Андрей Битов встречает свой юбилей в привычном состоянии творческой сосредоточенности на великих мелочах бытия, известный писатель может позволить себе думать и писать о том, что кажется важным лично ему, а не нам; золотая стружка летит с верстака его писательского стола с настойчивостью прибоя, который отрешённо перебирает морскую гальку… его книги по-прежнему создают вежливый шторм в русской литературе.
Удивлён личной возможностью сказать об Андрее Георгиевиче несколько слов в дни его юбилея, мне – ей-ей – повезло, ведь я был очарован книгами юбиляра, ещё пребывая в состоянии пылкого первокурсника в далёкой от всяких столиц уральской провинции: «Дачная местность» (1967) первая книга неизвестного прежде писателя. Каждая страница – шедевр изумительной питерской речи, наброски ироничного ума и пушкинский холодок совершенства! Книга тут же была нами зачитана и передавалась из рук в руки как инкунабула. Следом вторая! «Аптекарский остров» (1967), а следом третья – «Путешествие к другу детства» (1968)… Да кто он такой, этот Битов? Откуда нагрянул современником на архипелаг классической русской литературы? Узналось – из Ленинграда, обитатель Аптекарского острова, то ли геолог, то ли альпинист – вдруг последний удар – великий роман «Пушкинский дом» (написан ещё в 1964 году, впервые издан в США в 1978).
Мы читали роман частями, как самиздат, он бродил среди филологов главами из рук в руки… каждую главу хотелось или украсть, или сделать машинописную копию, мало кто так мощно входил в русскую литературу, как Андрей Битов, сразу целым корпусом замечательных текстов, да, чуть не забыл! Ещё один шедевр дебютанта – «Уроки Армении»… Понять, как это написано, ещё можно, но уяснить, как это прочувствовано, невозможно.
Помню, как я вдруг даже обиделся на Битова, увидев его в кино в роли какого-то несимпатичного персонажа, да как он мог снять свой алмазный венец, чтобы стать пустяком, вот до каких пароксизмов ревности доходила моя студенческая влюблённость читателя в автора.
Прошли годы, и однажды классик оказался случайным гостем в нашем доме и поутру подошёл к моим книгам на полке, я чувствовал себя как пациент на столе хирурга… «Интересно, что скажет», подумал я, потому как подбирал свою библиотеку с особенной тщательностью. Палец гостя коснулся только одной-единственной книжки из сотни, это был изящный томик кулинарных рецептов для блюд исключительно из картофеля. «Всё из картошки», значилось на обложке… хм, так уж и всё? Хмыкнул Андрей, мгновенно уловив онтологические претензии кулинара.
Писатель должен уметь превращать день в серию афоризмов.
Битов замечательно обладает этим пушкинским свойством.
Так, однажды оказавшись на его столичной кухне, чтобы выпить по чашке крепкого кофе, я удивился появлению тяжкой гардины на высоком окне, что так? Андрей отдёрнул штору и кивнул на магазинчик, который поместился на противоположной стороне улицы. Вот! На крыше той торговой точки сияла надпись из неоновых букв: «Брюки»… «Кофе невозможно попить», – буркнул с досадой хозяин и снова задёрнул штору.
В этих мелочах, между прочим, скрыта одна из важных особенностей его дарования. Битов выстраивает свою писательскую жизнь, как симметрию из двух отражений, где слева, скажем, сама жизнь без прикрас, а справа её отражение на странице в расщелине пишущей машинки, где он, подумав, расставляет свою снайперскую правку, что-то зачёркивает, а что-то, выправив, пускает в толщу отредактированного текста, и (надо же!) жизнь за границами этой страницы нередко берёт на караул, и в ответ исправляет стиль своего варварского красноречия на классический ранжир.
В этом Битов во многом сродни Пушкину, который втекал в русский пейзаж грамматическим склоном Кастальского водопада. Расставить знаки препинания в жизни родного Отечества, что может быть завидней?
И недаром притянуто имя Александра Сергеевича к имени Андрея Георгиевича, недаром… наш ленинградский классик всегда жил ещё и судьбой московского лицеиста, жительствовал на двоих, с удвоением сопряжения… в этой высшей симметрии ещё одна из черт его творческой стратегии.