезона ознаменовалось мировой премьерой двухактного балета на музыку Дмитрия Шостаковича и московского композитора Алексея Сюмака «Ленинградская симфония». Но этот спектакль не только балетный, он – многожанровый, в нём участвует хор, солисты-вокалисты, драматические актёры, а также дети – воспитанники Детской оперной студии при театре. Автор идеи и режиссёр – художественный руководитель Красноярского театра оперы и балета Сергей Бобров. Хореографы – молодые солистки балетной труппы красноярского театра Наталья Боброва и Олеся Алдонина. Художники – Иварс Новикс, Ксения Сорокина, Варвара Тимофеева. Премьера спектакля должна была состояться к 75-летию Победы в Великой Отечественной войне, но вмешалась пандемия.
Сибирская «Ленинградская симфония» принципиально отличается от одноимённого одноактного балета «Ленинградская симфония» в хореографии Игоря Бельского, поставленного в 1961 году на сцене Кировского (сейчас – Мариинского) театра и до сих пор сохранённого в его репертуаре. Балет Бельского – о подвиге жителей блокадного Ленинграда и воинов, защищавших город, трёхлетняя осада которого германскими войсками стала самой длинной и самой жестокой битвой в мировой истории. Красноярский же спектакль, по словам Сергея Боброва, – взгляд на войну из сегодняшнего дня, а также воспоминания душ погибших защитников страны, а может, и не погибших, а ставших бессмертными; они находятся где-то не с нами, но их свет озаряет нас и сегодня (в спектакле – несомненно), а к ним исходит наша благодарность. Блокадный Ленинград и ленинградцы условно присутствуют в балете (или в воображении смотрящего балет) как символ стойкости и высоты духа советского народа, победившего фашизм.
Спектакль начинается с того, что под вой сигнала воздушной тревоги из репродуктора звучит «лающая» немецкая речь, и в это время оркестранты проходят по залу в яму, причём некоторые артисты оркестра одеты во фраки, а некоторые – в гимнастёрки и пилотки: понятно – война… Забегая вперёд, скажу, что оркестр Красноярского театра оперы и балета под управлением Ивана Великанова на протяжении всего спектакля звучал на редкость выразительно, а сам маэстро был облачён в такую же модель фрака, какая была у Карла Элиасберга, дирижировавшего в блокадном Ленинграде премьерой Седьмой симфонии Шостаковича 9 августа 1942 года. Хор стоит на ярусах по обе стороны зала и поёт русскую народную песню «Чёрный ворон», сюжет которой печальный, даже трагический, пронизан тоской и мистикой: на поле боя лежит раненый воин, а над ним кружит вещий ворон – предвестник смерти. Причём ворон не подлетает к тем, кто может выжить. В первом куплете воин ещё не верит, что наступают его последние минуты, но далее он просит ворона полететь на его родину, сказать матери, что он погиб в бою за свою землю, и передать окровавленный платок той, которая его подарила. Чёрным Вороном в русском войске называли священника-нараду, отпевавшего павших. После боя он в чёрном одеянии и с гуслями шёл по полю и решал судьбу лежавших на нём воинов. Раненых отправляли в лагерь и лечили, а у смертельно раненных выслушивали последнюю волю, чтобы сообщить её родным и близким. Отпевали павших под гусли. Алексей Сюмак рассказывает: «Ма г и ч е скую песню о чёрном вороне воины пели накануне боя. Эта песня превращалась в музыкально-поэтический инструмент преодоления: мощным потоком она уносила прочь страх боли и гибели. И воины шли в бой без страха и упрёка. Без памяти и завета. Мёртвым строем – плечом к плечу шли русские воины в бой, отдав души Богу, а тела – атаке».
После «Чёрного ворона» зазвучал скорбный «Dies Irae» (лат., буквально «день гнева», имеется в виду день Страшного суда) из «Реквиема» Сюмака. А на сцене – по всему её периметру – увеличенные до гигантских размеров страницы советских газет предвоенных лет, в которых статьи об обильном урожае, о победах на индустриальном фронте, о Втором всесоюзном конкурсе дирижёров – дух надвигающейся войны не достигал в Советском Союзе газетных страниц. А на заднике – огромный портрет улыбающегося про себя Сталина, тоже газетный. Но вот зазвучали первые ноты Седьмой (Ленинградской) симфонии Шостаковича, и на сцену выбежали юноши и девушки, они танцуют, влюбляются, радуются жизни. И вдруг откуда-то с колосников, а впечатление, что с неба, на сцену с грохотом падает множество солдатских кирзовых сапог. Началась война! И артисты балета, чьи изящные ноги приучены к пуантам и лёгким туфлям, танцуют в этих сапогах. Они никуда не уходят со сцены, только звучит в разных ритмах стук их кирзачей, но публика безошибочно чувствует, что эти молодые ребята и девушки идут на фронт и падут там, и едва сдерживает слёзы. Главные герои – Девушка (Наталья Боброва) и Юноша (Георгий Болсуновский) – притягивают внимание зала на протяжении всего спектакля. У каждого из них свой хореографический образ, как в мирной жизни, так и в военной, и оба солиста растворяются в своих образах, впрочем, как и все артисты, участвующие в спектакле, включая кордебалет. Удивительно, откуда у таких молодых ребят такое прочувствование войны!
Девушка – Н. Боброва, Юноша – Г. Болсуновский
Смерть названа в спектакле Бабой с косой. Причём, коса у Бабы – не та, которой косят траву и жизни, а из волос – длинная, седая и порядком растрёпанная. Исполнительница партии Бабы Олеся Алдонина, она же автор хореографии этой партии, поражает нестандартностью образа: её Баба с косой ходит среди всех, и никто на неё внимания не обращает до поры до времени. Олеся использует в танце свою косу как партнёршу: она ею и обвивается, и машет, и трясёт, словно показывая, что смерть делает то же, что и жизнь. Но до часа Х. Щемящ и пронзителен танец душ погибших, а артисты-души одеты в телесного цвета трико и как бы сливаются друг с другом и растворяются в небытии. Впрочем, эта сцена оставляет надежду на их бессмертие или иное бытие – в том числе, в образе белых журавлей, видеоизображение которых мелькало на заднике. Время от времени в спектакле звучат строки из дневника Тани Савичевой, их произносит артистка Детской оперной студии Влада Перекотий. А завершается действие исполнением «Lacrimosa» из Реквиема Моцарта.
Танцы в спектакле не следуют за музыкой, а рождаются из вслушивания в неё и несут зрителям мысль о том, что героизм жителей СССР в период Великой Отечественной войны стал явлением массовым, чуть ли не рядовым, а сплочённость людей была нерушимой. И именно этой сплочённости так не хватает нам в современной жизни. Но это уже мысль не хореографов, а моя.