Ольга Харламова,
Москва
Весна сорок пятого
Рядом с солдатским мундиром
платье в горошек.
Перрон.
Между войною и миром –
в оба конца перегон.
Снова врывается вечер
в сердце той самой весны,
где мы назначили встречу
в шесть часов после войны.
Воздух сухой и горячий
вспыхнуть огнями готов.
Что ж так отчаянно плачет
кто-то с букетом цветов?
Лишь ордена и медали
той сумасшедшей весны
помнят, как мы воевали,
как не вернулись с войны.
Мчатся составы столетий,
а фронтовые друзья
и нерождённые дети
смотрят из небытия.
Николай Шамсутдинов,
Тюмень
Вечерний паром
Каким ты был, таким остался…
М. Исаковский, М. Вольпин.
Песня из кинофильма «Кубанские казаки»
Пели бабы на переезде…
Прознобило, и не одну,
Семижильной народной песней,
Выручавшей страну в войну.
В ней, горючей, исповедальной,
Пригорюнилось ожиданье
И мерцало сквозь дождь слепой
Заневестившеюся фатой –
Словно вновь над рекой, полями
Оковал дальнобойный гром
Наплывающий журавлями
Низкий, сумрачный окоём,
Словно здесь,
над речным раздольем,
В обнажённости горькой всей,
Всех сплотило военной долей,
Болью спёкшейся матерей…
Эта песня тоской слепила,
Удалялась, и слышно было,
Как припавший к перилам плач
Затекает в неё, незряч.
На пароме мерцали доски,
Шёл у берега пенный вал
И выплёскивал отголоски
У сырых, потемневших свай…
…Я молчу над речной излукой –
Горесть песней озарена.
Ой, с какой неизбывной мукой
Её выдохнула страна!
Скорбно, горестными губами,
Опустивши глаза свои,
Пели бабы –
так пела память,
Им завещанная – в любви…
Никита Брагин,
Москва
Симфония Победы
Когда наливаются тучи на Западе
кромешным пожаром
и кровью больной,
когда, словно буря
сквозь мирные заводи,
война налетает свинцовой волной,
когда говорит с интонацией скептика
о родине неисправимый подлец,
когда ни огня по дороге не светится,
и смерть наступает, и миру конец,
тогда ощущаешь –
огонь ослепительный
вздымается в сердце,
взлетает с душой,
и, лица закрыв, потрясённые зрители
не в силах смотреть – за устоем устой
мучительно рушатся,
медленно падают,
разносится грохотом
дьявольский смех,
смыкается над городскими
громадами
огромное море, едино для всех!
К финальному акту
мы вовремя прибыли,
последние стены готовы упасть,
но нам ли мириться
с безумьем погибели,
открывшей над миром
кровавую пасть?
Мы издревле помним,
как множится мужество,
как малый росток разрывает бетон,
как ворон над полем сражения
кружится
и падает оземь, стрелой поражён,
как Русь за холмами
прощается с Игорем,
как парус Петра осеняет Неву,
как древний собор, что обрушился,
выгорев,
опять поднимает златую главу,
как поле зовёт победителя-пахаря,
как яблони в мае роняют цветы,
как светятся над топорами и плахами
Покровского храма родные кресты.
И слышится пение Матери-Родины
у детской кровати, где сказки и сны,
и в поле донецком –
могучей мелодией,
победной симфонией Русской Весны.
Ирина Рысь,
Москва
Радуга
Ты помнишь дождь,
он щедро лил с небес,
Бил подоконник и стучал по стёклам,
Пейзаж за окнами намок
и вдруг исчез,
Зелёный парк
стал сумрачным и блёклым.
Я в тишине, немного загрустив,
Смотрела сквозь хрустальные узоры
На лавочки и лужи, дождь всё лил,
Трепал небрежно влажный ветер
шторы.
Ты грусть мою к своим губам прижал,
Согрел дыханием озябшие надежды.
Ты радугу на небе обещал
И солнце яркое и светлое, как прежде.
