Марина Ахмедова
Писатель, журналист, блогер. Родилась в Томске. По образованию – филолог, лингвист. Работала в журнале «Русский репортёр» (медиахолдинг «Эксперт») с момента его основания в 2008 году. С 2014 года – заместитель главного редактора. Главный редактор агенства «Регнум». Специализация – интервью, репортажи на социальные темы. Много работала на Северном Кавказе. С 2014-го по 2018-й освещала военный конфликт на территории Украины и Донбасса. Автор восьми книг. В 2012 м книга «Дневник смертницы. Хадижа» вошла в шорт-лист литературной премии «Русский Букер». Книги «Хадижа», «Крокодил», «Камень Девушка Вода», «Уроки украинского» переведены на европейские языки. Лауреат двух премий «Искра» (высшая премия в области печатных СМИ), премии «Общественная мысль».
* * *
Шизик бросил пыльную коробку на землю, пристроил винтовку у ствола молоденькой сливы и растянулся рядом. Подперев голову рукой, Шизик смотрел в небо сквозь густые белые цветы сливы. К стволу была прибита картонка, расчерченная под мишень. Вчера Шизик с Адвокатом заселились в этот деревенский дом, стоящий на отшибе, и вчера же вечером Шизик сам прибил мишень к стволу сливы. Утром она зацвела. Тонкий рот Шизика растянулся в улыбке – он вспомнил вчерашний день и деда Мишу.
Жил в этом доме такой дед Миша. Чуть не каждый день в штаб приходил, то вина самодельного принесёт, то огурчиков солёных. Глаза деда слезились, и улыбочка у него была детская. Будто радовался он приходу в село военных, чуть не плакал от счастья, всю жизнь их прождал. А потом в штаб заглянул сосед и стукнул, что дед прячет у себя раненого. Вот был блеск: заходят к деду в дом Шизик и Адвокат. Дверь открывается, в сени заскакивает резкий солнечный свет, бросается на занавески, закрывающие вход в комнату, и как будто распарывает их пополам там, где между ними щель. В этой прорези ядовитого света Шизик видит, как раненый садится на диване, ищет ногами тапки. «Дед, ты?» – спрашивает. И дед, скотина тупая, скрипит из угла: «Не я, сынок, беги». Тварь.
Враг ещё какое-то время сидит, свесив голову, весь в солнечном коконе. Бежит к чёрному ходу, хлопая тапками. Шизик и Адвокат за ним. Во дворе у крыльца Адвокат приструнил его автоматной очередью. Шизик не стрелял, у него снайперская винтовка, но с преувеличенным интересом проследил за тем, как разлетаются тапки. Он же потом поднял их и отнёс на ступеньку крыльца. Деда конвоировали в военную комендатуру. Всю дорогу, тварь, молчал. Не улыбался.
Вернувшись из штаба вчера, Шизик сразу прибил мишень, лежавшую в рюкзаке. Адвокат ушёл, а он тут остался, сел у сливы, слушал, как жужжат мухи, налетевшие на труп. Небо стало синим, как старая фарфоровая чашка, которую мать держала на верхних полках в шкафу. Шизику велено было её не трогать. Шизик лёг на спину. Мог пойти дождь. Шизик никогда не видел такого сочного неба. Мать воспитывала его одна, родители её были городскими, ни весной, ни летом Шизик не бывал в деревне.
В этом селе, куда подразделение Шизика зашло с неделю назад, жили в основном фермеры, сеяли пшеницу. Половина бежала, как только начались бои в соседней Ниве. Во дворах осталась брошенная сельхозтехника. В полях лежали мины. Самые упоротые фермеры выходили пахать на тракторах, пока три дня назад один не подорвался на мине. Пекарня, магазины – всё в селе не работало.
Шизик расслабился и как будто уснул. Не спала только рука, сжимающая винтовку. Усыпляюще жадно жужжали молодые мухи.
Вернулся Адвокат. Он привёл широкоплечего чернявого фермера. Шизик приоткрыл глаз.
– Копай, – приказал Адвокат и сел за столик у крыльца, положив на него автомат.
