Дар Божий

Донским казакам Бог дал Михаила Шолохова и «Тихий Дон», а кубанским послал Виктора Захарченко и легендарный хор. Это равнозначные шедевры мировой культуры.

И встречу с Виктором Захарченко подарила мне сама судьба, хотя сначала не заладилась у нас беседа. Виктор Гаврилович вдруг у меня спросил:

– Вы можете по памяти прочитать псалом?

– Нет...

– Нет?! – вспылил Захарченко и точно шашкой рубанул: – Тогда нам не о чем с вами говорить!..

Хорошо, что я не растерялся.

– Воля ваша, но я делал интервью с главой старообрядцев, митрополитом Корнилием, и он меня не просил читать псалмы, хотя старообрядцы – ревнители веры. Спокойно, обстоятельно ответил на мои вопросы, и материал потом ему понравился, мы дважды ещё после этого записывали интервью.

Виктор Гаврилович переложил с места на место авторучку на своём столе, и разговор у нас состоялся.

Всматривался я в Захарченко и отмечал: он тщедушный, как генералиссимус Суворов, чем-то, может быть манерой разговора, Александра Солженицына напоминал, и было у него что-то самобытное, своё... Бог, по-видимому, из одной копилки достаёт, что рачительно откладывает для таких людей.

– Виктор Гаврилович, вы художественный руководитель Кубанского казачьего хора, народный артист России, Украины, Адыгеи, Абхазии, Карачаево-Черкесии, заслуженный деятель искусств Чеченской Республики, дважды лауреат Государственной премии России, Герой труда России, доктор искусствоведения, профессор, композитор, автор сотен и сотен музыкальных произведений и обработок народных песен... Что к этому списку можно добавить?

– У меня так много званий и наград, что хватит на весь состав Кубанского казачьего хора, на два состава, и ещё останется. После каждой репетиции я прошу прощения у всех, с кем я репетирую. Господь дал мне таких талантливых людей, а почему я их учу, а не они меня? Потому, что я по должности обязан это делать, но мы на сцене выступаем как единый стоголосный дух, и все зрители становятся нашими, и становятся братьями и сёстрами на те два часа, которые мы выступаем.

– Часто смотрю ваши концерты в записи, вижу, с какой живостью всегда вы управляете Кубанским хором, и задаюсь вопросом: наверно, Виктору Захарченко рано пришлось в жизни повзрослеть, поэтому сейчас так много у него детского задора?

– Детство моё проходило в нищете, в голоде и в холоде. Нищета была крайней. Смотрите, началась война, отца призвали в армию, я помню, как за ним приехала бричка. Мама осталась одна, с четырьмя детьми, самому старшему было 13 лет, самому младшему где-то годик. Мне было три годика... Мы пережили оккупацию, в станице у нас были немцы, нас выгнали из хаты, и мы жили у соседей в погребе. Каждую секунду ждали смерть. И так 18 лет, день в день, пока я жил в станице. На моих глазах в 1948 году от голода умер мой младший брат – вы понимаете, что это? На моих глазах...

Я вам опишу немного нашу жизнь. Смотрите, мама уходила в пять утра на работу в степь, приходила поздно вечером. А детей куда? Садиков никаких не было. Дети оставались дома, одни, в темноте, спичек не было. Какие спички? Если у тебя есть спички, значит, ты миллиардер; воды в доме не было, колодец далеко-предалеко. Приходит мама вечером домой и смотрит, у кого в станице загорится свет. Она брала ведёрко, клала в него каганец и шла туда в полной темноте, хоть око коли, фонарей никаких не было, если месяц светит, то это хорошо.

Зарплату в колхозе никто не получал. Давали один раз мешок зерна, мешок того, мешок другого после сбора урожая, а дальше как хотите. Пшеницу надо смолоть, а мельница в другой станице. Женщины договариваются, просят подводу, чтобы погрузить мешки и поехать в соседнюю станицу смолоть, чтобы из этой муки какие-то лепёшки можно было делать. Голод – это нечто страшное, поэтому вы не опишете.

