Из будущей книги «Ретророман, или Роман-Ретро»Горько подумать, что ещё совсем недавно Владимир Соколов был одним из тех поэтов, кто определял вектор поэтического движения, а сегодня его имя, честно призна’емся, помнят немногие. От поколения поэтов – участников Великой Отечественной – он по возрасту отстал всего на пару лет, потому не воевал, а в поэзию входил вместе с ними – во второй половине 40-х роковых годов ХХ века. В 60-е годы его имя олицетворялось с заметным движением русской советской поэзии, названным «тихая лирика».
Два десятилетия своей творческой деятельности он находился в тени. То есть выходили книги, ценители стихов понимали, что рядом с нами живёт выдающийся лирик, но известность поэта оставалась достаточно камерной. Затем, в конце 60-х – начале 70-х годов, он стал широко известен всем, кто любил стихи. В те годы любили поэзию многие. Одной из причин его резко возросшей известности стала статья о поэте его давнего друга Евгения Евтушенко в «Комсомольской правде». Владимир Соколов в одночасье стал знаменит. Таковы были странные законы и загадки славы: достаточно было минимального толчка, чтобы выдвинуть поэта на заметное место в литературной жизни, которое можно было бы окрестить поэтической авансценой. Общественная роль поэта была сродни театральной роли. Она многое давала её выразителю, но и многое, увы, отнимала. Соколов к славе относился достойно: она не кружила ему голову. В другом чувствовал он озноб бытия, который отразился во многих его творениях:
Пластинка должна
быть хрипящей,
Заигранной...
Должен быть сад,
В акациях
так шелестящий,
Как лет
восемнадцать назад.
...................................
И чья-то
настольная книга
Должна трепетать
на земле,
Как будто
в предчувствии мига,
Что всё это
канет во мгле.
Может быть, ощущая эту изнанку земного существования, Владимир Николаевич многими воспринимался как печальный человек. Он часто бывал задумчив. Казался суховатым, но, если вам приходилось с ним общаться, вы понимали, насколько это внутренне тёплый и дружелюбный собеседник. Помню его замечательную улыбку, улыбку человека, который всё понимал в этой жизни, знал, что к чему:
Я славы не искал.
Зачем огласка?
Зачем толпа вокруг большой любви?
Вас назовут, в лицо метнётся краска,
Сбежит со щёк, и где она – лови...
В своё время мне выпала радость общаться с Владимиром Николаевичем. Наша беседа растянулась на многие годы. Он не просто говорил, он исключительно точно формулировал в разговоре свою мысль. Я помню его с неизменной тростью в руке, временами хмельного, но опять же немного печального...
Мы познакомились в начале 70-х годов ХХ века. Всё это кануло в потёмках нашей истории. Знакомство совпало с поэтической юностью моего поколения. Он был очень известен, в то время ещё и на виду в общественной жизни писательского сообщества. Ещё бы — председатель творческого объединения поэтов Москвы. Авторитет его был неоспорим. Поэты шли к нему со своими проблемами. С руководством он говорил сдержанно, но было понятно: если он что-то считает необходимым, значит, это необходимо. Владимир Николаевич с лёгкостью решал многие проблемы. Кроме своих собственных. Просить за себя – труднее, чем за других. Он часто и не просил.
Зато знал цену поэтическому слову. Полвека назад написал:
В золотое время суток
Золотого слова жду,
Потому что не до шуток
В пятьдесят шестом году...
Через полвека после написания этой замечательно ёмкой строфы – весной 2008 года – я вспоминаю стихи Соколова. Конечно, сегодня многие поэты относятся к слову легкомысленнее, проще, даже примитивнее, что более всего заметно в стихах, размещённых в Интернете, но всё же нет ничего прекраснее, чем ждать золотого слова в золотое время суток – где-нибудь ранним утром или, наоборот, на закате, когда сквозь просветы между занавесками прорезаются тонкие полосы света...
Не надо думать, что жизнь поэта была безоблачна. Его первый брак завершился семейной драмой. Зато во втором браке он был счастлив. Его второй женой стала Марианна Роговская-Соколова, известный литературовед, знаток Чехова. В своё время Марианна Евгеньевна работала директором Дома-музея Чехова в Москве и ныне здравствует. Она много делает для того, чтобы имя Владимира Николаевича не было предано забвению. Чего стоят одни только замечательные Соколовские чтения, которых прошло уже около десяти. Владимир Соколов посвятил ей целую книгу стихов, она так и называется – «Стихи Марианне». Эта книга – венец любви, преданности, самоотверженности:
Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.
....................................
Как он ликует божественно
Там, где у розовых верб
Тень твоя, милая женщина,
Нежно идёт на ущерб.
В этом стихотворении возникает некое трепетное чудо, которое невозможно объяснить. Любовная лирика Соколова – редкое сочетание искренности, выразительности и... живописи.
Сам Владимир Николаевич осознавал уникальность своего поэтического дара. Одновременно он очень хорошо понимал, какие условности и барьеры поставлены перед творцом не только обществом, где он жил, но и всей современной жизнью. Однажды он сказал мне: «Разве для такой жизни мы были созданы?..»
Это прозвучало горько, но без обиды и даже с некоторым ироническим пониманием того, что жизнь несовершенна и мы все заложники её несовершенства. Это чувство отразилось в пронзительном стихотворении-исповеди:
Это страшно – всю жизнь ускользать,
Уходить, убегать от ответа,
Быть единственным –
а написать
Совершенно другого поэта.
Этой весной, 18 апреля, ему бы исполнилось 80 лет. В книге, изданной к дню его рождения «Литгазетой», собран практически весь корпус его поэзии. И что ни страница – открытие, маленький шедевр, удивительное сочетание мысли и дыхания. Невозможно всё процитировать, можно только пролистать несколько незабываемых четверостиший.
Владимир Николаевич умер в январе 1997 года, в больнице, не дотянув пары месяцев до своего 69-летия. Он болел. В больнице рядом с ним всё время была Марианна Евгеньевна. Персонал отмечал какой-то больничный праздник. Поэта перевели в реанимацию, но спасти его не удалось.
Он был единственным – и всё-таки написал самого себя.