Вячеслав Ар-Серги
Родился в 1962 году в д. Новая Казмаска Завьяловского района Удмуртской Республики. По основному образованию – филолог (Удмуртский государственный университет). Поэт, прозаик, переводчик, драматург и киносценарист. Автор более полусотни книг поэзии и прозы, а также ряда пьес и киносценариев, многих статей и эссе о современном литературном процессе. Пишет на удмуртском и русском языках. Произведения переведены на несколько языков, вышли отдельными книгами в России и за рубежом (Венгрия, Беларусь, Эстония, Чехия, Черногория, Азербайджан и другие). Народный писатель Удмуртии. Член Союза писателей России и Международного писательского PEN-клуба (Русский ПЕН-центр-Москва). Лауреат Всероссийской литературной премии имени Антона Дельвига (Москва, 2014), Международной литературной премии «Югра» (Ханты-Мансийск, 2015), Литературной премии Правительства Удмуртской Республики (Ижевск, 2016), Государственной премии Удмуртской Республики (Ижевск, 2023), Всероссийской литературной премии имени А.Б. Чаковского «Гипертекст» (Москва, 2024) и других. Почётный гражданин Завьяловского района Удмуртской Республики (2020). Живёт в Ижевске.
* * *
А так-то Евдоким вроде и неплохим был мужиком. На рожон не лез, по головам чужим не ходил, куда не надо нос не совал, на работе подмёток не рвал, но и не отставал, от начальства держался в стороне, жене зарплату приносил, похмелялся за свой счёт…
Но жила в нём одна глубинная, потаённая обида, что не ценят его… Ой, не ценят ведь. Мнения его особо никто и не спросит, в президиум на собрании не пригласят – это уж как пить дать. И портрета его даже на сельскую Доску почёта – и то не выставят. А просить он не мог.
Обидно ему было и оттого – грустно. Завыть бы волком на ночную луну… Да и то, наверное, не заметят. Вернее, не услышат…
Вот так и проходила его жизнь. Да вот и полтинник уж скоро. А вспомнить-то и нечего. Детские годы, школа, армия – вся за баранкой большегрузного «Урала», женитьба на востроглазой молодухе из соседней деревни и работа водителем в своём колхозе, ныне обозванном акционерным обществом. Всё – как у всех. Как у соседа Микты – рябого молчуна, свата Юбера – скряги и рыбака, одноклассника Пужея – чертилы конопатого, двоюродного Ярыша – прохиндея городского, сменщика по «КамАЗу» Очея – сонного лодыря… Ничем не выделялся среди них Евдоким. И он это очень болезненно чувствовал.
Но если бы его сейчас спросили:
– Оддок, дружище, а чего же ты хочешь?
Он просто вздохнул бы, пожал плечами, отмахнулся и ушёл. Без ответа.
…Этой осенью опять зарядили холодные дожди. Моросит и моросит – без продыху. Второй день, пошёл уж и третий. На всём небе застряла тяжёлая вата застывших тёмных облаков, откуда – тёк, тёк, тёк... Технике на поле не зайти. Водители разбрелись кто куда: некоторые зашли в гараж перекинуться в картишки, другие ушли по своим делам… А Оддок пошёл в диспетчерскую и уставился на экран обшарпанного телевизора. И надо же – показывают цирк… Диспетчерша Клава, разбитная дама с крашенными красным цветом волосами, смотрела на экран раскрыв рот – ну, дают ведь, Господи-прости! «Оддок, гля, позырь-ка, чё ведь вытворяют тут собаки!» – заливается она, тряся своими увесистыми формами. И чай уж в кружке остыл у неё на столе – не до чая, ей-пра!
Да, собаки цирковые – мастаки. Оддок со школьных лет уж в цирке не бывал – аж присел тут. Смотрит на экран и лыбится дядька – будто бы получку ему удвоили… Вот это да! Собачки прыгают через кольцо, танцуют на задних лапах, носятся вокруг артиста на передних только ногах, задрав свою заднюю часть высоко – хвост трубой. Кувырок! Ещё!.. И всё делают – по команде. Для них артист, дрессировщик, как дирижёр тут, право слово!
