Теперь, когда истинная ценность явления познаётся у нас путём сравнения с чем-то, имеющим отношение к армейскому быту, можно смело назвать наш «великий и могучий» русский язык самым совершенным оружием, которое когда-нибудь давалось человеку. Англичанин скажет то же самое об английском языке, немец (о, мы помним чудовищную силу deutsche Sprache не только по Гёте, но и по доктору Геббельсу!) – о немецком, и все они будут по-своему правы, ибо язык был, есть и будет абсолютным выражением воли и духа народа. Когда же они, эти воля и дух, начинают мельчать, язык моментально реагирует на эти изменения, делаясь вялым и больным.
Отчего держатся за голову лингвисты
В числе моих знакомых есть дама, профессионально занимающаяся лингвистикой. Доктор наук, профессор, женщина, исполненная всяческих добродетелей и достоинств, она теряет самообладание, когда речь заходит о состоянии русского языка в высшей школе. Я на свой манер утешаю её, говоря, что в высшую школу приходят из средней, а там дело обстоит ещё хуже. Вот, к примеру, в одном из центральных лицеев Астрахани есть учительница русского языка и литературы, которая на полном серьёзе считает, что сказочные персонажи типа Бабы-яги относятся к существам одушевлённым, в то время как Русалка совсем даже наоборот – к неодушевлённым. Множественное же число слова «число» (извините за тавтологию) по её непоколебимому мнению звучит не иначе как «числы» (!). Наиболее продвинутые из детей по мере сил пытаются возражать ей, но Мариванна (из этических соображений назовём её так) cпуску бунтарям не даёт.
«А что же родители? – спросите вы. – Родители-то куда смотрят?» Знамо куда – в телевизор. Им теперь, похоже, более интересна судьба Украины, чем собственных детей, да и собственной страны в целом…
Кстати, об Украине. Где-то четверть века назад вышел у меня в Одессе ленивый поначалу спор с одним местным литератором, который уверял, что русский язык поглотил украинский и не даёт ему развиваться. Мова-де страдает, а через неё страдает и весь украинский народ, посему выход один: ограничить присутствие русского языка в незалежной батькивщине.
Собеседник мой был ярым националистом и как всякий националист носил на себе печать редкостной благоглупости, рядящейся от неуверенности в одёжки квасного патриотизма. Помнится, я ответил ему примерно так: а рука тебе вторая, любезный, часом не мешает, а то отпилим её, чтобы левую, сердешную, не раздражать? Тебе, дружок, Богу свечку надо каждый день ставить за то, что привилегию такую вам сделал – русский язык дал в подарок, а ты и тебе подобные бежите от него, как от чумы. От Пушкина с Достоевским бежите, от Лермонтова с Чеховым, от Гоголя с Буниным! Коли вам власть не нравится, так мы сами от неё не в восторге, но при чём здесь русский язык?!
Этот частный диспут получил широкий общественный резонанс весной прошлого года, когда новые украинские власти, уподобившись моему давнему визави, решили наконец-то оградить народ от тлетворного влияния русского языка, получив в результате раскол в обществе и кровавые события в Новороссии. Видно, забыли в Киеве, что язык как воздух, который не видно, пока он есть, но без которого немедленно начинается удушье…
ДЕЛАЙ СО МНОЙ, ЧТО ХОЧЕШЬ, НО...
Когда-то эталонный русский язык представляли писатели и дикторы телевидения, но с той поры прошло очень много лет, и читать современного автора нужно теперь со специальным словарём новояза, а телевизор предпочтительнее и вовсе не смотреть. Политические кликуши, точно соловьи-разбойники (доктор Фрейд тут не проходил?), захватившие телескворешники с обильными кормушками, чаще всего являют ошарашенным зрителям такого сорта русский язык, которым (вкупе с мимикой и размахиванием руками) пользуются обычно где-нибудь в пивнушке подвыпившие мужики, перед тем как подраться.
Мода на крайний духовный примитив, нашедшая своё выражение в общественном поощрении брутальности (в переводе на русский – озверения), низводит наш «великий и могучий» до уровня языка иного африканского племени, вечно угрожающего кому-то копьями и издающего воинственные вопли. Находясь в последнее время в состоянии жесточайшего самовозбуждения, мы ограничиваем наше казавшееся безмерным языковое пространство, предпочитая ютиться в душной людской некогда просторного и прекрасного дома.
А ведь вместе с тем даже у простолюдинов сакральность языка не подвергается сомнению. Недавно довелось мне участвовать в одном судебном процессе по пустячному делу. Истец, типичный представитель образованщины, на вопрос ответчика, какой язык он считает родным, впал вдруг в настоящую истерику, требуя от судьи защитить его от оскорблений национального достоинства. После следующего же вопроса, а на каком уровне он владеет родным русским языком, впору было посылать за санитарами со смирительной рубашкой. (Кстати, ответил он, ничтоже сумняшеся, что владеет им в совершенстве. Я тихо позавидовал ему, потому что про себя так сказать не могу.)