Шизик подобрался, прислонился к сливе, почувствовав позвоночником сучки её тонкого ствола. Одним глазом он наблюдал, как фермер копает. Его заинтересовало сплетение мышц, проступающих через рубаху на его широченной спине. Они мощно вздрагивали каждый раз, когда он выворачивал большой ком земли, перерубая едва проснувшихся червей. Вот так оно всё у этих сепаров: сверху – идиллия, зелено, мельница у въезда, а под землёй – мерзкие черви, готовые жрать трупы оккупантов и защитников.
Закончив копать, фермер отбросил лопату. Тут же спохватился, подобрал её и осторожно воткнул в насыпь.
Адвокат заглянул в яму.
– Тут сразу двое поместятся, – хохотнул он.
Фермер содрогнулся. Шизику в нос ударил запах его пота, чернозёма и перебитых червей.
– Давай, скидывай его, что встал, – приказал Адвокат.
– Дайте верёвку или тряпку, – просипел фермер.
– Чё сказал? – нахмурился Адвокат. – Вот твари вы, он же типа за вас сдох, а вы брезгуете. Руками его бери – свой русский мир. Дай тряпку, – передразнил он. – Обойдёшься.
Шизик перевёл взгляд на мёртвого. За полтора часа, прошедших с его смерти, тот как будто уменьшился в размере и, похожий на подростка, лежал, уткнув раскрытый рот в жирный ком земли, неаккуратно сброшенный с лопаты возле его лица. Рот мёртвого был влажным, молодым. Он словно глотал чернозём, чтобы сдержаться и ничего не ответить Адвокату. Рядом дёргался перерубленный червь, искавший свою половину.
Фермер схватил мёртвого за руки, легко перевернул на спину и столкнул в яму. Хотел отряхнуть руки, но, взглянув на Адвоката, осёкся и стоял, чуть не плача, держа руки на весу, словно их коснулась чума. Подняв лопату, он быстро завалил яму землёй. Когда дело было сделано, Адвокат встал с места и энергично пробежался пару раз туда-сюда по образовавшемуся холмику. Шизик тоже встал и положил сверху на холмик тапки.
– Это ещё зачем? – спросил Адвокат.
– Надгробие, – ответил Шизик.
Адвокат расхохотался. Фермер взглянул на них, содрогнулся всем своим мускулистым телом и сам стал похож на перерубленного червя.
Всё это было вчера вечером, и вчера же вечером Шизик с Адвокатом пили во дворе крепкий чай с сахаром. В Ниве шли тяжёлые бои. Ротация была назначена на послезавтра. Адвокат злился на местных, он был уверен: те сдают их своим сыновьям, мужьям, братьям, сватьям, кумовьям, воюющим на другой стороне. «Это давно не наши люди, – говорил он, – тут некого защищать. Вешать их всех на берёзах». Дождь вчера так и не пошёл. Закатное зарево мешалось с орудийным, и раскрытые тюльпаны с нарциссами наливались зловещим свечением. Шизик блаженно улыбался, молчал. Умиротворяющий момент длился недолго, солнце закатилось. Шизик ушёл в дом и уснул на диване, на котором ещё утром спал убитый.
Сегодня Шизик скучал под сливой в ожидании выхода на боевые. Он открыл коробку, найденную в подвале дедова дома. В ней обнаружил несколько колод Таро. Вспомнил: дед рассказывал о дочке, уехавшей на заработки в Испанию. Карты – её, догадался он.
– Чепухонь какая-то, – проговорил себе под нос.
Высыпал одну колоду на ладонь, перебрал пальцем карты – с них лезли голые женщины в развратных позах.
– Похабщина, – нахмурился Шизик, сунул руку за следующей колодой и замер. Из-за забора доносился приглушённый женский голос.
– Только к речке свернули, четыре. Бэтээры, да, – говорил голос. – Встали, где лебеди. В точности, где наше место. Я спецом по той стороне шла.
