Игорь Булкаты
Поэт, прозаик, переводчик, родился в 1960 году в г. Тбилиси. Учился в Литературном институте им. А.М. Горького, по окончании которого поступил редактором в Главную редколлегию по художественному переводу и литературным взаимосвязям в Тбилиси. Издавал осетинских, грузинских, армянских писателей. После начала грузино-осетинского конфликта вынужден был покинуть Грузию. Переехал сначала в Северную Осетию, а затем в Москву. Автор нескольких книг, публикуется в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Москва» и др. В декабре прошлого года владикавказским издательством «Проект-Пресс» был опубликован осетинский народный эпос «Сказания о Даредзанах» в переводе Игоря Булкаты.
* * *
Ты живёшь столько лет
в доме с цветочною клумбой,
как утверждает Блумберг,
в городе, которого нет.
Ты живёшь столько лет
в доме, где тет-а-тет
с тобой одиночество.
И тростью куда ни ткни,
отщелкивающей дни, –
наблюдается тождество
между добром и злом,
хотя давно на слом
пора храму правил,
который, впрочем, порой
предоставлять покой
душе имеет право.
* * *
Река Саукаба замедляла ход,
Стараясь не шуметь, текла как будто,
Пока село, разнежившись под утро,
Досматривало сны наоборот.
Наверно, пробужденье с петухами
Есть продолженье давешних забот,
Как для дыханья флейта иль фагот,
Что, впрочем, вряд ли выразишь стихами.
Мы мним себя по-прежнему своими
В горах крутых, за пазухой дома
Держащих деликатно с ведома
Хозяев, что от них неотделимы.
* * *
Пока меч слабости из ножен
Не извлечён, и дух низложен,
Мораль, как райский змий, зело
Нас кормит яблоками, зло
Собою прикрывая,
И души раскисают, что
В столицу прибывшее чмо
За хлебом да за счастьем,
Дождливого ненастья
В разгар, не унывая.
* * *
Проснуться средь ночи от мысли,
что пришёл не за тем в этот мир,
даже если забот коромысло
перешибло хребту балансир.
Что кровавой резни полонез
мог обдать тебя до перепутья,
пока в дебри проблем не залез,
продавливая их грудью.
Обиды твоей в горле ком
да отчаянья мёртвая хватка,
будто мир полетел кувырком
и не стало былого порядка.
* * *
Не в этом мире, стало быть, в ином
Отведаем с тобою заратустриц
Прохладную двустворчатую мудрость,
Прихлёбывая белое вино.
Война, разруха делают виток
Очередной, и это нас умнее
Не делает. Чем дальше, тем вернее
Выносит мозг бездарных слов поток.
Искать ответ в бессилии – пустая
Затея, если исключить процесс
Из действа мирозданья, что прогресс
Навязывает умникам, блистая.
Ковид
Гляжу – болеют китайцы,
и негры болеют, и вьет-
намцы, как будто в танце
сплелись фанаты Вивьен.
Для них выражение боли
да страдания – мимика, жест,
а для нас, как для татя в неволе,
стенанья, оскал да протест.
От ценностей, что с молоком мы
всосали, смеяться одним –
даже если смертью влекомы –
и в страхе трястись другим.
* * *
После болезни не худо б
податься, как вору,
туда, где твоя худоба
и торчащий кадык
не отгоняют сторонние взгляды,
что свору
собак, и одежду себе
подбираешь впритык.
Где не в ходу обращение
«Мой дорогой»,
в котором сочувствия меньше,
чем превосходства,
где глупость и чванство
оберегают покой
неспешных сограждан,
уверовавших в господство
здорового образа жизни,
пищи здоровой –
рыбы и злаков,
немного сухого вина,
прогулок в лесу под Битцей
иль в Тропарёво –
для аппетиту и для хорошего сна.
* * *
Опять септембер –
Бродский мне в ребро –
огульно нам огуливает плечи,
у изголовья оплывают свечи,
и плач голубит, ровно болеро.
Какое свинство – в пять часов утра
нестись к родным полковника
в отставке,
умершего второго дня на лавке,
потом клевать носами у одра.
Дубовый гроб – услада для любой
процессии, когда слова от звука
отторгнуты и слух в свою мензурку
из причитаний сцеживает боль.
* * *
В декабре
одна тысяча девятьсот
девяносто второго
мы с братом Томмази
сидели на свежей могиле отца,
утомлённые работой,
скинув сапоги и портянки,
побалтывая наполовину пустой
бутылкой,
и пар исходил от босых ног…
* * *
С возрастом праздники обтекаемы,
как
спускаемая капсула, корпускулярная
теория тепла популярна, пока
в небе сияет звезда полярная.
Тело твоё, вопреки гравитации
и магии чисел, порхает, любя,
и преданных женщин
скупые нотации
уберегут от падений тебя.
Взлетаешь над лесом и крышами изб
и слышишь – внизу звон тарелок
и рюмок
опять непривычен, даже если изгиб
земного пути сверкает угрюмо –
что пыльная взвесь
под колёсами строгой
и безжалостной жизни,
катящейся вдаль,
и мы, как мальцы
вдоль железной дороги,
поезда провожаем, отгоняя печаль.
Л.М. Пр.
Девиз благоустроенной семьи
шедевром геральдического толка
становится со временем не только
в счастливом отдаленье от сумы
да нищеты, но в переосмысленье
причастности к истории, судьбе
других, что по крупицам, как в волшбе,
величье собирал для поколений.
Оберегать детей от лжи и зла
в прошедшего с грядущим
пересменок –
возможность пополнения семейной
копилки вечных ценностей и благ.
* * *
Крепчает в мире кутерьма,
Где крепче анкерного болта
По-прежнему сума-тюрьма
Нас держит пальцами за глотку.
Душа не поспевает за
Прокрученною наспех мыслью,
Стоит на паперти, глаза
Зажмуривши – дым коромыслом.
Похоже, старость для неё,
Как телу дряхлому, обуза,
Бессмертие, увы, враньё,
Как и безбрежие для музы.
NN
Даже если взорвут,
Изничтожат дорогу на Талеж,
Из памяти нашей сотрут
Шараповых вечных охот
Благородства и нежности залежь,
Я, ваш бедный сатрап,
Глаз моих изумрудных оконце
Приоткрою, бросая
наружу всё своё ожерелье,
И сердце моё над лесами
Взойдёт для вас жарким солнцем.
* * *
В слова простые впрыскивая боль,
не выдавай чужим свои страданья,
не торопись, прогуливаясь вдоль
берега крутого мирозданья,
метать проклятья в дышащую бездну,
которая твоё жилище вдруг
присвоила назло этногенезу,
как, впрочем, и окрестности вокруг.
Как будто суть избитых выражений,
попахивающих гнильцой,
выигрывала тысячи сражений
и истину всегда заподлицо
держала с пашней или перегноем.
И ветр свободный подлетал к крыльцу
и раз за разом, ровно параноик,
прикладывался к твоему лицу.
А ты, напялив форменный сюртук,
косил под команданте Фидель Кастро,
и бездна слов,
что твой Вильгельм Рубрук,
всё пялилась, как ты садишься за стол.