В мире электронных книг бумажный носитель обязан превратиться в произведение полиграфического искусства, объединив текст, который хочется перечитывать, и арт-объект, которым хочется обладать. Первая же книжная серия издательства «СТиХИ, «Срез», запомнилась и срезанным наискосок верхним краем, и вклейками крафта с автографами авторов, и портретами, ведущими традицию от культового художника Серебряного века Юрия Анненкова, и сюжетным построением избранного. Но неуёмная фантазия арт-директора проектирует новые идеи.
Серия «Башня» – это книги с «окнами». В каждом видишь фрагмент следующего разворота, визуальный акцент, ключ к главе. Это серия поэтических книг, разбитых на главы, имеющих последовательно разворачивающуюся концепцию, архитектуру. В отличие от сборников «Среза», с которыми находишься в диалоге, книги серии «Башня» – замкнутые строения: от лабиринта до маяка. Поэт ведь традиционно воспринимается живущим в «башне из слоновой кости»…
Герман Титов. Поэма 14-го года: месяцеслов: Сб. стихотворений // Сер. «Turris». Кн. №1. Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт». – Тверь; М.: Альфа-Пресс, 2019. – 100 с.: ил.
Люди, которые учили меня литературе, повторяли формулу Сергея Гандлевского «стихи – не орудие мести, а серебряной чести родник», уверяя, что они не должны становиться терапией и не должны таковой считаться. Я сделал свои выводы: «серебряной чести родник» поставил меня выше случившегося, научил не отворачиваться, не убегать, а перешагивать. И этот шаг позволил осмыслить каждую травму. Герман Титов пишет не о личной травме, а о травме, которая произошла в масштабах не только страны – континента? мира? – «тарас бессмертен как дантес / в бытийственном и личном плане».
Поэма Германа Титова – говорение не от лица общности людей «русского космоса», оказавшихся в безвоздушном пространстве войны. Она родственна «Репортажу из осаждённого города» Збигнева Херберта, анализирующего судьбу своей Польши в рамках всей истории человечества и планеты. Так, Герман Титов ставит себя выше собственных боли и отчаяния, внося в поэтическую речь активный игровой элемент (иногда интонационно и по методу близкий Александру Кабанову), пронзая самые горькие строки аллюзиями на голливудские фильмы и украинские песни. Речевой воздух содержит такие запахи, от которых хочется смеяться в тот момент, когда ты сжимаешь зубы. И именно этот смех позволяет жить дальше, подниматься и смотреть на происходящее. Так мы смотрим на глянцевые фотографии, оценивая мастерство фотографа, а не ужас запечатлённого: «и сидит с потухшей сигаретой / будущего бледная вдова». Но только так ужас и можно запечатлеть: через мастерство. Сначала мы видим качество, а потом начинаем осознавать, к чему оно было приложено.
В поэме Титова 12 месяцев 2014 года разделены августом: свидетельства войны и эмиграция лирического героя в Санкт-Петербург. Сколько русских людей стали эмигрантами в России? Чем они живут? Кем себя считают? «Расскажи, Марина, / Как вернулась ты». Именно эти вопросы решает Герман за ироничным складыванием слов. Порой, если не улыбаться, жить невозможно. И именно эта улыбка делает поэму не личным дневником или фотоальбомом, а таким часословом герцога Беррийского, нарисованным братьями Лимбургами. Преодолённая горечь переходит в высокую скорбь: «Тому кто уже заглянул за край / Отчизна здесь и – нигде».
Третья часть поэмы, казалось бы, совершенно лишена печали. Вся она – чистое любование сохранившимися воспоминаниями о довоенной жизни. Каждое стихотворение – это стихоснимок конкретного места, ощущений и историй, с ним связанных. И именно это снятие трагизма, пафоса, надлома дарит невероятный стоицизм прошедшему сквозь эту страшную книгу читателю: «Бессмертья каменного полк – Московский мой проспект».
Елена Фролова. Непоправимое лето: Сб. стихотворений // Сер. «Turris». Кн. №2. Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт». – Тверь; М.: Альфа-Пресс, 2019. – 100 с.: ил.
В книге Елены Фроловой три главы. Круг тем: жизнь, любовь, счастье – повторяется, но рассматривается с различных ракурсов. Я не сразу понял, что в каждой главе собраны стихи, обращённые к разным адресатам. «Кормушка с зерном» наполнена добром и заботой, это стихи-лекарство, стихи-письма к близким и незнакомым, наполненные «нерастраченной нежностью». Читателя автор воспринимает как птицу, с которой может поделиться «зерном», пищей собственного сердца: «У моря поставил стул. / Сел. И уже в раю».