Шизик подкрался к забору. Винтовка болталась у него за спиной. Голос смолк. Слышно было, как за нагретым листом железа кто-то сбивчиво дышит. С параллельной улицы сюда повернули танки. Треснула, как стекло, установившаяся в воздухе золотистая дымка. Танки бешено грохотали, будто затягивая под себя и дробя гусеницами дома, деревья, кирпичи, украшавшие дорожки. Калитка распахнулась, во двор вбежала девушка лет двадцати двух и, прислонившись к забору, закрыла лицо руками. Её пышные пшеничные волосы были собраны в неаккуратный кокон хвоста на макушке. Танки пошли вровень с забором, свернули на соседнюю улицу и удалились в сторону Нивы. Девушка выпрямилась, выдохнула и уже поворачивалась к калитке уходить, когда увидела впившегося в неё взглядом Шизика. Она закричала так, словно ей на темя вылили кипятка.
– Нет, – обречённо сказала она.
– Да! – приподнято бодро ответил Шизик.
– Нет, – повторила девушка.
– Да! – воскликнул Шизик. – Да. Да. Да. Да!
Теперь он разглядел её: плотная, белая, деревенская, толстоносая, никакая. Глаза с деревенской злобинкой. Солнце электричеством гуляет в волосах.
– Иди за мной, – Шизик поднял с земли коробку и пошёл к столу.
Она покосилась на калитку. Шизик обернулся нетерпеливо, она пошла за ним.
Шизик уселся, достал из коробки колоду, которую только что называл «похабщиной».
– Тяни, – приказал он.
– А где дед Миша? – пошарила по двору глазами она.
– Сядь, карту тяни.
Девушка перевела взгляд на его руку и смотрела так, словно карт никогда в жизни не видела. Как во сне, потянула и, не глянув на карту, бросила её на стол, засыпанный крупинками сахара. Та легла рубашкой вверх. Шизик перевернул карту, его бровь поползла вверх.
– Тебя как звать? – спросил он.
– Юлия, – пересохшим голосом ответила она.
– А меня – Шизик, – представился он.
Он развернул веером всю колоду. С карт полезли упругие груди, сладостно прикушенные губы, задранные юбки, завитки потайных волос. Лоб девушки покрылся крупными каплями пота.
Шизик взял её карту и поднёс к её лицу. Карта изображала голую девушку, сидевшую на луне под зонтиком.
– Говори первое, что подумала! – приказал он.
– Ничего… – затрясла головой она.
– Говори! – раздражённо дёрнулся Шизик. – Что думаешь? Первое!
– В мечтах она живёт, – выпалила она.
– Ну! Ещё.
– Своё в голове рисует, чего по жизни у неё нет.
– Говори, говори.
– Холодно ей, что ли, – добавила она.
– Ну, ясно, голая же. А он что, не согревает? – с серьёзным выражением поинтересовался Шизик.
– Кто он? – испуганно спросила она.
– Он.
– Не знаю, о ком вы.
– Он, он, он! – требовательно закричал Шизик. – Тот, о ком она мечтает. Не согревает, спрашиваю!
– Видать, когда как. Когда выгодно, согревает, а когда нет, то и нет.
– Жениться не обещал? – спросил Шизик.
– Навряд ли, – ответила она.
– А чё нет? – Шизик вгляделся в карту. – Девушка вроде симпатичная. Говори, говори!
– Может, она не ценит себя? – тяжело вздохнув, сказала она.
– Вот! – воскликнул Шизик. – Вот, вот, вот! Вот он, корень всего! Вот ты сама всё и сказала: не ценит она себя! А мужики не ценят тех, кто не ценит себя. Он ей жениться не обещал, а она уже под каждое его желание подкладывается. Ты себя должна ценить. Догадываешься почему?
Она энергично затрясла головой. Шизик некоторое время слушал, как она тихо задыхается от страха.
– Не догадываешься? – переспросил он. – А ты из всей откровенной похабщины, – он понизил голос и смешал карты на столе, – вытянула единственную непохабщину. Прослеживается в тебе что-то особенное. Ну, давай дальше смотреть.
Насвистывая, Шизик полез в коробку. Она оглядела двор и задержалась глазами на холмике. На лице её мелькнула догадка, и оно всё – щёки, толстый нос, алые губы – мелко затряслось. Только лоб оставался бледным, каменным. Шизик резко прервал свист.
– Тяни, – положил перед ней другую колоду.
Дрожавшей рукой она сняла верхнюю карту с колоды и, снова не взглянув, протянула Шизику.
– Так-так, – проговорил он. – Я так и думал. Хоть понимаешь, кто ты есть? – он перебросил карту ей через стол, его голос потеплел.