Мы во всём испытывали страшную нужду. Я ждал, пока из школы придёт старшая сестра, Зоя, чтобы надеть её обувку, босиком в школу не пускали. Случалось, что ходил в разных туфлях, потому что однопарной обуви не было. Но, смотрите, у нас в станице был слепой музыкант, он играл на баяне, и мама меня брала, водила туда, где он играл, и я стоял возле него как зачарованный, настолько он захватывал меня своей игрой. Я приходил домой, брал ящичек, рисовал на нём клавиши и имитировал игру... Конечно, мама видела мою страсть к гармошке, и потом, это уже было после пятого класса, она сказала: «У нас отелилась корова, давайте бычка вырастим, а потом продадим и купим Вите гармошку...» (Показалось, что у Виктора Захарченко блеснули слёзы на глазах. – Прим. авт.) Дома не было у нас самого насущного, а мама думала о том, чтобы мне купить гармошку...

Я вам рассказал, как было трудно, потому что этим сейчас никто не интересуется. Мы выжили благодаря народным песням. Я слышал, как их пели, одни женщины, мужчин в станице не осталось никого, они пели ревмя, так человек кричит от боли. Вот они убирают в поле бураки или дома у кого-то соберутся и поют – настолько выразительно, захватывающе, что меня потом уже не трогало всё пение, которое я слышал в мире.

– Митрофан Пятницкий, основатель русского народного хора, который теперь носит его имя, ещё в начале ХХ века сокрушался: «...народная песня исчезает, и её надо спасать... деревня начинает забывать свои прекрасные песни...» Мы сегодня можем наблюдать, что уже сама деревня исчезает. Что нас ждёт?

– Нам ни в коем случае нельзя отрываться от корней. Поэтому то, что сегодня не изучается народное творчество, государство совершает преступление. Детство формирует человека, и надо воспитывать ребёнка, пока он лежит поперёк лавки. Народные песни формируют отношение к женщине, отношение к природе, отношение к родине, в народных песнях и любовь всегда духовная, но вместо этого у нас по всем каналам телевидения день и ночь показывают шоу... Это для забавы. Но простите, а кто будет воспитывать гражданина, кто будет давать духовное воспитание? Кто?! Традиции у нас есть, а мы их не изучаем. И долго ли простоит дерево без корней?

– Знаете, что мне пришло вдруг в голову? У нас много записных правозащитников, они отстаивают те или иные, иногда сомнительные ценности, а вы свой голос возвышаете в защиту главного, пожалуй, права – права народа на самопознание и на сохранение себя.

– Национальной культуры на нашем телевидении не существует много лет. Для блезиру что-то покажут, чтобы отстали, и дальше поднимают мутную волну. Поэтому мы не знаем, что делать с собранными народными песнями, чтобы они дошли до людей. Что делать? Как открыть доступ народному творчеству на телевидение?

– Может быть, вам, одному из признанных духовных лидеров страны, имеет смысл публично обратиться к президенту?

– Я скажу: во власти президента это сделать, но не всё так просто. Закон о культуре уже есть, хороший закон, но вы разве не знаете, какие кощунства происходили в Большом театре, когда со сцены демонстрировали обнажённый мужской половой орган? Сказать, что это кощунство, – ничего не сказать!!! И кто-то за этим стоит. Кто-то нас старается перекодировать, чтобы у нас не было ничего святого, и потом разрушить изнутри.

Всё правильно вы говорите. Народные песни – это наше духовное оружие, а оружие надо всегда держать в боевой готовности. Я состою в Совете по культуре при президенте, в Совете по культуре при патриархе, поэтому буду эти вопросы поднимать. Но знайте, что противодействие очень велико. Они же, видите, царюют, царюют на экранах телевидения, они там деньги делают и никого близко подпускать не хотят... Я давно понимаю, что это сила реальная, объединённая, управляемая из-за пределов страны. Думаете, в Белоруссии люди сами вышли на стихийные митинги? Как бы не так! Всё проплачено. Всё готовилось не один год, выделялись на это большие деньги, чтобы достать, понимаете, этого бедного Лукашенко...

