Алексей Манаев. С белкой посиделки. – М.: Эдитус, 2019.
Название детской книжки Алексея Манаева «С белкой посиделки», выпущенной недавно московским издательством «Эдитус», обещает некую сказочность. Само слово «посиделки» почти вышло из употребления: нынешние формы досуга даже в сельской местности – дискотеку и её разновидности – к посиделкам не отнесёшь. А уж посиделки с белкой вне сказки, вне литературного поля невозможны в принципе.
Обещание не обманчиво. Удивительно, но сказочность изданию придают авторские фотографии живой натуры. Кажется, что большинство персонажей, снятых не просто в движении, а на лету, на бегу, в прыжке, вот-вот «сорвутся» со страниц книги и заспешат по своим делам, оглядываясь на читателя. Иллюстрации сами по себе возбуждают наше любопытство.
Сказочность действу придаёт и стихотворное повествование. Автор ушёл от традиционной описательности, объединив все «мизансцены» сюжетом, создающим своеобразную интригу. Фабула проста: к читателю на посиделки (а написана книжка для детей дошкольного возраста) приходит белочка по имени Пушинка – явный намёк на её способность играючи скакать с ветки на ветку, с дерева на дерево. Во время неспешного общения юный друг узнаёт много нового о беличьей жизни. Пушинка выступает и в роли экскурсовода, в ходе виртуальной прогулки знакомящего собеседника со зверями и птицами, встречающимися на пути.
Но какой же рассказ без морали? Со времён Пушкина известно: сказка – ложь, да в ней намёк – добрым молодцам урок. Вот вам первый урок. На снегу, будто игрушечный, сидит снегирь, похожий на дородную красную розу. Обращая внимание на его окрас, гостья восхищается:
Уж такой снегирь проказник,
И морозы с ним – как праздник!
И это очень важная эстетическая и нравственная установка – воспринимать встречу с природой не как повседневную обыденность, а как потребность души, как праздник, – пульсирует с первой до последней страницы издания. Ощущение праздника не покидает, когда всматриваешься в фотографии скворца, «голосистого удальца», только что принявшего баньку в летнем пруду. Одинокого голубя, грусть которого напоминает состояние обиженного человека. Поющего зяблика, что «похож на яблоко». Дрозда-рябинника, радующегося обилию спелых рубиновых ягод. И даже обыкновенного серого воробья, который восседает на ветке с таким видом, будто даёт наказ – «верить в свой счастливый час».
А вот второй урок. Праздник – не праздность. Общение с природой – это возможность приблизить мир к себе, а себя – к миру, познавая его. Это – возможность «отфильтровать» внутренние нравственные установки. Напоминания Пушинки о том, что белки любят семечки, орешки, а вот шоколад и другие сладости им вредны, что, выводя рулады, скворец пересмешничает, а трясогузка трясёт хвостом для того, чтобы таким образом тревожить мошек и благодаря этому ловить их, – из сферы познания.
Автор даёт и поведенческие уроки. У тронутых осенью кустов невесть откуда взявшийся попугай, сопровождаемый удивлённым воробьём. Белке вояж попугая в пору, когда до ненастных дней остаётся совсем немного, не нравится, и она даёт совет:
Возвращайся ты домой,
Попугайчик дорогой.
Без тепла и без уюта
Всем нам худо почему-то…
Утка-кряква, заботливо охраняющая покой утят, отдыхающих на берегу пруда. Пушинка советует не суетиться: «Пусть поспят, им сладко спится!»
Подкупает и то, что в книге нет легковесного надоедливого морализаторства. Друзьям-читателям предлагается самим оценить ситуацию и самим сделать выводы. Такие строки отдают иногда басенным началом (вспоминаем Крылова. Например, к увлечённо поющему соловью подходит утка и просит научить трелям утят. «Что ответил соловей / доброй кумушке своей?» – спрашивает Пушинка у собеседника. Ответ остаётся за читателем.
Есть и ещё одна похвальная особенность книжки. Действие происходит в обыкновенном московском парке. Сюда, в парки, мы ходим с чадами, едва они появятся на свет. Очень важно, чтобы «племя молодое» с юных лет знало, что парк – не только аттракционы и лотки с мороженым, прохладительными напитками и сахарной ватой, ухоженными аллеями и дорожками. Это в первую очередь хрупкий оазис фауны и флоры в заполненном громадами бетонного многоэтажья городе. Это наш душевный и духовный санаторий-профилакторий, радующий встречами с соловьями и огарями, с поползнями и дроздами-рябинниками, с воронами и ежами, с чайками и свиристелями, с соснами и елями, с березами и липами, с дубами и тополями – со всем, что привносит в городскую жизнь особый колорит, «разминая» душу.
И последнее. На первый план рецензии вышла утилитарность, полезность книги. Но декларируемая полезность беспомощна, если беспомощна эстетика письма, литературно-художественная ткань. Несколько строк о мамаше-утке, которую называют огарём и на спине которой беззаботно примостился крохотный утёнок, по-моему, убеждают, что автор, давний корреспондент «Московского литератора», избежал часто подстерегающей литераторов мели:
Эти утки почему-то
Ярче спелого грейпфрута,
Ярче утренней зари.
И зовут их огари.
А птенец счастливый самый
На спине стоит у мамы.
Может плавать целый день –
Ведь стоять ему не лень!
Почему счастливый самый?
Потому что вместе с мамой!
Николай Карташов,
заслуженный работник культуры РФ