– Копья какие-то, чи шо? – тихо отозвалась она, изучая карту. Та изображала пажа с десятью копьями.
– Ты реально не понимаешь? – Шизик воззрился на неё. – Ты – Жанна д’Арк!
– Да прям, – ахнула она.
– Ты послана в этот мир, чтобы спасти его. Из всего похабняка ты вытянула непохабняк, – Шизик хлопнул по столу, согнав муху, всосавшуюся в крупинку сахара. – Я лично впервые такое вижу.
Шизик с наигранным восторгом уставился на неё. На щеках девушки проступил румянец смущения, оживив всё её мёртвое от страха лицо. Глаза стали синими, и Шизику на ум снова пришла чашка матери. Он заметил, что у девушки красивые тёмные ресницы. Звуки боя в Ниве смолкли ещё какое-то время назад. Ветерок заносил во двор запах земли, стонущей потому, что её не пашут, а взрывают снарядами.
Шизик сгрёб колоду, хорошенько перетасовал и снова протянул ей.
– Третья карта объяснит всё, – предупредил он.
Её лицо стало серьёзным, и от умственного усилия как будто ещё больше расплющился нос. Пыхтя от усердия, она взялась за краешек карты, потянула его, но передумала – и так три раза, пока на четвёртый не вынула карту из низа колоды. Мягко улыбаясь, Шизик наблюдал за ней. Она сунула карту ему стыдливо и уставилась на него с жадным любопытством. Взглянув на карту, Шизик преувеличенно трагически вздохнул. Она затревожилась.
– Но кое-что тебе мешает, – сказал он.
– А что? – спросила она.
Он показал ей карту. На ней всадник скакал на коне.
– Он, – торжественно провозгласил Шизик. – Он, он, снова он! – Шизик возвысил голос и хлопнул по столу, согнав муху. – Каждый раз, когда рождается особенная, появляется он. – Шизик закурил. Он пускал сочные кольца дыма в её голубые глаза. – Боюсь тебя обидеть, – сказал он, когда её глаза заслезились от дыма. – Сравнение у меня для тебя хреновенькое. Но ты и сама знаешь, что слишком любишь переживать эмоции и жить в мечтах. Скажешь, не так?
– Малость есть, – покраснела она.
– Ах-ха-а! – гомерически расхохотался Шизик. – Да тут не малость, не-не-не! Извини, тебе эмоции нужны – как мне сигаретка, чтоб покурить. Поэтому ты выбрала мужчину, который ничего не обещает, а ты все его хотелки исполняешь зато.
– У меня нет мужчины! – испуганно воскликнула она.
– Окстись! – строго сказал Шизик. – Ты сейчас уйдёшь и, может, в жизни меня не увидишь. Я хочу тебе помочь.
Они оба замолчали. Он взял со стола две карты – девушку на луне и белого всадника, положил их рядом.
– Он ей мешает, – сказал Шизик, постучав грязным ногтем сначала по всаднику, потом по голой. – Предаст её в любой момент.
– Почему? – не удержав любопытства, спросила девушка.
– А ты сама уже всё сказала: невыгодно. Люди так носятся с предательством – он меня предал, ах-ах-ах. А на самом деле предательство – это утрата выгоды и всего. Пока выгодно, он с тобой. Перестаёт быть выгодно – уходит. И вот совсем другие перспективы, – он потянулся за картой с пажом, втиснул её между всадником и голой девушкой. – Вот она, силища, которую ты сливаешь в помойное ведро, – он пересчитал копья. – Десять копий, мама дорогая! Дорого бы я дал за то, чтобы вытянуть такую карту.
– А деда Мишу вы убили? – спросила она.
Шизик примолк. Со стороны Нивы грянул тяжёлый раскат. «Грады», –подумал Шизик. Легло со стороны речки. Шизик прикинул точнее где. Возле лебедей, которых, по словам местных, запустил на воду лет пять назад один фермер, удачно продавший в каком-то году урожай. Там же было место встреч всех влюблённых. Два, три, четыре, пять – легло ещё четыре «Града». Наступила тишина, которую скоро снова заполнили птицы и мухи.