– Как вы, кстати, относитесь к президенту Белоруссии?

– Как я отношусь? И отношение Кубанского казачьего хора, и моё личное – самые братские, иначе и быть не могло. Но он не должен отрываться от России, а он Абхазию, смотрите, не признал, Осетию не признал... Почему?

– Я думаю, что он переосмыслит, каждый из нас учится всю жизнь и делает порой ошибки… Но мы немного отклонились в сторону от нашего повествования. Вы закончили Краснодарское музыкально-педагогическое училище, потом Новосибирскую государственную консерваторию имени Глинки, 14 лет жили в Сибири, были главным хормейстером государственного Сибирского русского народного хора. Какую роль Сибирь сыграла в вашей жизни?

– Сибирь – моя вторая родина. У меня в Сибири две дочери родились. А когда я начал записывать сибирские песни, то понял, что для меня новый мир открылся. Я в Сибири записал много-много тысяч песен, издал четыре книги по народным песням, а всего у меня 18 томов, больше меня никто не написал, вам это скажут в Ленинской библиотеке.

– Сибирь извечно была краем каторжных и ссыльных. Это наложило отпечаток на фольклор?

– Наложило. Я много таких песен записал. Вот, смотрите...

(Захарченко вытягивает, с чувством повторяет две последние строчки и считает нужным уточнить: «К каторжным народ в Сибири относился очень сострадательно». – Прим. авт.)

– Простите, у вас слёзы на глазах?

– Да я на каждой репетиции, на концерте плачу, я там слезами обольюсь. «Откуда начнём плакати» – как сказано в каноне преподобного Андрея Критского. И вот, смотрите, с чем я ещё столкнулся, когда жил в Сибири. Мы с одним сибирским фольклористом ходили по деревням. Пришли в деревню, идём по улице и видим, что у каждой калитки стоит крынка с молоком и хлеб лежит. Мой напарник говорит: «Давай, Витя, перекусим». Он был старше меня по возрасту, и я спрашиваю у него: «Это ваши знакомые, да?» И он мне объяснил, что здесь так принято: любой прохожий может подойти, поесть или унести с собой продукты.

– Сибирский характер в самом деле существует или это что-то художественное и для красного словца?

– Существует. Я скажу, что сибиряки – это люди очень устойчивые, очень надёжные.

– Значит, не случайно, что в декабре 1941 года именно сибирские дивизии спасли Москву?

– Абсолютно! Абсолютно! Это не случайно, а закономерно. И смотрите, я мог стать руководителем Кубанского казачьего хора ещё раньше, в 1968 году. Меня даже вызвали в Москву, и я сидел в приёмной министра. Но тогда назначили Сергея Алексеевича Чернобая, главного хормейстера Северного хора. Я думал: как же это несправедливо, ведь он не имеет никакого отношения к Кубани… Но Господь Бог сделал правильно, что меня тогда не допустил, потому что если бы я стал руководителем Кубанского хора в 1968-м, то точно эту ношу не потянул бы, там столько было проблем, а то, что я лёгок на подъём и всё быстро делаю, так это школярство, простите.

Поэтому Бог отложил моё назначение. Я в последующие годы получил большую практику в Сибири, приобрёл концертный опыт, понял, как заниматься с хором, который гастролирует. Сибирь воздействовала на меня очень благодатно.

– У нас, Виктор Гаврилович, что-то больше про Сибирь получается, чем про Кубанский хор, но, может, так и правильно, потому что Кубанский казачий хор и без того знают во всём мире. Он уже десятки лет триумфально шествует по континентам, но так было не всегда, и слава хора теперь связана навечно с вашим именем. В каком состоянии вы приняли коллектив в 1974 году?