Сложнее с главой «Ничьи города»: то ли это разговоры с зеркалом, то ли с Мирозданием. Бескрайнее море любви первой главы сменяется стыдом, тревогой, растерянностью. Но нет в строках Елены упрёка, обиды, гнева. Этими стихами она словно держит себя за руку. И не только себя: «Я вылеплю Снегура и Снегурку / И расскажу, как жили мы с тобой». Мудростью нельзя поделиться – её можно только перенять, пожив рядом. Вот именно на жизнь рядом с автором и похоже чтение второй главы: «Счастье было в самых простых вещах…»
А в третьей раскрыта главная функция стихотворения – молитва. Глава «Простые приметы» вся насквозь – воспоминания детства, разговоры с дорогими покойниками, скорбь по нерождённым и записочки за родившихся. Исключения же – карточные пасьянсы, в которых кажется возможным переложить судьбу по-своему: «В уездном городе обычные дела: / Старушки, приторговывая щавелем, / Рассказывают новость про вчера, / Про Каина, зарезанного Авелем». Библейский сюжет переписывается не как новая трагедия, но как ирония над «глухими телефонами» сплетен. Оттого и собственная вина снимается, переходит в фольклор.
Пространство «женской поэзии», «ф-письма», «гендерных вопросов» сейчас сосредоточено на унижении, объективации, борьбе. Потому книга, лишённая ярости и претензий к мужчинам, вызывает испуг: а поэзия ли это? А можно так? Без злости, без истерики, без кошмара? Елена Фролова решила попробовать. Холодное лето не поправишь, но свою жизнь… И не только свою.
Сергей Ивкин. Имя мне – дым: Сб. стихотворений // Сер. «Turris». Кн. №3. Книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт». – Тверь; М.: Альфа-Пресс, 2020. – 108 с.: ил.
Первый же взгляд на содержание книги Сергея Ивкина вызывает в памяти пушкинское: «Парки бабье лепетанье, / Спящей ночи трепетанье, / Жизни мышья беготня... / Что тревожишь ты меня?» Три главы книги названы именами римских парок – богинь Судьбы: Нона прядёт нить, Децима отмеряет, Морта отсекает. Книгу предчувствуешь как метафору жизни, наполненную аллюзиями и реминисценциями. И ошибаешься. Прядение нити Ивкин «строит» от определения границ собственной Родины: «От библейских странников до курдов / в каждом хлебе слышим горсть земли». Курды – здесь не для рифмы. Если вечно гонимые иудеи обрели своё государство, то курды так и разделены между Турцией, Ираном, Ираком и Сирией. Автор также ощущает себя не на своей земле. Он ощупывает данность: уральские города Екатеринбург, Кыштым, Касли, но помнит, что его детство связано с Санкт-Петербургом, куда он регулярно возвращается, тянется. «Я – приезжий с бесправного юга». И Родина для него простирается «от сопок Маньчжурии до островов Соловецких», располагаясь «между Польшею и Китаем». Главный вопрос для автора: что образует его государство – Война или Вера? «…Заложенный гильзой тот самый том, что как знамя вывешен над страною» или «Если Христос воскрес, / ничего не страшно»?
Наполненная любовной лирикой вторая глава при помощи контекста переносит заглавный текст книги из области библейской («пар», «дым», «туман» – так переводят имя Авеля) в межличностную. Автор воспринимает любовь как трагедию, как убийство. Но «то, что нас не убивает» делает нас иными. Отсюда книга начинает восприниматься отсылкой к другому трёхчастному делению: делению загробного существования по Данте. И тогда третья часть, предполагаемо говорящая о Смерти, на самом деле начинает говорить о Рае: «Ты переплыл свой ад / и это был не ты».
Но она сама ещё не Рай, а пространство перед воротами, у которых сидит святой Пётр, когда ты оглядываешься и смотришь назад, уже зная, что впереди всё будет хорошо, но с прежним придётся попрощаться. Единой панорамы нет, только отдельные фрагменты осмысления собственной и мировой Истории.
Строка «выпавшие из алфавита буквы храним в пластиковых пакетах, словно улики преступлений» напоминает о реформе русской орфографии 1918 года. Строка «пуговицы держим в берестяных туесках, потому что именно береста дольше других материалов хранит горечь прощания» содержит отсылку к Пер Гюнту и Сольвейг. Строка «открываю окно и смотрю на Запад» – к Густаву Мейринку, к метафизическим поискам, духовным метаниям. Но самым важным является предощущение Входа во Врата: «…и эта рыба может быть счастливой, / когда она лежит на берегу / в невольном ожидании прилива». Что и происходит уже не только с автором, но и с читателем: «…и проходим мы все вместе в Надсущее / мимо рвущего гармошку Привратника».
Отдельно надо сказать о фотографиях, дополняющих стихи. В книгах Германа и Елены авторство фотографий не указано. Над книгой Сергея работал известный уральский поэт и фотограф Вадим Балабан, который не иллюстрирует книгу, а наводит мосты смыслов между отдельными стихами.
Фёдор Едомин