Проще всего и ошибочнее всего было обвинить сверхчувствительного гражданина в неадекватности, но я бы не стал это делать по следующей причине. Видимо, в глубине нашего подсознания, там, где согласно знаменитой таблице доктора Бройера прячутся стыдливо от белого света так называемые слова-раздражители, языковые маркеры представлены в изобилии. Это как в знаменитом рок-н-ролле Элвиса Пресли: «Делай со мной что хочешь, но только не наступай на мои blue suede shoes!»
Да, на голубые замшевые туфли Элвиса и по сей день наступать нельзя, а на русский язык в современной России – можно. Низведённый в школе до уровня физкультуры, он, являющийся истинным национальным достоянием на все времена, влачит теперь жалкое нищенское существование, получая со всех сторон тычки и подзатыльники.
Литература в роли прислуги?
Конечно, сорок новых ракет, о которых с гордостью недавно говорилось в прессе, ещё надёжнее защитят нас от иноземного вторжения (поверьте, я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не улыбнуться подобному предположению), но неужели никому из власть предержащих в голову не приходит, что нейтрализация страны, какой бы мощной она ни была в сугубо военной смысле, вполне себе может произойти другими способами – без бряцанья оружием, без атомных «грибов» и точечных атак из космоса? И самым надёжным способом здесь является языковое забвение, то есть ровно то, что с нами нынче происходит.
Это лучше всего заметно в низведении литературы до уровня обслуги. А ведь ещё совсем недавно ситуация была иной. Помнится, в конце восьмидесятых годов, на 55-летии Михаила Козакова (я приехал в Москву по его приглашению, чтобы обсудить возможность экранизации моего только готовившегося к выходу романа «Выкуп») виновник торжества познакомил меня в Доме актёра с мудрейшим и интеллигентнейшим человеком – Зиновием Гердтом. Первые же минуты знакомства меня ошеломили: Гердт, энергично тряся мою руку, вдруг принялся изливать восторги по поводу моей персоны, а когда я остановил его, сославшись на Станиславского со знаменитым «Не верю!», лукаво улыбнулся и сказал: «Всё равно вы для нас недосягаемый человек, потому что принадлежите к высшей духовной касте – писательской».
Ни по одному другому виду духовной деятельности наш дикий рынок с его гнилой аурой не ударил так сильно, как по литературе. Некогда самая читающая нация в одночасье превратилась в подобие римского плебея с его приоритетом «хлеба и зрелищ». Сшибая один другого, большая часть общества бросилась прочь от серьёзной, энергозатратной для духа литературы туда, в пампасы одичания, скабрезности, матерщины, некрофильства и прочих примет долгожданной «свободы». Да ладно бы читали Шарля Бодлера, Андрэ Жида, Генри Миллера или других талантливых исследователей греха, а то ведь кинулись на откровенную дешёвку, которая никакого отношения к литературе вообще не имеет. Это у Распутина тираж в последние годы не превышал трёх тысяч экземпляров, а вот у Матрёны Болтушкиной (менты и следователи во всех видах) и у Фалалея Дурындина (бизнес-шпана в интерьере) проблем с почитателями не было.
В горниле нашей мутной жизни выковался некто, обличием похожий на человека, который не только к русскому языку, но и к русским традициям относится уже с пренебрежением. Вот сейчас много говорится о новом учебнике истории государства Российского, так в одном из его вариантов чёрным по белому написано, что история эта делится на три этапа, не состоящих друг с другом в родстве. Логично предположить, что и русский язык, на котором писали Пушкин, Лермонтов, Тургенев и далее по списку, даже троюродным племянником нынешнему не приходится, с чем я без каких-либо оговорок соглашусь.
А ведь мы чуть что козыряем именами гениев нашей словесности, но это всё больше походит на уличную браваду пацанов: мол, чего вы нам тут баки забиваете, когда за нами Лев Николаевич, Фёдор Михайлович и Антон Павлович в прикупе!
Циничная расправа с литературой уже дорого обошлась нам. Мы практически потеряли литературно-художественные журналы, а вместе с ними и литературно-художественную среду, вне которой ничего кроме словесного чертополоха не вырастет.
Есть ли выход? Конечно, есть. И он удивительно прост. Возьмите за правило читать что-нибудь из русской классики на ночь (идеальный вариант: вслух всей семьёй вместо телевизора). Начните с начала с «Повестей Белкина», дальше раскройте «Княжну Мэри», ну а там уж и «Первую любовь», и «Старосветских помещиков», и «Крыжовник», и бунинский «Новый год», и шмелёвское «Лето Господне», и набоковские «Другие берега», и ещё сорок сороков великого наследия наших гениальных предков.
Счастливые мы всё же люди: у нас есть наш великий русский язык и наша русская классическая литература. Жаль, что не все это пока понимают…