И вдруг что-то тёмное и большое перевернулось в Оддоке. Холодное и склизкое – непонятное поперечное…
– Хо! Да это любая собака сможет – обучи только…– брякнул он.
– Смогла бы любая – все бы на арену пошли, – засмеялась Клава, – надо вот чайку по-новой вскипятить. Будешь?
– Не-а, – отказался Оддок, – собаке что – покормят и счастлива! За каждый свой фортель она кусочек мяса получает. Вот так и закрепляют собакам рефлекс! А где надо, скажем, гавкнуть – дрессировщик незаметно знак подаёт! Знаем, плавали…
– И в кого ты такой умный-то, Оддокеюшко-дружок? – всплеснула пухлыми ладонями Клава, – прямо ведь Ленин! Прости мя, Господи… А почему ты со своим Полканом-то в цирк не идёшь? Заграбастал бы там деньжищ! А то крутишь тут баранку! Влево да вправо – мать да перемать! Нет, всё-то тебе блазнится другая жизнь… А нет её для нас, Оддок! Ты уж очнулся бы, едрёна-матрёна!.. Седой совсем…
Тут уж Оддок не выдержал, вмиг вскипел:
– Другую – не другую… А собака – она и поумнее некоторых! Вот и мой Полкан! – с силой хлопнув хлипкой дверью, он ушёл под тот же моросящий дождь.
– Иди, иди, дрессировщик беспонтовый… – послышалось усталое за его спиной.
«А ведь эта же Клавка совсем по-другому смотрела на меня когда-то… В особенности как я вернулся из армии. Всё бывало норовила пройти около наших ворот…» – беззлобно подумал Оддок. И вдруг… ему на миг стало так приятно и светло от этой мысли, а ведь с нею было, было, было… И не раз.
Дома его встретил Полкан на дворе. Пёс немалый – помесь местной дворняги с чусовой лайкой. Шерсть на нём тёмная, с рыжими подпалинами по бокам, уши опущены, хвост пушистый… Настрой у него резвый, хоть и жизнь цепная. Этот пёс у Оддока всего с гаком год: взял его по случаю из ближнего хуторка на Каме от одинокого старичка, которого увозили доживать его дни в доме престарелых. У прежнего хозяина Полкан на воле без цепи гулял, а тут – служба, однако. Как и положено у справного удмуртского хозяина, пёс в деревне – это не забава, а друг и полноправный работник, по правде и совести зарабатывающий свой кусок. Оддок долго смотрел на пса и думал, думал, думал… Аж и пёсик уж заскулил, а хозяин – молчит. Но мысль свою, видно, он всё-таки и додумал до победного конца.
С того вечера Оддок занялся дрессировкой Полкана – вот до чего он донадумался…
Каждый вечер после работы Оддок отвязывал Полкана с цепи и уводил его в сарай – там вольготнее. Чем только не пытался Оддок увлечь своего дворового пса – кусочками свежего мяса, магазинного собачьего корма, но… Но нашла, видно, коса на камень… Полкан не дрессировался. Он заполошно прыгал вокруг своего хозяина, тыкался крупной мордой об него, лаял и поскуливал, но цирковых команд Оддоковых не исполнял. Не прыгал через обруч, не бегал на задних лапах, встав во весь свой рост… Не кувыркался.
– Надо было его со щенков учить, – уже не выдержала Оддокова жена, – по собачьему возрасту он уже и ровня нам… Поздно.
– Ничо! Не может – научим, не хочет – заставим. Жрать всем охота, – буркнул Оддок.
В этот вечер с Полканом опять ничего не получилось. И вдруг внутри Оддока снова шевельнулось что-то неясное – тяжёлое и тёмное, холодное и тягучее. Оддок уже понял – это гнев и обида. И, покуда они полностью не завладели им, Оддок схватил собаку за шкирку, пробежал с ней волоком по двору, открыл ворота и выпнул пса на улицу. Это случилось так быстро, что Оддок и сам, наверное, не успел сообразить, что же это такое случилось? Что за наваждение… Послышался надсадный лай Полкана с улицы, но Оддок уже вернулся под сарай. Он тут же вынул из сена заныканную початую бутылку самогонки и, зубами вытянув газетную пробку к ней, выплюнул её в сторону. Оддоку хватило пары больших глотков – не идёт, зараза… Он в сердцах жахнул бутылку об столб и, выйдя из сарая, затих во дворе... Пошёл первый снег. Его большие хлопья падали, медленно планируя. На крытый толстым профнастилом деревянный дом, старый покосившийся забор, скрипящую калитку, широкий двор со старыми «Жигулями» в углу и ссутулившегося могутного мужика без шапки на голове и открытой настежь фуфайке… И покрыло белым снегом ту жизнь.
