Римма Ханинова
Поэт, прозаик, драматург, переводчик, журналист. Родилась в 1955 году. Член Союза писателей России, член Союза журналистов России. Автор нескольких книг стихотворений, прозы, пьес и переводов, в том числе в соавторстве с отцом – калмыцким писателем Михаилом Хониновым. Произведения переведены на десятки языков народов мира, печатались в США, Черногории, Беларуси, России. Лауреат республиканской литературной премии им. Д.Н. Кугультинова (2017 г.). Доктор филологических наук, доцент. Ведущий научный сотрудник, заведующий отделом фольклора и литературы Калмыцкого научного центра Российской академии наук. Автор более двух десятков монографий и учебных пособий, трёхсот научных статей по русской и калмыцкой литературе.
Осенью 1943 года ей исполнилось восемь лет. И она помнила, как их отправляли в сибирскую ссылку: оставшаяся семья – это бабушка, мама, маленький брат, который потом умер от холода и недоедания на чужбине. Отец был на фронте.
Помнила, как ранним утром мама одела её, обернула отрезом ткани, которую в колхозе выдали вместо заработной платы, обвязала бечёвкой, с трудом засунула в пальто, застегнула на все пуговицы, натянула вязаную шапку, надела рукавицы. Было неудобно, тесно, но она ничего не сказала, видя напряжённое материнское лицо.
То же повторилось с братиком, только его взяли на руки. Он даже не плакал от страха, видя вооружённых солдат, которые хозяйничали в доме. Один из солдат поддал ногой низенький столик с кастрюлей калмыцкого чая, всё опрокинулось на пол: посуда, борцыки, масло. Солдат попал кирзовым сапогом в жидкость, чуть не поскользнулся и что-то сказал по-русски, его напарник засмеялся.
Старая бабушка испуганно молилась, перебирая сандаловые чётки. Может, просила бурханов помочь им.
Но, наверно, бурханам было некогда: уж очень много калмыков выгоняли из домов, чтобы посадить в крытые грузовики, затем – в поезд и отправить куда-то. За что и зачем – никто толком не знал. Было удивительно тихо, боялись даже громко разговаривать, словно это могло что-то изменить…
Мама дала ей маленький эмалированный бидон с плотно закрытой крышкой, перевязанный для верности ещё толстой серой тряпкой. Он был не очень тяжёлый, но мамины слова о том, что надо беречь его во что бы то ни стало, не выпускать из рук, как будто добавили килограммов. Бидон был целый, но она помнила, что раньше на крышке был чуть отколот эмалевый краешек, и опасалась, что мама подумает, что это дочка уронила посуду, не сберегла. Это заслоняло все другие мысли и чувства, утяжеляя ношу. Время от времени мама оборачивалась, когда шли ко двору сельской школы, чтобы убедиться, что никто из семьи не отстал, и взгляд её падал на бидон. На всякий случай мама сказала ей:
– Бося, держи крепче бидон.
Сама она несла узел и чемодан, бабушка – внука. Но на станции при погрузке чемодан не отдали: солдаты решили, что там есть что-то ценное. Там и было самое ценное для семьи: документы, отцовские письма с фронта. Один солдат даже ударил ногой женщину в грудь, чтобы та не цеплялась за вещи. Когда Бося увидела это, бидон чуть не выпал у неё из рук. Но она тут же вцепилась в его ручку покрепче, словно от этого зависело, уцелеет ли мама. Девочка даже не думала, что она охраняет в самом бидоне.
Не выпускала она его из рук и в долгой дороге, во время которой сначала вагон был набит людьми, а к концу пути стал свободнее из-за опустевших мест: калмыки постепенно умирали, их снимали с поезда и куда-то уносили солдаты.
Бося словно приросла к бидону, ей казалось, что он был с ней всегда. Она брала его на колени или ставила между ног.
Её уже ничего не удивляло: ни мёртвые, ни живые соседи. Она как-то ко всему притерпелась, будто старушка, много прожившая и много чего увидевшая.
Единственное, что поразило, – это как бабушка новорождённого ребёнка, чтобы ускорить сушение его мокрых пелёнок, оборачивала ими своё тело, не ёжась от холода и не жалуясь на запах. А молодая мать отрешённо кормила младенца, не пряча ни от кого свои груди, в которых было мало молока, поэтому ребёнок время от времени тихо плакал, не наедаясь.
Но его плач никого не тревожил. Каждый думал о своём.
Все были в каком-то оцепенении, из которого не вывел ни ночлег на какой-то станции, когда всех выгрузили из вагонов, ни утренний развоз на санях по алтайским колхозам, ни бараки, куда густо поселили калмыков.
Когда Босина семья расположилась в одной из комнат, где на печи стоял котёл с водой, вскипятили чёрный чай. И тут наконец выяснилось, что в бидоне – топлёное сливочное масло! Масло было жёлтое, как степное солнце. Горячий чай с этим маслом согрел всех, напомнив об оставленном позади доме. И Бося словно увидела разлитый там на полу калмыцкий чай, в котором плавали мелкие борцыки-«хорха», испечённые бабушкой…
Потом потянулись будни на колхозной ферме: мама ухаживала за коровами, а Бося – за телятами.
Мамин дядя пас коров. Ловил он и сусликов, сам их разделывал, собирал сусличий жир, который продавали обычно взрослые.
Война закончилась в мае 1945 года. Жить стало чуть легче, но не веселее: отец с фронта не вернулся, пропал без вести.
