О прозаике и теоретике литературы, ярком представителе русской «формальной школы» рассказывает доктор филологических наук, профессор МГУ Владимир Новиков.
– До сегодняшнего дня не утихают споры о Тынянове-учёном и Тынянове- художнике. Каково, на ваш взгляд, соотношение этих двух его ипостасей? И как ему удавалось их совмещать?
– По этому поводу есть известная шутка: для того чтобы быть ихтиологом, не обязательно быть рыбой. Шкловский, друг и соратник Тынянова, по поводу этой фразы говорил: «Про себя скажу, что я рыба: писатель, который разбирает литературу как искусство». Тынянов и Шкловский были такими «рыбами». Это уникальный случай в истории искусства, когда писателям открылось каким-то высшим наитием, что такое литература и каковы законы её построения, исторического развития.
Причём эти два начала – научное и художественное – в работе Тынянова взаимодействовали. Литературоведение помогло ему найти уникальные темы для писательской работы, а понимание писательства изнутри помогало постигать литературу.
– Как отмечают исследователи, некоторые интуитивные догадки Тынянова, например в книге о Грибоедове «Смерть Вазир-Мухтара», впоследствии нашли документальное подтверждение. Можно ли это считать заслугой его творческого подхода? Или это, скорее, личный дар проницательности?
– Я думаю, здесь имеет место и то и другое. С одной стороны, это были, конечно, прозрения. Но вместе с тем сам метод работы Тынянова способствовал таким прозрениям. Он говорил: «Там, где кончается документ, там я начинаю». Многие авторы исторических книг, биографий писателей полностью полагаются на документ, а Тынянов считал, что бумаги врут, как и люди. Критическое отношение к документу и сопоставление разных источников помогало выходить на истину.
– Ещё одной важной гранью его творческой работы стали литературные переводы. В основном он переводил Гейне. Чем поэт был близок Тынянову?
– Во-первых, он очень ценил остроумие и иронию, свойственные Гейне. А вторая причина – это биографическое сходство. Как Гейне был тяжело болен, так и Тынянов на протяжении всей своей творческой жизни преодолевал болезнь, о неизлечимости которой он узнал очень рано. В автобиографии он писал: «Революция. Тяжело заболел. В 1918 году встретил Виктора Шкловского и Бориса Эйхенбаума и нашёл друзей». Уже тогда он знал, что ему отведён небольшой срок жизни, и «вместе» с Гейне он преодолевал эту обречённость.
– Как вы считаете, мог ли Тынянов и сам раскрыться как поэт?
– В нашей с Кавериным книге «Новое зрение», написанной в раздельном соавторстве, Каверин в одной из глав приводит очень профессиональное стихотворение Тынянова-гимназиста «Дождь», продиктованное отчасти символистской традицией.
Далее, все его экспромты в «Чукоккале» – это маленькие шедевры. Например:
Если же ты не согласен с эпохой,
Охай.
Это – эпиграмма на весь XX век! Но я не скажу, что Тынянов зарыл свой талант в землю. Потому что поэтом можно быть не только в стихах. И сейчас это особенно актуально. Сегодня многие стремятся во что бы то ни стало писать стихи, а может быть, стоит свой поэтический импульс вложить во что-то другое, скажем, в прозу. Если бы Набоков настаивал на стихотворчестве, он не стал бы великим литератором. Лучшие его стихи – это стихи персонажа – Годунова-Чердынцева в романе «Дар». А настоящим поэтом Набоков явил себя именно в прозе с её метафоричностью.
Сходное произошло с Тыняновым. Скажем, вступление к роману «Смерть Вазир-Мухтара» – это маленькая поэма, написанная верлибром. Кроме того, Тынянов совсем немного успел поработать в литературной критике, но оставил там неизгладимый след. И прежде всего это его гениальная статья-эссе, я бы даже сказал поэма, «Промежуток» 1924 года. Он пишет о поэтах поэтически, афористически, и это всегда наводило меня на мысль о том, что критика по своей сути и по своему строю созвучна не прозе, а поэзии. То есть критик должен писать поэтично, так, чтоб каждую фразу можно было вырвать из контекста, чтоб она становилась афоризмом. («Много заказов было сделано русской литературе. Но заказывать ей бесполезно: ей закажут Индию, а она откроет Америку» – так заканчивается статья Тынянова «Литературное сегодня»). И этого, к сожалению, не понимают нынешние литераторы. Они пишут стихи, как статьи, а нужно писать статьи, как стихи.
– Его исторические романы и сегодня читаются и перечитываются. А насколько актуальны научные работы Тынянова? Его научная стратегия в целом?
– Я думаю, она сохраняет большую потенциальную актуальность. Тынянов ещё по-настоящему не прочитан. Главная его теоретическая книга – «Проблема стихотворного языка» – пока понята очень немногими.
