Александр Нестругин,
село Петропавловка, Воронежская область
* * *
Когда-то АК ты умел собирать
в темноте,
А нынче встаёшь –
и от шага палату шатает.
В ковидном отсеке
запишут тебя на КТ,
И то ведь не первым –
с лихвой добровольцев хватает.
А наших в Москве вон опять
набирают в десант,
Пусть творческий, да –
и ещё не окончена запись…
И тянешь шиповника
мутные сто пятьдесят;
И восемь таблеток
в бумажной закрутке – на закусь.
А в зеркало глянешь –
в десант не возьмёт и Харон,
В Аиде и призраки
(помнишь пословицу?) краше.
И хоть обложила непруха – со всех,
сколько есть их, сторон! –
Как жар очи склеит,
к своим пробиваешься… К нашим…
Татьяна Некрасова,
Кишинёв, Молдова
Себя переживая
холодной крови каберне
во мне стакашек,
и жёлтый жалкий клён в окне
листами машет
и всё пытается взлететь,
роняя перья,
но в общей будней суете
никто не верит,
что он летал – и как летал! –
ещё вчера же,
что он почти попал туда,
откуда машут
давно глядящие на нас
как на блаженных –
я верю, клён, ещё вина –
от ран душевных?
хотя – какие раны там,
какие боли?
и вдруг хочу туда, куда
лишь поневоле, –
и удивляюсь: ну, зачем?
что, правда, хватит?
и сердце отдаёт в плече,
сухой прагматик:
мол, мы с тобой который раз –
а толку, толку?
а голый клён взлетит без нас
на третью полку
плацкартной облачной стрелы,
как на полати, –
а за окном белым-белы –
о, как назвать их? –
не ангелы, не облака,
всего-то перья,
я выдыхаю их, пока
он не поверит,
что долетел, что спи уже,
весна далече,
а что не свят и не блажен –
так даже легче.
Елена Павлова,
Москва
Дуэлянты
Дни свистом пуль
проходят через нас,
Года считают по ночам куранты,
Не отложить часть жизни про запас,
И мы с собой до смерти дуэлянты…
Века сменяют лиц круговорот,
Добавив антуража и акценты,
И каждая эпоха, как отчёт,
Проявленная суть эксперимента…
В последний миг
надёжный секундант,
Проверив современные мушкеты,
На перемирие отдаст
последний шанс
Заложникам
и должникам планеты…
Но в каждом воплощении земном
Как нам подняться выше этажом?
Геннадий Ёмкин,
Саров, Нижегородская область
Терновый куст
Какой закат! И даль чиста.
День истончается и тает.
Лишь силуэт того куста
Мне о земном напоминает.
Лишь куст терновый зацепил
Мой взгляд. И не даёт отвлечься –
Что лунная родится млечность,
Предвестник всех ночных светил.
День истончился до конца.
Вот-вот земное притяженье
Исчезнет, только звёзд круженье
Оставив около лица.
И ночь уже. И звёздный хруст.
Земное, истончаясь, тает.
И только куст, терновый куст
Меня и держит, и терзает.
Юрий Михайлик,
Сидней, Австралия
* * *
Читаю большого поэта –
завидная лёгкость строки,
в разрывах и шрамах сюжета
таинственные узелки,
как будто сухой и надменный,
как справочник, голос миров –
лишь отзвук от гула Вселенной,
от ритма её катастроф,
сейсмограф, игрок-одиночка,
презрением мир раскаля,
сводя в сингулярную точку
его силовые поля,
выкладывал – урби эт орби –
сжигающий строки огонь,
средь жизни достойной не скорби –
лишь горькой улыбки вдогон,
потоп наводнений, созвучий,
созвездий, текущий вразлёт,
несущий трагический случай,
где всё и плывёт, и поёт,
где в холоде, в звёздной истоме
предгибельных птиц пожалей,
где гибнуть легко на подъёме,
снижаясь – куда тяжелей,
читать беспощадное чудо
по долгому спуску скользя,
за той высотою, откуда
вернуться живому нельзя.
