Евгений Резниченко
Родился в 1961 году в городе Сумы. Получил педагогическое образование, работал учителем, затем директором школы. С 2000 года занимался издательской деятельностью (издательства «Летний сад», «Совпадение», «Центр книги Рудомино»). В 2011 году возглавил Институт перевода.
Провожая маму на вокзале
Опаздывает всё на этом свете:
Опаздывают поезда и люди,
Милиция опаздывает к драке,
Опаздывают судьи к приговору,
Свет фонарей опаздывает к ночи,
Гробы всегда опаздывают к войнам.
А вовремя приходит только время,
И только смерть всегда приходит раньше.
* * *
– Ну хочешь, я стану спокойней и проще
и слушаться буду и слова, и взгляда?
– … а впрочем,
не надо.
– А хочешь, разбудят меня среди ночи
и скажут: «Пора! Собираем отряды!..»
– … а впрочем,
не надо.
– А хочешь, на лавочке Летнего сада
я ласками сердце тебе заморочу?..
– Не надо!..
А впрочем…
Поздняя осень
Выломав руки деревьям,
Кормит ворон голубым.
Тучей придавит деревню,
Вытащит дым из трубы.
В дальней дороге найдёт
Деда со старенькой клячей.
Молча над ними плывёт,
Плачет, и плачет, и плачет…
Гимн бессмертных людей
Ни много ни мало – бессмертье, и точка!
Поэтов спасала бессмертная строчка,
Солдаты его добывали в бою,
Лжецы – предаваясь вранью!
Рабочих и прочих спасает продукция,
Чёрные очи спасёт проституция,
Бездомного гонят в чужую страну –
Но там он находит жену!
И всё продолжается: поэты рождаются,
Солдаты сражаются, бездомные маются…
Простейших и женщин спасла простота,
А нищих спасёт нищета!
* * *
Любимая, оставь меня, оставь.
Я ухожу туда, откуда явь
Уже ушла, а сны о мёртвом боге
Ещё в дороге, да и те – убоги.
Забудь меня, любимая, забудь.
Но это просто – как свечу задуть,
Здесь нужен резкий выдох, вслед за вдохом,
А после – вздох. И будет всё неплохо.
А то и – хорошо. А то и так,
Что я вообще предстану как пустяк,
Как покурить, как посмотреть в окошко…
Оставь меня. И потерпи немножко.
Вторая песенка о войне
Я думаю: о! мне ли горевать?
Покуда солнце всходит на востоке,
И там мой дом, пока не истекли
Отпущенные сроки –
Мне наплевать, я защищу свой дом,
И всех, кто в нём, и всё, что в нём! –
О! мне ли горевать?..
Я каждый вечер чищу автомат,
И, постреляв в закат для тренировки,
Я думаю, ложась с женой в кровать,
Я думаю: о! мне ли горевать –
С таким запасом боеприпасов и сноровки,
Поглаживая нежно автомат.
Когда враги придут меня убить,
Убить мою жену, моих детей, –
Тогда не время будет горевать,
А будет время перезарядить,
Прицелиться – и стрйльнуть без затей,
В упор, как и положено стрелять.
Когда уже жену с детьми убьют,
Дом подожгут и с тыла обойдут,
То главное тогда – не волноваться,
Подобное ведь с каждым может статься,
Не правда ли, за несколько минут?
Мы даже не успеем испугаться!..
Так вот, когда начнёт валиться дом,
То надо бы успеть спасти иконы –
И начинать отстреливаться до
Последнего, естественно, патрона!
Письмо Игорю Касьяненко
Пишу тебе письмо, приятель мой.
Я умираю. От чего – не знаю,
Но ощущенье – словно я тесьмой
Железной горло сам себе сжимаю.
Мне тяжело дышать, и в сердце боль.
Моей душою кто-то помыкает.
Себе я в вены впрыснул алкоголь,
А в женщин – семя, – но не помогает.
Не помогает ни любовь, ни стыд,
Ни страсти, ни стремление к покою.
Я голоден – когда по горло сыт,
Я веселюсь – когда набит тоскою...
Я болен, видишь... Все слова – враги.
Я умираю. Помоги. Погода
Прекрасная стоит. Но – помоги!
И если пишешь в это время года,
То напиши, пожалуйста, ответ.
Ведь все друзья – слова. А ты – поэт.
Зануда
Неправильны у древних греков боги.
Неверно выбрал я длину строки.
Не там у нас проложены дороги.
Не те по ним проходят дураки.
И даже солнце пятнами покрылось.
И не под тем углом нас хлещет дождь.
Нормальных снов давным-давно не снилось.
Нормальных слов не говорит нам вождь.
