КНИЖНЫЙ 
РЯД
Е.Н. Чириков. Отчий дом / Вступительная статья и комментарии М.В. Михайловой. – М.: Эллис Лак, 2010. – 784 с. – 2500 экз.
В начале ХХ века в интеллигентской среде был популярен стишок: «Весь век прожил, чирикая, Заслуга не великая». Пустили в ход стишок тогдашние пиарщики после так называемого чириковского инцидента. 18 февраля 1909 года в петербургской квартире актёра Н. Ходорова «литературная общественность» благоговейно внимала чтению перевода с идиш пьесы Шолома Аша. Пьеса Аша называлась на выбор – «Голубая кровь» или «Белая кость». Обсуждение свелось к безудержным восхвалениям. Сбил температуру Евгений Николаевич Чириков. Это был короткий период его большой славы. Пьесы Чирикова шли в петербургской Александринке, в московских МХАТе и Малом театре, в Киеве, Харькове и на многих сценах русской провинции. Театр Корша в Москве и Новый театр в Петербурге поставили драму Чирикова под названием «Евреи», созданную потрясённым драматургом по следам кишинёвского погрома в 1904 г.
Предисловие к драме написал, между прочим, будущий «вождь украинского народа» Симон Петлюра: «Страдания Нахмана из «Евреев» Чирикова вызовут глубокое сочувствие у каждого, кто не принадлежит к этому народу, которому по воле исторической судьбы выпало нести тяжкий крест притеснений и насилий». В Тифлисе роль Нахмана играл сам молодой Мейерхольд! В Берлине, Лондоне и Нью-Йорке в этой роли блистал великий Орленев.
Чириков в не бедной именами русской литературе того периода вовсе не «чирикал». Его широко печатали на немецком, английском и французском языках. Его пьесы ставили в Германии, Австро-Венгрии, Швейцарии и США. До революции вышло 17-томное собрание его сочинений. В общем, не чужой был Евгений Николаевич на этом празднике жизни. И в антисемитизме его мог заподозрить только безумный. Но в тот злополучный вечер писателя то ли укусила ядовитая муха, то ли он махнул лишнюю рюмку водки. Во всяком случае, Чириков сделал в присутствии «прогрессивной интеллигенции» то, что в её присутствии делать нельзя ни в коем случае в видах хотя бы самосохранения, – он сказал, что думал и чувствовал.
Что же? «Я вот чего не понимаю, господа, – сказал Чириков. – Вы в один голос хвалите чисто бытовую пьесу, в то время как меня, Евгения Чирикова, регулярно разносите в своих критических статьях за низменное бытописательство. Потрудитесь объясниться и проч.» Согласитесь, заявление совершенно невинное и вопросов национальной политики не касающееся. Но известный петербургский критик, почуяв запах крови, немедленно отреагировал, высказавшись в том смысле, что человек, не вполне знакомый с многовековой еврейской традицией, не в состоянии понять, как в обычном быту еврейской семьи отражается высокий трагизм. Чириков, написавший пьесу именно и как раз о «высоком трагизме в быту», закусил удила. «Ах, вот как! – воскликнул он. – Коли мы, русаки, не можем понять еврейского быта, то и вам, евреям, недоступно пониманье быта русских, и поэтому печально, что лишь критики-евреи мне оценивают пьесы». И прочее в том же духе.
На следующий же день в еврейской газете появилось открытое письмо, в котором несчастного Чирикова обвиняли… правильно, в антисемитизме! Чириков снова не сдержался и ответил… Скандал, раздутый прессой, вышел сродни «делу Бейлиса». За Чирикова публично не заступился никто из коллег. Куприн в знаменитом письме Ф. Батюшкову, из-за которого автор пронзительнейшего «Гамбринуса» до сих пор слывёт если не антисемитом, то сочувствующим, писал: «Чириков… в столкновении с Шоломом Ашем он был совсем не прав. Потому, что нет ничего хуже полумер. Собрался кусать – кусай! А он не укусил, а только послюнил». Не хочется и представлять, что было бы, если бы «укусил». Как говорится, и в шапке дурак, и без шапки дурак. Отмыться до конца от «чириковского инцидента» Чирикову так и не удалось – ни на Родине, ни в эмиграции.
Как ни странно, сторону русского литератора принял идеолог сионизма одессит Владимир (Зеев) Жаботинский: «Когда евреи массами кинулись творить русскую политику, мы предсказали им, что ничего доброго отсюда не выйдет ни для русской политики, ни для еврейства… Теперь евреи ринулись делать русскую литературу, прессу и театр, и мы с самого начала с математической точностью предсказывали и на этом поприще крах». Но идеолога в антисемитизме не обвинишь.
Нельзя сказать, что литературная судьба Чирикова-эмигранта сложилась горше, чем у многих собратьев по перу. В 1961-м в Москве была издана книга его повестей и рассказов. В 1982 году была защищена диссертация, посвящённая, правда, дореволюционному творчеству Чирикова. В 1988-м некто защитился по его драматургии. В 2000 году в Минске вышел роман «Зверь из бездны», а в Москве – сборник, куда вошли кроме «Зверя» сказки и рассказы. В 2007 году в Доме-музее Марины Цветаевой прошла конференция «Е.Н. Чириков: возвращение к читателю» (Марина Ивановна, всегда шедшая поперёк потока, общалась с изгоем в Чехословакии и нежно его любила).
Но главное детище Чирикова, его, так сказать, «Война и мир», семейная сага «Отчий дом», вышла в издательстве «Эллис Лак» только в прошлом году. В аннотации грандиозное произведение аттестовано «романом в пяти частях, дающим широкий исторический срез российского общества на рубеже XIX и XX столетий». Так оно и есть! Вот только читать его и анализировать этот «чириковский прецедент» критики поостереглись – или поленились. Ведь «Отчий дом» в шорт-лист «Большой книги» не войдёт – всуе и трудиться. Потому и оперативная «ЛГ» запоздала с рецензией, что одолеть 800-страничную эпопею никто не взялся.
Роман, однако, замечательный. Дворянское гнездо Симбирской губернии Никудышевка, принадлежащее к моменту изображения захудалому, а некогда блиставшему роду князей Кудышевых, на глазах превращается в «зверинец». Такую кличку даёт перегрызшимся меж собой родственникам, в том числе и троим собственным сыновьям, старейшина рода – Анна Михайловна. «Дети одной семьи, рождённые на протяжении менее одного десятилетия, братья казались людьми трёх взаимно отрицающих друг друга поколений» – это уже определение автора. Павел, год просидевший в тюрьме за вольнодумство, превращается из революционера-народника в политического интригана. Дмитрий, приживший в ссылке сына от якутки, становится игрушкой в руках провокатора Азефа. Григорий после смятений и блужданий уходит в монастырь.
Кто победит: народники или марксисты? Либералы или почвенники? Христос или Антихрист? Разве что на первый вопрос романа мы знаем ответ, и то не до конца. Конечно, в «Отчем доме» много наивного, ещё больше, как говорил Розанов, «неясного и нерешённого». Чего стоит карикатурный злодей Ленин, изображённый Чириковым! Но всё искупается простым и стремительно забываемым в мутном премиальном потоке счастьем чтения. Как пишет аспирантка МГУ А. Назарова, одна из немногих аналитиков эпопеи: «Чириков на базе семейной хроники создаёт новую жанровую форму – хронику общественно-политической жизни и умонастроений русского общества. …следуя традиции исторического романа Серебряного века, писатель создаёт собственный исторический миф, тем самым освобождаясь от созданного критиками образа простого бытописателя, не способного к глубоким философским обобщениям».