Хотя некоторые положения Тынянова работают. Всё-таки мне кажется, что мы усвоили его генеральную идею о том, что литература развивается отталкиванием – то, что он показал в своей первой работе – «Достоевский и Гоголь». То есть не одно рождает другое, а новое отталкивается от старого. Как говорит Шкловский о Тынянове: «Он понимал плодотворность противоречий». Мне кажется, что эта плодотворность противоречий нашим литературоведением более или менее усвоена, но, конечно, ещё очень многое предстоит осознать. А главное, мне кажется, что, при всей огромной сложности и глубине тыняновских идей, они потенциально понятны обычным людям, а не только специалистам. Тынянов не щеголял терминами. Он смотрел в суть дела. В молодые годы он был недоволен пушкинистами, говоря, что они изучали не Пушкина, а пушкиноведение. Вот так же можно сказать, что сейчас перед филологией, перед наукой о литературе, стоит задача изучать не литературоведение, а саму литературу. Следовать Тынянову сегодня – значит обратиться к предмету, значит говорить о литературе литературным же языком – и по-человечески.
– Вы имели возможность прочесть неопубликованную переписку Тынянова со Шкловским и назвали её «едва ли не самым главным текстом в теории литературы ХХ века». Почему?
– В начале 80-х годов наш друг Вениамин Каверин дал нам с Ольгой Новиковой машинописную копию этой переписки – примерно 200 страниц. Этот диалог Тынянова и Шкловского – высший уровень развития теоретической мысли в XX веке. Это, я бы сказал, финал мирового чемпионата по теоретическому литературоведению. Даже Эйхенбаум – их друг и соратник – остался в полуфинале…
Они были разные, конечно, и очень много спорили, но они были как два полушария, как две части литературной вселенной. Тынянов острее чувствовал эволюционные процессы, а Шкловский – вневременное единство литературы. «Литература не рояльна, а органна – звук продолжается», – писал он. Прислушиваясь к их диалогу, мы проникаем в самые глубины литературы как таковой.
И, конечно, эта переписка нуждается в полном издании и комментировании.
– Общаясь с сестрой писателя Лидией Тыняновой и его другом Вениамином Кавериным, вы «познакомились» с Тыняновым-человеком. Каким он был за пределами своих научных изысканий и литературных текстов?
– Недаром для Тынянова был так значим Грибоедов – и как предмет научного исследования, и как герой романа. Фраза Лизы про Чацкого: «Кто так чувствителен, и весел, и остёр…» – характеризует и Тынянова. Он был очень внимателен к людям, тонко чувствовал собеседника. В их переписке со Шкловским это очень видно: Шкловский вещает как бы всему человечеству, а Тынянов говорит именно с собеседником, стремится сохранить отношения. Очень внимателен был к женщинам: вот в переписке идёт разговор о серьёзнейших проблемах, и вдруг он говорит: «Как ни странно, я люблю женщин». И это было очень красивое, чистое чувство. Женщина была для него эстетическим объектом. Он сам был человеком весёлым и считал, что литературная культура «легка и весела». Он пришёл в восторг, когда услышал знаменитое выступление Блока и слова «весёлое имя Пушкин»: они его вдохновляли. Весёлость – это не смешливость, не балагурство, а внутренняя динамичная одухотворённость. Динамика – ключевое понятие для Тынянова.
Ему было присуще игровое начало. Когда Каверин показал ему свой первый рассказ, он посмотрел на него с непроницаемым лицом и сказал: «Нобелевская премия обеспечена!» Представьте, юный Каверин на секунду даже поверил. Потом они стали оба смеяться. Тынянов любил розыгрыши, мистификации, был очень артистичен и умело «перевоплощался» во многих людей. Когда его спросили: «Как Пушкин читал стихи?» – он тут же сообразил, что это должно было быть так: скандирование по одному слову: «Погасло. Дневное. Светило» – и так далее.
И, конечно, он был остёр. Его остроумие – не обидное, не оскорбительное, а точное – проявлялось не только в сатирических характеристиках, но и в комплиментарных.
Общение с Тыняновым было удовольствием для окружающих.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Владимир Иванович Новиков родился в 1948 году в Омске. Доктор филологических наук, профессор кафедры литературно-художественной критики факультета журналистики МГУ. Автор книг «В. Каверин» (в соавторстве с О. Новиковой), «Новое зрение. Книга о Юрии Тынянове» (в соавторстве с В. Кавериным), биографий Пушкина, Блока и Высоцкого в серии «Жизнь замечательных людей», книги прозы «Любовь лингвиста», эссеистического «Словаря модных слов» и других.
Лауреат премий журналов «Новый мир», «Звезда», «Знамя» за прозаические и критические публикации.