Александр Раткевич,
Полоцк, Беларусь
Уставшая женщина
Дремлет в трамвае женщина.
Кто-то ворчит: пьяна.
Нет, утомилась женщина
так же, как в шторм волна.
Много сегодня (помощи –
не от кого) хлопот:
утром – ларьки, где овощи,
кажется, лезут в рот.
После на рынок: свежее
мясо лоснится там,
масло сияет нежное,
светится мёд-бальзам.
Нужно купить и творога,
сыра и молока…
Цены? – конечно, дорого,
но «по зубам» пока.
Днём, хоть не очень нравится
(всё и везде самой),
надо успеть управиться
с прачечною сумой.
Дома, как поговорочка,
«старые» ждут дела:
дети, обед, уборочка…
крутится жизнь-юла.
Вечером нужно женщине –
в ночь на работу, вот.
Так не мешайте женщине,
пусть она отдохнёт.
Наталья Кожевникова,
Оренбург
* * *
Нет никого ни рядом, ни вдали,
Струится время в воздухе незримом.
Скользит лыжня в космической пыли,
Душа парит…Что будет с этим миром?
Я оглянусь – кто следом будет жить?
И сердца бег невольно успокою:
Земля, как белый лист, внизу лежит,
Не тронутый пока ничьей рукою.
Звенит над головой небесный смех,
И в каждой ветке весточка таится.
И не поймёшь – то слёзы или снег
Растаяли внезапно на ресницах…
Ирина Моргачева,
Санкт-Петербург
Предельно просто
Театры – с вешалок,
а мой очаг – с гвоздя,
Забитого в прихожей вглубь панели.
И незаметен, и всегда при деле:
То мокрый плащ повесить,
то портрет вождя.
Надёжен, как стальной фундамент
бытия.
Хоть в ржавчине трухлявой безобразен,
Но в жизни и в лирическом рассказе
Красуется, прогрессу противостоя.
Какой по счёту век
не выдернуть из стен,
Не вымучить из окаянных судеб?
Иного опыта, увы, не будет,
И не предвидится оригинальных тем.
Краеугольный смысл гвоздя
предельно прост.
Предельно прост, как дважды два –
четыре,
Как белый шум в разряженном эфире –
Сигнал гармоники, идущей в рост.
Добро пожаловать,
неведомый мне гость!
Предельно просто тишины убранство.
Не нарушая этого пространства,
Ты, словно крылья,
вешаешь свой плащ на гвоздь
Вселенского сплошного постоянства.
Анатолий Аврутин,
Минск, Беларусь
* * *
И был ему голос… И столько печали!
От терпкого слова взрывалась гортань.
Но только в печать
этих строчек не взяли,
Редактор от них отмахнулся: «Отстань!..»
И вышел он, белого света не видя,
Дорогу на красный впотьмах перешёл.
Ему козырнули… И к пущей обиде
Инспектор составил на штраф протокол.
Когда же из тела душа упорхнула,
Порылись наследники в папках его.
Квитанция лишь
в интернете мелькнула.
А где публикации? Нет ничего…
Ушёл он, в безвестье своё замурован,
На письменный стол
покосившись слегка.
И что отыскали? Что был оштрафован…
А вовсе не то, что бессмертна строка…
Лидия Щербакова,
Москва
Тётка Рая
Их привозили каждый раз
из разных точек,
Работал внутренний приказ:
чтоб только ночью.
Машины тихо едут, сбрасывая скорость,
Нельзя тревожить шумом
спящий город.
В приёмном часто волонтёрит
тётка Рая,
Встречает раненых, стирает, убирает.
У тётки Раи три своих
и два приёмных.
Свои от разных:
кто заезжий, кто законный.
Она одна осталась в опустевшем доме,
Там непривычно
тишина по стенам стонет.
Она идёт туда с оскоминой горчащей,
Трясясь от страха:
что таит почтовый ящик?
Ботинки стоптанные сбросила у входа,
Не раздеваясь,
по прямой идёт к комоду.
