Вячеслав Власов. Грааль и цензор: повесть. – М.: У Никитских ворот, 2023. – 176 с.: ил.
Великие творцы отличаются от «простых смертных» тем, что их биография не заканчивается с физическим уходом из мира. Они продолжаются в своих произведениях, которые живут обособленной жизнью после смерти создателя и судьба которых бывает ничуть не менее интересной.
Новая художественно-историческая повесть Вячеслава Власова, исследователя жизни и творчества Рихарда Вагнера, посвящена истории первой постановки мистерии «Парсифаль» в Российской империи в 1913 году. Как и в предыдущих работах, Власов черпает достоверные сведения из архивов, а затем оживляет их для читателя, заставляя сопереживать героям и погружаться с головой в описываемые события. Персонажами этой повести стали многие исторические личности: от графа Александра Шереметева до императора Николая II, а местом действия – кабинеты, особняки и театральные подмостки Петербурга начала прошлого века, воссозданного автором очень достоверно.
На первый взгляд книга может показаться узкоспециализированной – кому, мол, кроме музыковедов, нужны подробности оперной постановки со всеми бюрократическими препонами?.. Но, во-первых, Власову удалось написать об этом поистине увлекательно. Во-вторых, в книге много интереснейших исторических и культурологических сведений, к которым трудно остаться равнодушным. А в-третьих (и это самое главное), содержание повести «Грааль и цензор» гораздо шире и касается каждого из нас. Это повесть о восприятии великого искусства и о том, что делает его великим; это размышление о пользе и вреде цензуры и о глубоком внутреннем конфликте между чувством и долгом, которое исследовали многие отечественные и зарубежные классики.
Сегодня слово «цензура» стало ругательным, а само понятие – антонимом к свободе слова, одной из высших ценностей демократического общества. При этом почему-то принято оставлять за скобками тот факт, что даже, например, в статье «Конвенции о защите прав человека и основных свобод», посвящённой свободе слова, есть целый перечень допустимых её ограничений: свобода не означает вседозволенности... Так или иначе, вывести положительные образы цензоров – графа Михаила Толстого и Сергея Реброва – смелый шаг. А оба героя не могут не вызывать симпатии и искреннего сочувствия.
Вот, например, как размышляет о своей профессии Ребров: «В мои обязанности... входит не столько культурное образование общества, сколько его душевное спокойствие. Вот представь, стоит ли самая лучшая на свете опера возможных волнений на религиозной почве? А не поправь мы с тобой либретто, они вполне могут случиться. Шутка ли, таинство причастия будет происходить на сцене, в театральных костюмах, в свете иллюминации, да ещё и под аплодисменты! Такое не каждый православный вынесет». Действительно, право художника на высказывание в некотором смысле сталкивается с правом зрителя (в данном случае русского, православного) на своё, субъективное восприятие сакрального для него таинства. Принятие подобных решений об ограничении требует от героев не только ума и художественного вкуса, но и чувства такта: найти грань между сохранением подлинности великого произведения и защитой общественных ценностей – задача не из простых. «Выбросишь слова – придётся и музыку купировать, а это будет уже совсем другая опера!» – так говорит об этом Михаил Толстой. А Сергей Ребров отмечает: «Твоя любовь к настоящему искусству в нашем деле не менее важна, чем моё чутьё».
Отдельного внимания заслуживает тема душевных мук, раздвоенности, тяжелейшего нравственного выбора, который цензорам приходится делать ежедневно. «Какие огромные душевные страдания вызывает усмирение творческого и эстетического порыва и компромисс с цензурой! Михаилу стало стыдно за то, что сейчас лицом этой цензуры выступал он сам». Однако компромиссы неизбежны, и герои Власова прекрасно это понимают. Между сохранением либретто мистерии в первозданном виде и возможностью познакомить аудиторию с его несколько подправленной, но более «безопасной» для общества версией, цензоры выбирают второе.
Но может ли вообще искусство оскорбить чувства? Или подобная обострённая реакция – признак невежества зрителя?.. Над этими вопросами автор предлагает поразмышлять читателю. А ответ самого Власова читается между строк и в репликах некоторых героев. Так, граф Шереметев говорит расстроенному Михаилу Толстому: «Парсифаль» – это не про внешнее изображение, а про внутреннее восприятие».
Описание эффекта, производимого музыкой Вагнера на героев, трогает по-настоящему: чувствуется, что в этом фрагменте повести особенно много личного. Вячеславу Власову удалось очень тонко описать воздействие великого искусства на человеческую душу, его потрясающую способность воскрешать драгоценные, давно забытые чувства, самые сокровенные – счастливые ли, печальные ли – мгновения жизни. «Свет озарил и рыцарей на сцене, и сидевшего в первом ряду Толстого, и граф на миг ощутил божественное благоговение».
Это чувство не часто доводится испытать. Но в такие моменты человек ощущает себя по-настоящему живым. Наверное, поэтому великое искусство так притягивает нас, так волнует; наверное, поэтому оно остаётся в веках, передаётся из поколения в поколение как бесспорная ценность.
Мистерия Рихарда Вагнера «Парсифаль» – часть этой культурной сокровищницы человечества. Уверена, что, прочитав книгу Вячеслава Власова, многие захотят её переслушать.