Денис Горелов
В «Русском поле» её героиню звали Федосья Угрюмова.
Такая и была.
Глыба. Орясина. Скала-одиночка.
Водила трактор. Правила башенным краном. Забивала кувалдой костыли. Зычным голосом созывала отчётно-выборные собрания.
Самому Ульянову бросила историческое: «Хороший ты мужик, секретарь, но не орёл» («Простая история»).
Самому Шукшину поставила бланш за ночные подкаты («Они сражались за Родину»).
Самого Рыбникова охаживала дрыном, выбивая пыль из дедова тулупа («Чужая родня»).
Самые желанные, завидные и народные мужики уж и не знали, с какого боку к ней подъехать. Рожала от проезжих молодцов и преимущественно мальчиков – себе, да и им на горе. Прятала сына-дезертира от войны в «Трясине». Теряла сына-танкиста в боях за Даманский в «Русском поле». Собирала из ладных и ловких наследников семейную банду в «Маме».
Так и складывался постепенно из неё образ Родины-матери – могутной, неуступчивой, жаркой и языкатой.
Прозорливые искусствоведы говорили, что ей бы греческие трагедии играть, но в Театре киноактёра не ставили греческих трагедий. Весь античный репертуар она отыграла в кино на русском материале – у Пудовкина, Кулиджанова, Герасимова, Бондарчука, Чухрая и Михалкова, всей киногенеральской рати нашего кино. Даже в комедии снялась у всех трёх китов жанра: у Данелии в «33», у Рязанова в «Вокзале для двоих» и у Гайдая в «Бриллиантовой руке» и «Инкогнито из Петербурга». Двуединую народность и юмор воплощал собой Меньшов – так и у него она появилась в «Ширли-мырли». Истории, как найти или украсть философский драгоценный камень, продать и припеваючи жить всей страной.
На таких идеях и прожила мать-Родина весь огневой двадцатый век. Нонна Викторовна родилась на свет в ноябре 25‑го Ноябриной: крепко, видать, уважал товарищ Виктор Мордюков народную власть, раз уготовил дочке столь оригинальное детство. Не слишком весело живётся на свете пионерам новых святцев – это вам любой Джавелин и Первомай скажет.
Недоедала в коллективизацию. Бедствовала под немцем в войну. Натурально голодала во ВГИКе: за неуды по истории искусств лишили хлебных карточек. Как выросла такой ширококостной – неподвластно уму. Сталинскую премию отхватила за первую же кинороль Ульяны Громовой в «Молодой гвардии»: вгиковский мастер Сергей Герасимов любил стажировать студентов на собственных постановках и занял в картине весь послевоенный курс поголовно. Довеском прилетел и законный брак. На фильме сложились сразу три пары: Бондарчук – Макарова, Юматов – Крепкогорская, а Мордюкова вышла за Вячеслава Тихонова. Неудачно. Муж, пишет, ею помыкал, хотя у кого получится помыкать Мордюковой, тот, казалось бы, дня не проживёт. Все 50‑е проиграла ядрёных эпизодических Дусь, но уже с 60‑х выросла в матёрые домо- и колхозоправительницы. У Салтыкова-Щедрина был типаж «вдова непреклонного характера» – вот это аккурат про неё.
От приглянувшихся мужиков чужих баб отваживала. На угрозу взять ухват отвечала: «Там ведь – два ухвата-то стоят». Попа (Жжёнова!) за упрёки грозилась из сана расстричь и прихода лишить. Попавшись на воровстве и спалив реквизируемый дом, уезжала в коляске милицейского мотоцикла сущей боярыней Морозовой.
Сама же (с режиссёрами, конечно) над своими статями и посмеивалась, сыграв супругу Мишаньки Бальзаминова Домну Евстигнеевну Белотелову и управдомшу товарища Плющ, друга человека.
Победительница конкурса невест Белотелова была дамой натурально кустодиевских кондиций и «Мне теперь гораздо веселее стало» произносила столь грозно, что жених трепетал, и волшебная мелодия Бориса Чайковского вдруг превращалась в «Но вот пришла лягушка и съела кузнеца».
Русское поле постелилось под её казначейш, управдомш и председательш, дало какие-никакие всходы, зазеленело. В «Родне» мать-Родина явилась в город с инспекцией: частушки петь и непутёвостью корить. Носила майку с серпом-молотом, третировала зятя Стасика и сердилась на ход жизни. Девочку-внучку играл мальчик, что уж совсем ни в какие ворота не шло. На площадке она в полном соответствии с заявленным темпераментом подралась с режиссёром Михалковым. Тот был счастлив: такая ему и была нужна.
В откровенно пародийной, с издёвкой над всеми советскими клише сделанной «Семье Ивановых» играла Марью Петровну Иванову – опять с Рыбниковым. Появление пародий – первая примета укоренения жанра: жанр фильма о большой и доброй семье наследственных металлургов, корабелов, машиностроителей и железнодорожников отстоялся и навяз всем на зубах.
В последний год века Денис Евстигнеев добил его сагой о большой и доброй семье потомственных ухарей-бандитов.
Назывался фильм «Мама» и писался аккурат под Мордюкову.
Больше и лучше сказать о русском двадцатом веке было, пожалуй, и нечего – и Нонна Викторовна на том свои отношения с профессией и образом национальной выразительницы закончила.
И только эхом всплыли спетые Михаилом Боярским за десять лет до того слова о Большой Медведице:
Чья здесь вина? – может, пойму –
Ты мне ответь:
Вечно одна ты почему?
Где твой Медведь?