Былинка летит во тьму

Листва и хвоя
Поэма

Доплывёт до Италии,
облако наливное.
Туда, где за нас хлопотали
листва и хвоя.
Ветер – звонче, резче нет,
волны катят могучие.
Я, как положено женщине,
чересчур живучая.
Тебя – лелеять, тебя – беречь,
песчинки сдувать с плеч,
о прошлом не говорить,
Ничего не спрашивая, лечь,
на письме вымарывая речь,
отпуская ткачих, поварих.

Отпуская ткачих, поварих
куда подальше,
престарелый жених
думает, что дальше.
Взрослый сын, бывшая жена
живы и здоровы,
белка орешки грызёт дотемна –
не то, не то слово.
Сказке конец, молодец,
снова свою ведёшь под венец –
трезвым и незаметным.
Интересуешься, жатва ты или жнец.
Едешь по городу, а тут бац – и ТЭЦ,
и ты – ангелом многодетным.

И ты ангелом многодетным
идёшь особу свою особую
приодеть на многодетное
государственное пособие,
равное прожиточному минимуму
из расчёта на одного человека, да,
бежишь, мими-муму,
по рынкам, по секондам.
К потребительству непригодная,
утешаешься тем, что свободная,
тем, что не мещанка.
Несёшь домой себя, голодную,
да вдобавок обновку модную –
молоко, творог, сыр и сгущёнку.

Молоко, творог, сыр и сгущёнку,
печенье, помадку,
икру трески, трески печёнку,
шоколадную пасту и шоколадку,
всё – с добавлением пальмового масла.
Оно, если верить одним источникам, полезно,
а если другим, смертельно опасно,
но съедобно – железно.
Тяжела домохозяйки корзина.
Воздуха. Вон из магазина.
Теряешь зрение, читая составы.
Завидуешь машинам –
питательному бензину,
ремонтируемым сердцам, сменным суставам.

Ремонтируемым сердцам, сменным суставам
тоже не сладко, да ещё – по весне.
Что называлось асфальтом устало
скомкалось под тем, что называется снег.
Ожидают дорожных строителей дамы,
не только женский у них интерес –
автомобили ныряют в ямы,
в шоссейные норы города Эс!
Я оптимист по природе вроде,
трава зеленей в моём огороде,
пускай там одна трава.
На самарской дороге ни при какой погоде
не зазеваешься, подтянут ты, профпригоден,
азартен – или я не права?

Азартен – или я не права? –
Поволжья Среднего житель.
С восьмого раза сдал на права.
Браво, автолюбитель.
Перешёл наискосок
город, как по рисунку.
Лёг на песок,
под голову – сумку.
Туземец Самарской Луки,
причащаешься с тёплой руки
пресноводного божества.
Проигрался, но не покинешь реки.
И кому они – тяжелы, легки –
никому – ядрышки-слова.

Никому – ядрышки-слова,
забирай, река.
Эта хвоя и та листва
на помине легка.
Никчёмности вековой
былинка летит во тьму,
а за ней кочевой
город – никому.
Где степью и Волгой пахнёт,
разбежится некто, махнёт,
летит до буйков и далее.
Считаю – двадцать, тридцать – вот,
вынырнул, плывёт,
доплывёт до Италии.

***
У реки выросли плавники,
выглянули из воды и глядят.
А на них уставились рыбаки
и бáржи гудят.
Все огни направили фонари,
чтоб разобрать.
А баржá баржé гудит – не ори,
незачем орать.

Тебе звоню рассказать, не забыть
про плавники.
Уплывёт река – как нам быть
в этом городе без реки?
Улицы все пусты,
и пусты все дни.
Пусть тогда и у нас вырастут хвосты,
и мы поплывем одни.

И направят все огни фонари
вслед тебе и мне.
Лишь баржá баржé прогудит – не ори,
пусть плывут оне.