И я поверила: в слова, в тебя,
в любовь,
Не унималось за окном ненастье,
Но утром радуга над крышами домов
Всё залила вокруг цветами счастья.
Дмитрий Филиппов,
Санкт-Петербург
Русская география
В блиндаже очень пыльно,
много мышей, накурено.
Генератор кряхтит
последними оборотами.
Мы контролим дорогу в Селидово
из Цукурино.
Поднимаем птицу, наводим арту –
работаем.
А грунтовки в полях
ржавеют сожжённой техникой,
А поля засеяны
минами и снарядами.
Мы вчера у врага отбили
Желанное Первое –
Это значит, ещё на шаг
подошли к Курахово.
Вот из Карловки с рёвом,
сшибая ветки акации,
Беременная парнями
из Тулы и Грозного,
Несётся «буханка».
Везёт бойцов на ротацию.
Надеется только на РЭБ
и на волю Господа.
Где-то в Москве отдыхают,
играют в мафию,
Девчонки в клубе
вертят красивыми шеями...
А мы изучаем русскую географию
В посадках и лесополках,
изрытых траншеями.
И нам бы хотелось к родному порогу –
коленями;
Любимых женщин
нежно назвать по имени.
Но мы наступаем
в западном направлении,
Потому что нас ждут.
В Одессе.
Херсоне.
Киеве.
Татьяна Царёва,
Москва
Чудеса
Чудеса закончились. Пуст карман.
Бог идёт по облаку налегке.
В бороде клубится густой туман,
Пять хлебов насущные в рюкзаке.
Он несёт за пазухой пару рыб
Покормить бродячих цветных котов.
Он сегодня грустен, не до улыб,
И порвали где-то в метро пальто…
Он ещё накормит полсотни птиц,
Во дворах погладит больных собак,
Обходя Вселенную без границ.
Этот Бог такой же, как я, – чудак.
Он бы мог, наверное, принести
Всем по чайной ложечке доброты,
Но сказал чуть слышно:
«Устал, прости,
Доброту должна раздавать здесь ты.
И должна светить
мокро-серым дням,
Потому что нынче я занят Сам».
Бог ещё надеется на меня,
Это значит – верует в чудеса.
Ну а я несу свои пять стихий
И ещё за пазухой пару строк…
Я дарю вам свет и свои стихи,
Поручил мне это сегодня Бог.
Борис Илюхин,
Москва
Авантюристы
Амаяку Моряну
Из прошлого, из гавани, где нас,
Давно ушедших в плаванье, забыли,
Доносятся о чудных странах были
И о попутном ветре в добрый час.
Мы ставили на карту жизнь не раз
И золото и лавр себе добыли,
А женщины, которых мы любили,
О нас, ушедших, помнят и сейчас.
В портовом кабаке наш эпилог,
Могилы заросли чертополохом,
Историки забыли имена.
Но начаты следами наших ног
Дороги по пространствам и эпохам,
И судьбы наши – ваши письмена.
Открыто недоступное лишь нам,
Запретное тем более желанней,
Трубит хула, что нет нас окаянней,
И злобствует тиран вслед: «Аз, воздам!»
Но подчинится только нам сезам
Сокровищниц и ласковых свиданий,
И не заметим, как легендой станем
Мы вопреки беспамятным годам.
В портовом кабаке наш эпилог,
Могилы заросли чертополохом,
Историки забыли имена.
Но начаты следами наших ног
Дороги по пространствам и эпохам,
И судьбы наши – ваши письмена.
Надежда Дубровская,
Кемерово
Волшебная встреча
Капельки дождика – светлые ниточки,
Я их пряду у заветной калиточки.
Крутится, вертится веретено,
Знаю, что встретимся мы всё равно.
Запутаю время – неделя с неделей
И снова увижу бабулю с куделей.
Громко та вскрикнет, глядя в окно,
Тихо уронит веретено…
Людмила Снежень,
Барнаул, Алтайский край
Бродяга
Бледный, измученный жизнью, седой,
Горькие складки над бородой...
Шёл, словно должен шагать и шагать,
Добропорядочных граждан пугать
Видом нездешним и взором чужим,
Видевшим много и горя, и лжи.