Чтоб хлеб сменить на рюмке водки
у портрета,
Там свой – второй в гражданке
в баре где-то.
А первый свой успел
в Стамбул сбежать с девчонкой,
Но быстро вылетел в трубу
на хате съёмной.
Да и пахать теперь приходится
изрядно,
Но не скулит и не торопится обратно.
А третий – баловень судьбы,
привыкший с детства
Не по законам строить жизнь
и не по средствам.
Он – добровольцем,
чтоб не потерять свободу,
И нет известий никаких уже полгода.
Приёмный старший –
поперёк не скажет слова,
Был в первый месяц
сразу же мобилизован,
Он – самый преданный
и пишет маме Рае,
Но пункт конкретный, где сейчас,
не называет.
А самый младший,
затаив на всех обиду,
Переметнулся на ту сторону открыто;
Уехал, постит в Сети всякую заразу,
Ему на родину уж точно путь заказан.
Как много тёток вот таких
по всей России,
Что всем сынам отдать готовы
кровь и силы.
Надеясь втайне, что её сыночкам тоже
На той и этой стороне
кто чем поможет.
Любовь у матери
не знает философий, –
В её мирке
не до глобальных катастроф ей.
А лишь бы знать, что сыновья
на свете где-то
Живут, заботой чьей-то
и теплом согреты.
Никита Брагин,
Москва
* * *
И снова идут по Неве корабли
в предзимнюю горькую полночь,
и кажется, голос твой слышен вдали,
за храмом Кронштадтским,
у края земли,
где плещут балтийские волны,
и ветер с залива мне веет в лицо
печалью, сырой и студёной,
и век наступивший суров и свинцов,
как абрис мостов разведённых.
Тверды и белы, как слоновая кость,
твои полнозвучные строки,
гармония, словно небесная ось,
незыблема –
что ей властителей злость,
брехня полоумной сороки?
Тот мусорный ветер пронёсся,
пропал,
растаял в дали заозёрной,
а город всё тот же –
прозрачный кристалл,
лежащий на бархате чёрном.
Иду я, смущённый богатством даров,
сквозь полночь и сквозь непогоду.
Тончайшая связь наших
вечных миров
взлетела поверх фонарей и мостов,
и стали минутами годы.
А времени голос по-прежнему груб,
и слышится скорбь мировая,
но мы говорим, по движению губ
созвучия слов узнавая!
Василиса Ковалёва,
Кострома
Квадрат
У него их четыре, а если отрезать –
восемь.
Я простила в квадрате и снова ушла
в осень,
Пробежав по периметру
пять или шесть кроссов,
Не нашла ни ответов, ни даже на них
вопросов.
Я уже взрослая,
вроде бы всё так просто:
Двух измерений должно бы хватать
вдосталь,
Пёстрые листья берёзы гниют в лужах,
Закройся в квартире,
Смотри телевизор
И не показывай носа,
Что ещё нужно?
А вот –
Заблудиться в трёх соснах,
Грустно понять, что Земля –
не планета, а остров,
Где было мягко, но чувствовалось остро,
Вылететь пробкой туда,
где зимуют грозы,
Поздно вернуться. Но только –
не слишком поздно.
Сусанна Шерстяк,
Донецк, ДНР
Яблоки на снегу
Ты нежно так мне говоришь «люблю!».
А я бессвязные сказать стараюсь речи…
Афанасий Фет
Тот ранний снег, и я к тебе бегу.
И было звонко так и тихо в одночасье,
И яблоки на белом том снегу
Светились, словно розовое счастье.
Твоя любовь пронзила, как удар,
И замер сад, где ты так долго не был,
И эти яблоки, как Божий дар,
На нас свалившиеся с неба.
И, обжигая спину белым чудом,
В снегу нащупав яблоко рукой,
Была я между святостью и блудом,
И, как огонь, жёг поцелуй тот твой.
Потом всё так искрилось и сияло,
И было жарко нам на том снегу,
И спрятал тайну сад
под белым одеялом,
И сладость яблок тех забыть я не могу.