***
Рыбак простирает руки к реки нутру –
ты спасаешь себя, ты идёшь ко дну.
Всего-то надо минуту ещё одну,
комочек ветра пёрышку и перу.
Не плыть, не плыть, а лететь, лететь,
лететь во всю прыть и в глаза не глядеть,
в эти древесного угля с огнём глаза,
в этого человека, точнее – за
(ты не знаешь, сколько за ним, но не меньше трёх).
Кроме того, над головою – бог.
Он недобрую рыбу из омута сердца удит
и в дуду дудит.

Поутру очнёшься – ни чешуи, ни хвоста,
посерёдке туловища, чувствуешь, пустота.
Пустота осязаемая, будто бы видимая.
Ты лежишь целая и невредимая.
«Помилуй, Сыне Божий Иисусе Христе», – молчишь
и ныряешь под кожу, летишь, летишь.

***
По веткам белка между горой и рекой – прыг да прыг.
Тополя у реки голые, как топоры,
она по ним, меховая, – скок да скок.
На гору домой человечек бредёт с мешком.
В мешке у человечка – хлеба и сала кусок.
Над головой – неба белок, солнца желток и бог.
А над всем этим белка всё скок да прыг.
«У, ты мне, мясная, ужо допрыг...»

А напротив них, у острова, посреди реки –
стая чаек, что божии поплавки.
Снегом вздыбятся, полетят, полетят
и на то же место усядутся и глядят.
То ли греют животы от ноябрьской воды,
то ли с божьей лески ни туды, ни сюды.
То ли белку с человечком пленяют картинкой такой –
чаек снег кружит и падает над рекой.

***
Отрываюсь пуговицей от детской пижамки,
отлетаю бабочкой c мальвы пустой.
Кто такой ты смотришь в потёртой кожанке?
Что ты машешь исчирканною берестой?
Кожа перламутровая, добрая кожа,
лапки крепко держат добычу и жрут.
Но за липкой грязью, за пакостной рожей
просвечивает белое личико – соком сквозь кожуру.
Выброси добычу, авось ещё очнётся,
авось ещё немного она поживёт.
Отрываюсь лучиком от матери-солнца,
отлетаю пёрышком в небосвод…

***
Шёл сон: я обиженно убегала.
Незнакомец догнал меня
и чрезвычайно мило сообщил,
что сожалеет о моём уходе.
Я смотрела на него и говорила себе:
«Если бы я знала, что он здесь появится,
я бы не уходила, о, если бы я знала.
А теперь неудобно вернуться,
а теперь проснусь, и не понятно,
каким образом мне снова удастся
увидеть этого чрезвычайно милого человека,
блондина и, по совместительству, режиссёра цирка».
И я решила, что надо попрощаться сейчас.
И чем скорее, тем лучше.
Чтобы, когда проснусь, и не вспомнить о нём.
И мы попрощались.

***
Изгородь, дерево, дом, три окошка,
хозяйка идёт в огород за вилком капусты.
Что ей нужно? Может быть, как и мне, немножко –
чтобы было весело и чтобы было грустно.
Всё это женское, довольно простое дело:
жить, капусту рубить, леденцы посасывать,
затемно в себя приходить – здравствуй обратно, тело –
не то в Шилово просыпаясь, не то в Сасово.
А я на поезде мимо, еду далёко,
до Самары ещё километров семьсот или около.
Мне задаром достался вид трёх этих окон,
жёлтой изгороди, синего дома, дерева невысокого...
Медленный поезд в звёздах и остановках,
ворочаю себя в географии незнакомой,
в Рузаевке выхожу дышать в пальто и без штанов, как
застигнутая пожаром, выскочившая из дома.
В вагоне посапывают, одни в одеяла казённые
укутавшись, другие разнагишившись – жарко.
Незнакомцы и непохожцы, расскажите сквозь сон мне,
как подольше не снимать жизни пижамку.
Разве могу я утешить их, в плацкартном сне
повторяя, повторяя и повторяя имя твоё?
Я только тем и отличаюсь, что хуже засыпается мне
и что просыпаюсь, когда они сдали проводнику бельё...