– Хора никакого не было, всё находилось в полном раздрае, многие ушли. А на будущий год надо было ехать на конкурс, программу готовить, и в программе должны быть песня о партии, песня о Ленине, песня о комсомоле, песня о рабочем классе... Я-то знаю, что эти песни не слушаются, никого не трогают, но они были обязательны к исполнению, и если их нет в программе, то хор к конкурсу не допускается.

...Двенадцать хоров выступили, а самым последним должен выступать Кубанский казачий хор. Всем известно, что там был руководителем Сергей Чернобай, что хор стал распадаться, что приехал какой-то никому не известный хормейстер из Сибири и возглавил хор... Мы выступили с песней «Распрягайте, хлопцы, коней». Это была первая песня, которую я начал репетировать с Кубанским хором. Тогда парторг хора поднялся и сказал: «Виктор Гаврилович, так дело не пойдёт, коммунисты этого не допустят, как это можно уличную песню петь на сцене?» Я тогда срываюсь: «Павел Фёдорович, простите, это песня наших дедов».

– Можно назвать фамилию парторга?

– Мотуз. Павел Фёдорович Мотуз. У нас в филармонии была своя партийная организация, они без меня заседали. Я понимал, что там решается судьба хора, а я не коммунист, меня туда не пускали, хотя вроде художественный руководитель хора. Но я видел, что среди коммунистов было много людей честных, высоконравственных. Они говорили, что Бога нет, однако сами были очень совестливые, а совесть – это от Бога. Если человек совестливый говорит, что он атеист, значит, он просто ещё не пришёл к вере и к Богу. Так чем закончилось? Закончилось тем, что именно парторг, именно Павел Мотуз исполнил эту песню и стал лауреатом, дипломантом всесоюзного конкурса.

Мы программу сделали, два отделения, программа занимала у каждого хора два часа, и наше выступление было подобно грому среди бела дня, такой переполох поднялся после этой песни. И вообще, что тогда произошло? У нас не было костюмов, мы купили женские платки и сделали из них костюмы. У нас не было обуви, оркестра не было, мы выступили с тремя баянами, и при всём при этом имели ошеломительный успех, шквал аплодисментов, уже никто и ничего не слушал после этой песни. Мы получили первое место и звание лауреатов конкурса.

А потом, через девять лет, состоялся второй конкурс, и уже все знали, что приехал Кубанский казачий хор. Это было в 1984-м. После этого больше конкурсы не проводили.

– Когда вы отправились на зарубежные гастроли?

– Сразу, как только мы стали лауреатами конкурса, поехали в ГДР, потом в Чехословакию, в Корею... Побывали на всех континентах, более чем в ста странах. В одной Австралии гастролировали три с половиной месяца, мы там все 16 штатов объездили.

– Что сегодня представляет собой Кубанский хор?

– Это сам хор, оркестр, танцевальная группа, у нас есть школа для одарённых детей, носящая моё имя, ей уже тридцать лет. Хоровиков у нас 80 человек, 23 человека – это оркестр плюс, дополнительно, малый камерный оркестр порядка 20 человек, и сейчас создаётся духовой оркестр. Балетная группа составляет 36 человек. Ансамбль «Казачья душа» входит в состав хора. И у нас работает свой научно-исследовательский центр, он занимается издательской деятельностью, сбором народных песен и фольклора. Ежегодно на протяжении 45 лет выезжаем в комплексные командировки, и у нас собрано, чтобы вы знали, огромное количество песен и обрядов.

– Как вы относитесь к славе?

– Я прошёл огонь, воду и медные трубы. Огонь и вода – это голод, холод, война, а медные трубы – слава. Я грешный-прегрешный человек, если я что-то хорошо делаю – мне Господь Бог даёт. Смотрите, на вручении Государственной премии, когда президент России приколол мне значок лауреата, я вышел к трибуне, чтобы поблагодарить, и вдруг понял, что если начну перечислять всех, кому должен сказать спасибо, то понадобится не три минуты, а целый час. И я вспомнил 113-й псалом: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему даждь славу».