А через несколько дней Оддока положили в больницу. «Да воспалился ведь где-то... – пояснила его жена, – всё хрипит у него в грудях да булькает».
Он лежал в палате сельской больнички и смотрел в потолок. Есть не хотелось, спать – тоже. Оддок впервые в своей жизни лежал в больнице и ничего не делал – и никто его ни о чём не просил и не заставлял чего-то делать. Дни тянулись унылые и пустые – долгие. Оддок пытался смотреть телевизор – не смотрится, попробовал почитать книжку – не читается. Он теперь сидел и лежал с одними мыслями – вспоминал свою жизнь. И до того отчётливо! Он вспомнил запах рук своей матери, провожавшей его в первый класс. Они пахли свежеиспечёнными, только что из печи вынутыми, перепечами… И руки, и передник матери были пропитаны этим ароматом, перемешанным с головокружительными запахами сушёной душицы и мяты, завариваемых в чай... От этой памяти влажнели глаза Оддока.
На улице стоял ноябрь. Последние осенние денёчки… Оддок подошёл к окну палаты и посмотрел во двор – его ворота были настежь открыты на улицу. И вдруг Оддок увидел стаю собак, забежавших в больничный двор. Но не только их увидел Оддок: в этой стае бродячих собак его взгляд тут же выцепил Полкана. Полкан?!.. Первый снег давно уже сошёл – собаки выглядели бодро, но грязновато. Что поделать – судьба у них не сахар… В горле Оддока застыл ком – он просто смотрел на Полкана. И тот тоже увидел его. Не завилял хвостом, а просто долго смотрел и смотрел. Вокруг Полкана крутилась собачка, наверное, его нынешняя подружка, но он сейчас не обращал на неё внимания. Та собачка любовно толкала Полкана, игриво покусывала за бока и, наконец, уж и Полкан оскалился на неё – она тут же отскочила, прижав хвостик.
– Полкан!.. – прохрипел Оддок.
И пёс его учуял. Наверное, услышал всё-таки…
И вдруг Полкан лихо подбежал к окну палаты, подпрыгнул и, встав на задние лапы, вытянулся во весь рост. Ах, какая каланча! Затем он побежал на передних лапах, подняв кверху зад. Более того, пёс тут же подкинул с земли какой-то комочек и положил его себе на переносицу – сам свечкою стоит. Не падает с носу комок – эквилибрист!.. А потом он завертелся юлой по земле, хоп – встал. И наконец он побежал, подпрыгнул и сделал полный оборот вокруг себя! Ещё – сальто!.. Видишь? Смотри, мол, коль просил. И, это самое, ты уж тут особо-то не парься… Беда – не беда, выздоравливай...
Пока Полкан показывал свой концерт, Оддок даже не шевельнулся. Он стоял и молча плакал, не вытирая слёз. Пальцы его рук, вцепившиеся в подоконник, мелко дрожали. Урок был короткий, но слишком большой – не проглотить...
Взгляд Оддока заволокло туманом. Когда он проморгался, стаи уже не было. На унылый больничный двор густо ложились ранние сумерки.
…Через месяц Оддок снова увидал Полкана на снежной улице, призывно помахал ему. Но пёс побежал, большим полукругом обойдя его, – без остановки. Оддок зычно окликнул пса:
– Полкан, стой! Иди сюда! – призывно замахал руками Оддок, – иди, говорю… Ко мне!.. Ко мне!.. Тьфу ты, бестолковый!
Но пёс уже исчез за магазином – слышно, там его стая. И конечно, та собачка-подружка. Что поделаешь с ним? Бестолковый…
2025 г.