Проснувшись в субботу с утра пораньше, я к своему неудовольствию отметил, что у меня отвалилась нога.
Протянул руку, пощупал то место, где должно было быть моё бедро. Помимо явного его отсутствия, больше никакого дискомфорта я не испытывал. Пожав плечами, я осторожно приподнялся и спустил с кровати оставшуюся – левую – ногу. Правая нога валялась на полу, около кровати. Я разочарованно подобрал её, отряхнул от пыли и положил на прикроватный столик. Кажется, вечерний поход с Манюней на танцы отменяется.
С детства меня учили, что решение любой проблемы следует начинать с хорошей еды. Поэтому первым делом я встал и плотно позавтракал. Потом согнул ногу в колене, в ступне, пошевелил её пальцами. Нога функционировала нормально – просто незадолго до этого отвалилась. В кладовке я раздобыл пару рукоятей от старых ножей и молотков и соорудил себе из них деревянную ходулю, как у пирата. Вновь поглядел на ногу. Она лежала на тумбочке, лишь изредка подёргивая мизинцем.
Пора было что-то со всем этим решать.
Худо-бедно опираясь на пиратскую ходулю, я оделся, сложил ногу пополам, закинул её в карман и выбрел на улицу. Уши шапки били меня по щекам, ходуля неприятно тёрлась о полы пальто. До кучи из безобидной тучки повалил градом снег. Я начал слегка поскальзываться. Словом, полное разочарование.
В книжной лавочке под потолком свистела муха. Я подошёл к прилавку и спросил у маленького деда, сидящего на табуретке о двух ножках:
– Скажите, а у вас есть книги с советами по поводу отвалившейся ноги?
– Не знаю, – перебирая журнальчики, буркнул дед. – Поищите вон там.
Я поплёлся в том направлении, куда он указывал, и нашёл буклетик «Тысяча и один совет на тысячу и один случай из жизни». Полистав немного, обнаружил главу «Что предпринять при зуде в тазу» и вслед за ней – «Рекомендации при заворачивании ушей в трубочку». Ничего толкового.
Дальнейший мой маршрут пролегал через овощной рынок, магазин канцелярских товаров, главпочтамт и швейное ателье. Из ателье я вышел совершенно опустошённым. Нога по-прежнему болталась в растянувшемся кармане пальто. Ко всему прочему одна важная часть моей импровизированной конечности потерялась, и в ателье мне заменили её старой оконной балкой, которая отвратно скрипела при ходьбе.
Делать нечего. Скрипя, я поплёлся домой. По пути набрал Манюню.
– Да-да? – ответил мне сквозь трубку булькающий Манюнин голос. Есть у Манюни привычка – говоря, чуть побулькивать. Если честно, мне это даже нравится.
– Знаешь, Манюня, – сказал я. – Ты сегодня иди танцевать без меня.
– А что такое? – спросила Манюня.
– Да я приболел немного, – соврал я.
– Ну смотри, – сказала Манюня и сбросила звонок.
Я вернулся домой и вновь сел на кровать. Достал ногу, от нечего делать подёргал её за пальцы, затем прилёг, поднялся, прислушался – будто и здесь муха свистит.
В дверь позвонили. Я подобрался к глазку и увидел длинный багряно-красный нос. Такой нос, говорят, давно считается признаком крайне положительного расположения духа. В дверь постучали. Тогда я открыл замок. В щёлку толщиной со свой нос скользнула Манюня. Под мышкой у неё была старинная швейная машинка, а на ушах висели вишнёвые гроздья.
– С заболеванием! – сказала Манюня, снимая вишню с ушей и складывая её на мой прикроватный столик.
Она поглядела на меня, похлопала себя по круглому боку, надула губы, бросила короткий взгляд на карман пальто, на ходулю и сразу всё поняла.
– Сам оторвал? – спросила она, булькая.
– Если бы, – сказал я.
– С кем не бывает! – проницательно заметила Манюня. – Ну ничего не поделаешь. Будем чинить. Говорила мне бабка, что швейная машинка в любом хозяйстве пригодится.
Она распаковала машинку и уселась на мою кровать, взяв в руки ногу.
– Что скажешь? – спросил я.
– Обмётку сделать не выйдет, – сказала Манюня, прицеливаясь в ушко иглы ниткой. – Придётся резать по живому.
– Я везде был, – сказал я. – Мне даже в ателье не помогли.
– Ничего, – ответила Манюня. – Это ещё пустяки!
Она достала носовой платок и прошила на нём три ровные зигзагообразные строчки. Потом рукой поманила меня. Я подошёл. Она разогнула пополам мою ногу. У меня закололо в ягодице.
Манюня с мясом оторвала мою ходулю и приставила на её место ногу. Мгновение – и нога оказалась пришита.
– Ну вот и всё, – сказала Манюня, поднимаясь. – Ешь вишню и идём танцевать. Или ты ещё болеешь?
Я подвигался. Нога сидела как влитая. Тогда я отправился одеваться, на ходу доедая вишню.
Мы шли с Манюней по улице под руку. Я, взявшись за катушку, тащил старинную швейную машинку. В бедре приятно пощипывало. Манюня сбавляла обороты и старалась хромать мне в такт.
Мы по прямой прошли несколько кривых перекрёстков, и вдруг Манюня остановила меня у здания музея. О том, что это музей, было написано большими известковыми буквами снаружи. Внутри же, как мы могли видеть, оказывался всё-таки кинотеатр.
– Может, ну их? Эти танцы? – сказала Манюня.
– Пойдём в кино лучше. – Пойдём, – сказал я.
– И машинку оставь, – сказала Манюня. – Иначе нас не пустят внутрь.
– А я её в карман спрячу, – сказал я. И спрятал. И мы, начиная с правой ноги, похромали в музей.
На танцы мы этим вечером так и не пошли. Зато пошли в следующую субботу. И следующую за ней. И в другую, и потом. И нога у меня больше не отваливалась.