– Ваша мама умерла в 1997 году, но она успела порадоваться вашим успехам. Наверно, это была главная награда для неё?

– Мама родилась в деревне Лиски Воронежской области. В этих местах свирепствовала холера, мама рассказывала, что ездила повозка и мёртвых складывали штабелями. Ей было шесть лет, когда она осталась одна. Батюшка, священник, увидел эту сиротку и привёл к себе домой, у него было много своих детей, и она воспитывалась с ними.

Мама не дожила до своего девяностолетия три месяца... Она успела порадоваться... Помню, отмечали мой юбилей, 50 лет, вышел на сцену кто-то из больших начальников и сказал, что в зале присутствует мама Виктора Захарченко – Наталья Алексеевна... Домой приходим, мама говорит: «Витя, вот из-за тебя теперь и мне почёт, и меня по имени-отчеству называют... как бы отец порадовался...» (У Виктора Гавриловича выступают слёзы на глазах. – Прим. авт.)

Я вам сейчас расскажу про отца... Он погиб в 36 лет, 19 ноября 1941 года, под Ростовом-на-Дону. Но нам прислали извещение, что он пропал без вести, и мы его ждали всю войну, мама говорила, что не хочет слушать ничего, что отец вернётся... А несколько лет назад один из поклонников Кубанского казачьего хора разыскал могилу моего отца, это братская могила, там установлен обелиск, и в ряду других указана его фамилия...

И смотрите, что я сделал, это был такой обряд. Я поехал на могилу мамы, она похоронена в станице Каневской, набрал с маминой могилы земли в мешочек, поехал и высыпал на братскую могилу, где покоится отец. Потом там набрал земли и со слезами землю эту высыпал на мамину могилу: «Мамочка, ты всю жизнь ждала отца, и пусть эта земля соединит вас здесь, а там, на небе, это сделает Господь...» (Говорит Захарченко надрывно, будто всхлипывает, и я чувствую себя виноватым перед ним. – Прим. авт.)

– Пожалуйста, немного расскажите про свою семью.

– Супруга, Вера Александровна, работает в хоре, как раз в научно-исследовательском центре. У меня три дочери и четыре внука. Старший внук, Виктор, работает заместителем генерального директора Кубанского казачьего хора. Младшая дочь живёт в Италии. Там у меня два внука, они говорят по-русски, слава Богу, крещёные.

– Вам больше 80 лет. Как вы себя чувствуете в свои годы?

– Здоровье у меня абсолютно нормальное. Это определяется работоспособностью. Я последние два месяца ежедневно прохожу по 8 километров, а раньше больше проходил.

Какие вещи мы открываем с возрастом? Что такое старость? Старость – это самое прекрасное время, потому что ты можешь увидеть всю свою жизнь от самого начала до сегодняшнего дня. И когда она лежит у меня перед глазами, как открытая карта, то я понимаю, что всё в жизни имело предназначение.

– Кубанский казачий хор образовался в 1811 году. Тогда это был Войсковой певческий хор. «Литературная газета» тоже родилась в XIX веке, и сам Пушкин редактировал её в своё время. Поэтому нам надо было сделать интервью для «Литгазеты». Спасибо вам большое за беседу.

(Я выключил диктофон, но Виктор Гаврилович знаком показал включить. – Прим. авт.)

– Если наша встреча состоялась, да ещё в таком формате, когда при беседе присутствовал мой внук, Виктор Витальевич, значит, встреча эта была промыслительной, она нужна. Поэтому я очень хочу вас поблагодарить, ибо без промысла Божьего наша встреча не могла бы состояться. И надо было, чтобы приехал такой нестандартный, который с тобой спорит и умеет настоять на своём, но который жаждал этой встречи. Поэтому я искренне говорю: простите меня, грешного, слава Богу за то, что вы побывали здесь и мы поговорили.

(В ответ я встал и низко поклонился. И сам Виктор Захарченко, и Кубанский казачий хор давно стали нашими святынями. – Прим. авт.)