Наступил июнь. Босе шёл десятый год. И утром мама послала её на базар продать сусличий жир в стеклянной бутылке. Бутылка была зелёного цвета. Босе нравилось раньше с детьми смотреть на солнце сквозь разноцветное стекло бутылки: весь мир становился вокруг зелёным – люди, дома, небо и солнце. Удачей было найти осколки цветной бутылки, протереть тряпочкой и смотреть сколько хочешь вокруг. Можно было обменять лишний осколок на что-нибудь равноценное у соседних ребятишек.
Бутылка была закрыта промасленной бумагой, сверху обвязана ситцевым платочком.
– Жир продай, а бутылку принеси домой – пригодится для следующего раза, – сказала мама Босе, отправляя на другой конец села. – Ты меня поняла? Бутылку не отдавай!
Она повторила так, как будто от этого зависела дальнейшая продажа сусличьего жира. Да Бося и сама знала, что бутылок было мало, не хватало посуды.
– Поняла, бутылку не отдавать, – отозвалась Бося как на военный приказ.
– Ну, иди. Береги бутылку.
По дороге Бося обнимала бутылку, словно свою куклу, оставленную в отчем доме. Эту игрушку папа привёз ей из Сталинграда на день рождения. У неё были необыкновенные глаза – синего цвета – и полотняное платье с оборками. Правда, кукла была молчуньей: по-калмыцки она не понимала, и Бося сама за неё отвечала во время разговора, приучая к чужой речи.
Девочка представила, что вместо бутылки несёт свою куклу.
– Терпи, скоро придём, – сказала она, погладив бутылку. – Потом домой вернёмся.
Кукла, как всегда, не ответила, хотя маленькая хозяйка говорила уже немного по-русски.
Бося дошла до базара, встала рядом с русской старухой, которая продавала семечки с помощью маленького гранёного стакана. Старуха покосилась на девочку, но, поскольку та ничего не просила, успокоилась.
Бося смотрела, как рядом шумно продают и покупают всякую всячину, прицениваются, торгуются, но к ней никто не подходил.
– Предлагай своё добро, – напомнила старуха. – Так до вечера простоишь.
«Как это предлагать?» – подумала девочка, но вслух не спросила, постеснялась.
Погодя к ней подошла русская женщина, спросила, что и почём, согласилась вернуть бутылку, пригласив к себе домой.
Бося пошла за покупательницей. Та шла торопливо, большими шагами, девочка за ней не поспевала, семенила, стараясь не отстать. Женщина уже взяла бутылку, положила в свою кошёлку, оттуда выглядывал знакомый ситцевый платочек. Бося представила себе, что это её кукла перекочевала на новое место и теперь едет, как на коне. Так папа до войны катал дочку на колхозной лошади, приучая к седлу.
Женщина оглянулась, замедлила шаги, но не выразила недовольства.
– Уже скоро, – заметила она, поправив кошёлку.
Бося обрадовалась, потому что шли долго. А надо было ещё возвращаться.
– Подожди у калитки, – попросила женщина, – сейчас освобожу бутылку.
Она зашла в дом, вскоре вернулась, заплатила за жир и отдала бутылку, которую завернула в какую-то бумагу, чтобы не испачкаться.
Бося аккуратно положила деньги в глубокий карман своего платья, осторожно взяла бутылку, отметив, что она заметно уменьшилась в весе. Платочка на ней уже не было, и девочка вздохнула: как будто кукла потеряла свой наряд.
Бося осмотрелась, далеко ли до барака. Дорогу она запомнила, взгляд у неё был цепкий, за это ещё папа хвалил: «Настоящая кочевница!»
И вдруг из-за дома выбежали мальчишки. Их было несколько, с какими-то палками в руках и камнями. И они бросились к девочке.
Бося попятилась, не поняла сразу, что случилось.
В неё полетели мелкие камни, один задел её плечо, и она чуть не выронила бутылку от неожиданности и боли.
Тот мальчишка, который оказался ловчее, подпрыгнул от радости и закричал:
– Попал, попал!
Другие заулюлюкали, стали уже прицеливаться, вошли в азарт.
Боясь, что могут разбить бутылку, Бося присела на корточки, нагнула голову и закрыла руками посуду.
Не встретив отпора, мальчишки осмелели, в живую мишень полетели новые камни. Подойдя ближе, нападавшие стали тыкать девочку палками и выкрикивать какие-то слова с угрозой, которые со страху не очень были понятны Босе. Она молчала и тихо плакала.
Неожиданно откуда-то появилась маленькая собачка, которая сначала кружилась вокруг девочки, тявкая, потом вцепилась в подол её платья.
И только тут Бося громко закричала, не выдержав напряжения. Она не звала на помощь, а кричала, надеясь, что так отгонит мальчишек и собачонку.
На этот крик из окна соседнего дома выглянула пожилая женщина, заспешила на улицу. Видимо, мальчишки ей были знакомы, она стала называть их по именам, пригрозила сообщить родителям об их пакости. Те сразу разбежались, побросав палки. Даже собачка отбежала, будто поняв, что теперь силы неравны.
Женщина помогла Босе подняться, отряхнула её платье, погладила по голове:
– Не бойся. Они больше не тронут тебя.
Она спросила, сможет ли девочка найти дорогу домой.
Бося растерянно замотала головой, она не в силах была признаться, что больше её страшили мальчишки: а вдруг они затаились рядом и потом выскочат, когда она останется одна.
Видимо, женщина поняла её жест по-своему, она взяла девочку за руку и повела по улице, затем, сокращая путь, вывела закоулками на основную дорогу.
Ладонь у женщины была жёсткая, с мозолями, напомнила девочке материнские руки. Мама кормила и доила коров на ферме, чистила коровник, сноровисто управляясь лопатой и вилами.
Эта чужая мама тоже была доброй и участливой.
Бося, добравшись до барака, отдала своей маме сбережённую бутылку.
Больше её на базар не посылали.