Александр Чашин
Родился в Магадане в 1976 г. Кандидат юридических наук, почётный адвокат Магаданской области, президент Адвокатской палаты Магаданской области. Прозаик, драматург, поэт. Член Союза писателей России. По произведениям А.Н. Чашина в Магаданском областном музыкальном и драматическом театре поставлены два спектакля: «Днепр течёт в Россию» (2023 г.) и «Чай с бергамотом» (2024 г.). Публикуется в журнале «Русское эхо», альманахе «На Севере Дальнем», в газете «Заря Севера». В 2023 г. провёл авторские творческие вечера в Генеральном консульстве РФ на о. Пхукет (Таиланд) и в Посольстве РФ в Республике Куба (Гавана).
Если сильно скосить глаза, то становится видна двоящаяся, расплывающаяся, но всё же довольно отчётливая неопределённо сероватого оттенка дорожка, покрытая коротким жёстким ворсом. Фокусируя взгляд то ближе, то дальше, можно бродить по этой дорожке, касаясь её только зрением. Дойдя до конца, всегда натыкаешься на гладкий кожаный выступ, влажный и способный пошевеливаться вслед за разнообразными запахами, улавливаемыми им. Чёрное и влажное – это нос. Если не смотреть обоими глазами прямо на него, то видно всё остальное: будка, трава, миска, забор, небо, на небе ещё что-то есть, но на него смотреть больно, потом текут слёзы. Оно, которое на небе, тёплое, ему приятно подставлять бока и спину. На что бы ни смотрел, а чёрный кожаный мокрый нос всегда в своём обычном размытом состоянии маячит внизу посередине и всё нюхает, нюхает…
Его обладатель ночами, если не спалось, развлекался тем, что направлял свой чёрный мокрый нос на Луну. Было забавно, когда влажная блямба ложилась прямо в середину жёлтого круга, светящегося высоко в темноте. Он улыбался и пританцовывал около своей будки. И ему совсем никогда не хотелось ни выть, ни скулить.
Когда-то очень давно, так давно, будто бы это было в его прошлой, а не в этой собачьей жизни, он встретил её, девочку в синей джинсовой курточке с рыжей причёской. Она потрепала его по холке и назвала Тотошкой. Ему очень нравилось, когда она, приходя домой, называла его этим именем. Это счастливое время длилось долго. Так долго, что он совсем забыл, что раньше у него не было этого имени. Он радовался ей, вилял хвостом, дурачась бегал вокруг, прижимался к тёплой руке, пока она смотрела телевизор. И он смотрел вместе с ней. Иногда ему надо было пойти поохотиться в лесу, но она всегда ждала его и, встречая, трепала по холке. И каждый раз говорила, что вернулся её Тотошка.
Она тоже уходила, иногда надолго. Без неё было грустно, но ни выть, ни скулить по-прежнему не хотелось, потому что он ждал и всегда знал, что она вернётся к нему. Он надеялся и долгими одинокими ночами смотрел, как чёрный мокрый нос забавно ложится в центр жёлтого лунного круга. Однажды нос перестал быть мокрым. Нос высох, а его обладатель не мог ни встать, ни смотреть. Он только лежал и спал, трясясь в непрекращающемся ознобе. Но она его спасла, нос снова стал мокрым и по ночам продолжал упираться прямо в Луну.
Тотошка думал, что так будет всегда. Всегда будет он, всегда будет она, которая треплет его по холке и зовёт по имени. Даже не так. Он вообще об этом не думал. Он просто наслаждался, потому что это было его собачье счастье. Он никогда не представлял, что оно может взять и закончиться. А оно взяло и закончилось.
Началось с того, что она перестала называть его Тотошкой. Конечно, он и сам был виноват: рыкнув, оскалил на неё зубы. Это было наказание. Он всё ждал, когда это наказание закончится, а оно не заканчивалось и не заканчивалось. И не закончилось. Много месяцев и даже лет он всё ласкался к ней, всё ждал, когда от неё прозвучит его имя. Он видел, что она понимает его просьбу, но в ответ её лицо каждый раз каменело и она говорила только: «Ты сам виноват». Так он и продолжал жить, виновато надеясь на то, что прежнее вернётся. Но прежнее не вернулось, вместо него пришло новое. И это новое ему не понравилось.
Однажды она ушла далеко-далеко. А он пошёл за ней. Идти пришлось долго-долго. Он очень ждал встречи, ждал, что, пусть, даже не назвав его по имени, рыжеволосая девочка потреплет его по холке, даст улечься в ногах и включит вечерний телевизор. Но она только покормила его, вымыла лапы в тёплой воде, а потом отодвинула, сказав, что этим летом жарко и без его блохастой шкуры. И он ждал, лёжа поодаль. Потом он пошёл обратно, в их дом и стал ждать её там. И хотя у него не было рук, он подготовил их общий дом к её приходу. Вынес в пасти всякий хлам, вылизал языком оконные стёкла, мордой смахнул пыль со стола. Для подобранного дворового пса он был довольно смышлёным. Вернувшись, она молчала день и второй. А к исходу второго дня надела на него поводок и повела гулять. Там, посреди вечерней прогулки, когда он начал думать, что снова всё будет как прежде, она сказала, что хочет отдохнуть от виляний его хвоста.
Он посмотрел на неё своими карими верными собачьими глазами, вылез из ошейника и побрёл жить в какую-то затхлую конуру. Он понял, что больше никто и никогда не назовёт его Тотошкой. Она не назовёт, потому что больше не любит его. Никто другой не назовёт, потому что никто ведь и не знает, какое у него имя. А сам он не сможет сказать. Псы не могут назвать своего имени. Так уж у них повелось, у псов.
Сейчас ему хочется выть и скулить. Так хочется, будто стало необходимо наверстать все те годы, в которые он не скулил и не выл. И теперь каждый день он скулит в своей одинокой конуре, а каждую ночь он тоскливо воет, уткнув свой мокрый чёрный нос прямо в Луну. Луна тоже знает, что он зовётся Тотошкой. Но Луна не назовёт его этим именем. Она будет холодно смотреть вниз, на воющего беспородного пса и внимательно слушать его душераздирающий вой. Так уж у неё повелось, у Луны.