Она смотрела на него, не сводя глаз, будто загипнотизированная, и он вдруг заметил, что над пшеничными её волосами образовалась дымка редкого золотого света. Такая же вилась над тюльпанами, над белёными кирпичами и над холмом земли. В этой дымке глаза девушки стали синими, словно вырезанными из того куска неба, на которое вчера смотрел Шизик после убийства. Она вся преобразилась. Сцепившись, как два оголённых провода, редкий весенний свет и сама её молодость породили электрическую вспышку такой красоты, что Шизик был ослеплён. Во второй раз за день он подумал о том, как хорошо жить в деревне.
– Жив твой дед, – буркнул он. – Отдыхает в комендатуре.
– А что он сделал? – спросила она.
– Лгал.
Она склонила голову набок. Приоткрыв молодой влажный рот, слушала, как жужжат мухи, внедряясь в рыхлый холмик, слушала сосредоточенно, словно те могли рассказать ей, что там, под землёй.
– А тапки там зачем положены? – спросила она требовательно, словно почуяла над Шизиком власть.
– Да разулся вчера тут один, – негромко ответил он.
– А карты ты где взял?
– Слушай, ты реально меня больше никогда не увидишь, – с грустью проговорил Шизик, – а я мог бы тебе помочь. Но тебя в такой важный момент интересует только, где я карты взял. Считай, что они – трофей.
– Отпусти меня, – она повернулась к нему.
Шизик собрал со стола карты.
– Иди, – сказал он и показал на калитку. – Сама зашла, я тебя не звал. Просто увидел и захотел помочь. Думал посмотреть твою четвёртую карту. Она скажет о твоём будущем всё. Но не хочешь, так иди.
Шизик отвернулся и стал смотреть на сливу. Всё-таки удивительно крупными цветами цвело это тоненькое деревце.
Девушка осталась сидеть. Шизик видел, как она едва заметно качается из стороны в сторону, ей хочется и уйти, и остаться. Подождав ещё, он протянул ей колоду. Она аккуратно достала из неё карту и положила на стол.
– Туз мечей, – присвистнул от восхищения Шизик. – Вот это чепухонь… Ты достала символ власти. Тебе дана власть, выходящая за границы власти земной. Знаешь, что это такое?
Она затрясла головой.
– Земная власть – это примерно как убить человека. Или не убить. Всего лишь. Человек может многое сделать для того, чтобы его убили. А может не сделать ничего. Это всё земное. Но то, что дано тебе, сильнее власти убивать. Какого хрена ты достала эту карту? – Шизик с долгой тоской посмотрел на неё. – Какого хрена? Ты особенная.
Из её глаз потекла синева, и Шизику показалось, что он пьёт из запретной чашки матери, пьёт, пьёт и не может остановиться. Весь нескладный, с неделю уже не мытый, он подался вперёд и грелся в этой женской ласке, не знающей ни границ, ни родов, ни племён и не имеющей земных пределов. Миг набирал силу и мог повернуть туда, где между мужчиной и женщиной завязывается неразрывная связь на всю жизнь. А мог затухнуть, едва вспыхнув, как короткое замыкание, и потом смутно напоминать о себе особым светом, колющим копьём душу в конце апреля.
– Сегодня я плохо спал, – сказал он, собирая со стола карты и складывая их в коробку. – Надо лечь. Иди домой.
Она взглянула на него удивлённо. Посидела ещё, чего-то ждала. Шизик молчал. Нерешительно встала, пошла к калитке.
– Стой! – окликнул он её, когда она поравнялась со сливой.
Девушка обернулась.
– А знаешь, какова цена лжи? – спросил он. – Ложь – дьявол. Будешь врать, ничего у тебя не получится.
Калитка скрипнула. Закрылась. Шизик встал, прошёлся по двору. Потрогал гроздь цветов сливы. Он вдруг заметил, что они потеряли плотность жизни. Это было лишь лёгкое касание тлена, идущего из гвоздя, и сложно было в этот самый момент отличить смерть от бурного цветения жизни. Но завтра цветы уже свянут. Шизик мог бы поспорить, что те прилёты у речки были по их бэтээрам. Лживая всё-таки русская тварь. Шизик сжал винтовку и взлетел на чердак, с которого прекрасно просматривалась вся дорога.