Кто он, бездомный, седой пилигрим?
Что он молчит, как загадочный мим?
Может быть, хочет – не может сказать?
Смотрит, но люди отводят глаза.
Может, случилась беда у него?
Только не просит старик ничего.
Руку не тянет – прохожий, подай...
Но для чего он явился сюда?
«Глухи сердца» – Завернулся в пальто.
Больше Мессию
не видел никто…
Сергей Попов,
Воронеж
* * *
Где полоумный дед вдохновенно врал
о подростковых шалостях с
Лилей Брик
вечно у сочинителей был аврал –
споры о славе, и мордобой, и крик.
Руководитель градус как мог снижал,
но ни черта он, старый ходок, не мог –
каждый до блеска
гневный точил кинжал,
непоправимо сам себе царь и бог.
Ярое общество, слабое головой, –
кровопролитный фарс,
роковой словарь,
связанный с небом линией силовой,
что бы какая ни говорила тварь.
Строки сливались в будущую беду.
Наглое время дуло в свою дуду.
И футуристы с песнями шли в расход,
чтоб и на небе изобретать слова
в честь перспективы родины,
что права,
даже когда бросает в холодный пот.
Переливался уличный свет в окне.
Передавался будничный страх извне.
И растворялись всуе обрывки фраз,
не оправдавших свой боевой раскрас.
Ясное дело, есть поважней дела
и на ином сражения рубеже.
Речь не случайно выгорела дотла –
спорщикам нечего больше
сказать уже.
Да и с успеньем
в бурный нырнуть роман
прежнему предводителю повезло.
Старые рифмы типа «обман – туман»
слышатся из грядущего как назло.
Жизнь по созвучьям –
это игра в лото.
То ли случилось в молодости лито?
Числа совпали,
звёзды сошлись навзрыд.
Та ли в охотку выиграна война,
где чумовая участь предрешена
пеньем ополоумевших аонид?
Василиса Ковалёва,
Кострома
* * *
Атомы белого шума
нейронной рапсодии
Разлетаются пенными хлопьями.
Топями по огням иди, топями,
Недоколотый копьями,
Недопонятый братьями,
Будто взятый взаймы,
Распростёртый объятьями
Ядерной тёплой зимы.
Пролетая гнездо на метле
Без попутчиков и попуток,
Пригвоздивший себя к скале
На сто шесть марсианских суток,
Прекрати нарезать круги,
Не блуждай в лабиринтах долго,
Покорми своим сном с руки
Своего же степного волка.
Атомы нежного ритма
нейронной мелодии
Разлетаются с дивными танцами,
Водами по волнам иди, водами,
За порог гравитации.
Анатолий Подольский,
Никольск, Вологодская область
Никольские девчонки
Прелестные никольские девчонки
Добры, заботливы, нежны –
Француженки, полячки и эстонки,
Бесспорно, вам завидовать должны.
Я из Москвы, Парижа и Тобольска
Спешу вернуться к Юг-реке,
К девчонкам милым
города Никольска
Проездом часто, налегке.
Быть может, лучшие невесты,
Хоть темы эти, ой, сложны.
Поставить можете на место –
Как прежде, юные княжны.
Порой вечерней – сердцу сладость,
По Красной улице пройдусь,
Увалам Северным на радость,
Девчонкам встречным улыбнусь.
Анатолий Аврутин,
Минск, Беларусь
* * *
Как страшно быть услышанным, когда
Уже твой голос в сумерках не слышен,
Когда, во мгле растаяв без следа,
Ты на стекле кружочка не продышишь.
Когда, глаза к Всевышнему воздев,
Тебя даря посмертным пьедесталом,
Гонитель твой читает нараспев
Твою строку, что прежде запрещал он.
И ты, оставшись тенью из теней,
Бессилен помешать, когда, наглея,
Клянётся недруг памятью твоей,
Твой образ вознося до мавзолея.
Когда сидит, рыдая, среди книг,
О вечной славе думая едва ли,
Единственный и верный ученик,
Которого нарочно не позвали…