Тех, кто у власти – вышколены лица
И шёлково приглажены умы.
Не вырвется из цепких рук синица.
Не упразднится институт сумы.
Вийона грусть о прошлогодних зимах
Сегодняшних не соблазняет дам.
Всё, что возможно, – купим в магазинах,
А невозможно – и не надо нам.
Какого ни возьми самоубийцу –
В любом я вижу способе изъян.
А разве так сейчас разносят пиццу,
Как это делал бы… Октавиан?
В пророчествах – прогнозы на погоду.
Бог в церковь ходит, словно на допрос.
Поэты… кто не пьян, тот пишет оду,
А кто не оду, тот строчит донос.
Невинные не ведают блаженства.
Не знают боль отцовства сыновья.
Не будет в этом мире совершенства,
Пока в нём я.
* * *
Как родился – не помню,
Как умру – не узнаю.
В промежутке – бездомье
Необжитого края.
И не то чтобы страшно,
И не то чтоб печально…
Просто это не важно.
Просто это случайно.
Случай
В этот мартовский странный мороз
Воздух словно лишается веса.
Полукружье продрогших берёз
Очертило проплешину леса.
Два барьера из сабельных дуг.
Снег крахмальный под корочкой наста.
Пристяжная, играя в испуг,
Бьёт копытом и фыркает часто.
После выстрела в дуле сквозняк.
Запах масляной гари наружу
Выплыл, как вопросительный знак,
Голубой завитушкою в стужу.
Крови сгусток присыпан снежком
И малиновым стал, как варенье.
Чуть искрѝвлены губы смешком.
После вспышки в глазах озаренье.
Пара шёлковых чёрных платков.
Две батистовых белых рубашки.
Водки несколько жадных глотков
До лихой секундантской отмашки.
И на тоненькой веточке грач,
Колыхаясь, держа равновесье,
Косо смотрит, как медленно врач
Прочь от тела идёт в мелколесье
И потом исчезает в лесу.
На поляне начнут суетиться.
Одного на шинели несут,
А другой – на колени, креститься.
Прижимая к щеке медальон,
– Аня, душенька… – шепчет тревожно.
И глаза, голубые, как лён,
Поднимает на Бога безбожно.
Вот исход опьянений и нег.
Врач вернулся и валится в сани.
Грач клюёт чуть подкрашенный снег
И не знает о душеньке Ане.
Этот мартовский поздний мороз,
Треск сорок и берёз на опушке,
И белёсый небес купорос,
Павший прямо на сосен верхушки…
Пурква па. Морт. Амур. Се ля ви.
Сани мчатся. Разъезд – и столица.
Здесь без водки и женской любви
Ничему невозможно случиться.
* * *
Такая ночь…
Всё началось с утра.
Приснился страх.
Кольнуло под лопаткой,
И я проснулся. Радио хрипело,
И с этого числа магнитных бурь
Советовало опасаться.
Я,
Как помнится,
Не обратил вниманья.
Пытался вспомнить, что меня страшило.
Когда в подушке слышишь сердца стук –
Не до процессов ядерных на солнце.
Так и не вспомнил.
А когда пошли
Мы с дочкою гулять, совсем некстати
Она сказала: «Даша любит папу».
Я это помню очень хорошо.
На улице мы изучали птиц,
Мы говорили, что они – летают,
Что солнце – светит, облако – плывёт,
И всё это на небе происходит…
А вот сейчас – как будто неба нет.
Ни звёздочки вверху – ну ничего,
Что можно было б видеть.
Ночь такая…
Потом старик… Какой-то старичок
Спросил две папиросы и сказал,
Что нынче утром схоронил жену,
Что – не иначе – в космос запустили
Опять ракету: много радиаций,
А потому и люди умирают.
И заключил, что Бога, видно, нет.
И прочь пошёл, так и не закурив.
А дочь спросила: «Это Дед Мороз?»
Я засмеялся. Точно – засмеялся!
И мы пошли домой.
Такая ночь…
Глухая ночь. Будь сердце у неё
Или хотя бы уши, то она
Наверняка бы услыхала плач.
Но нет, она спокойно продолжалась,
Праматери-природы равнодушней.
И только солнце… Это было солнце,
Это его с той стороны земли
Раскаяния стоны доносились.
Оно, оно убило ту старушку,
И каялось, и всхлипывало там…
Роман А.Б. Касареса «План побега»
Изобретая план побега,
Осуществляя сам побег,
Я представляю боль побега,
Когда безумный дровосек
Разносит в щепки всё подножье
Ствола до корня самого.
И жизнь висит на воле Божьей,
На боли Божьей и его.