Отрывок из романа
Сергей Кубрин
Пока нагревается топливное масло и дрожит перед взлётом ракета, я говорю Грише – завтра пойдём в зоопарк.
Завтра, мой мальчик, суббота, заслуженный выходной, и пусть только попробуют нам помешать. Мы бросим их в клетку с тигром и будем смотреть, как тот разрывает на части былую офицерскую силу. Гриша захлопал в ладоши, обнял меня изо всех сил, не по-детски крепко, будто в последний раз, и плюхнулся в кровать до пружинного стона.
– Честно-честно пойдём?
– Обещаю, – ответил. Поцеловал сына в лоб, укрыл одеялом по самый нос и погасил свет. Смертельная тоска глубокой темноты разбежалась по комнате и, ударившись о стену, замерла стоической тишиной.
Гриша не боится спать без света. В отличие от меня он вообще ничего не боится. Ему скоро шесть. Он давно привык ночевать один, потому что отец я никакой, если честно.
А Гриша – замечательный.
И вот я пообещал сходить в зоопарк. Первый раз в жизни я что-то пообещал и готов ответить за слова. Не потому, что так важно выглядеть правильно перед ребёнком, просто самому захотелось развеяться от вечной служебной суеты.
Только время уже полтретьего ночи. А я стою, гашёный в сопли, и думаю, смогу ли дожить до утра, и продержаться день в этом зверином щенячьем восторге.
Гриша вовсю сопит. Я даже с кухни слышу. Но всё равно тихонечко – не дай бог разбудить – заполняю рюмку, и водка так сильно звенит о стенки хрусталя, что напоминает трель будильника.
Скоро вставать, а мне бы ещё проспаться.
Я думаю, набрать что ли матери, пусть сводит Гришу. Но время – ночь, и звонить, пьяному, хуже некуда. Сейчас начнётся очередная промывка мозгов, присказки и сказки, что так жить нельзя, а как можно – да кто же знает. Потому решаю хряпнуть пару стопок и отключиться крепким моментальным сном.
К тому же Гриша видит бабушку чаще, чем меня. Отец я или кто в самом деле.
Пресервы хорошо перебивают горечь. В бутылке почти пусто. Думаю, надо всё-таки спуститься в «Пятерочку», хапнуть добавки. Мало ли, вдруг утренний подъём окажется заслуженно скованным, и придётся как-то выживать.
– После одиннадцати не продаём, – скажет продавщица, – закон. Я отвечу, что сам – закон, достану ментовскую ксиву и брошу её на кассовую ленту вместе с шершавой пятихаткой. Ксива проедет и упрётся в стеклянный бок «Хортицы», ещё больше краснея от стыда.
На сдачу продавщица предложит сигарет, а я не откажусь. Вообще курить недавно бросил, но всё равно дымлю, когда прижмёт. Главное, чтобы Гриша не видел. Не дай бог научится от папаши плохому.
У подъезда – никого. Так хорошо: октябрь, ветерок, скамеечка. Предельная пустота, и ни черта не видно в пробирающейся куриной слепоте. Сижу лакаю прямо из горла и ловлю едва заметное алкогольное счастье. Издали показался свет – он лишь показался, потому что нет никакого света и не будет ни намёка на хоть прослойку белой полосы.
Я звоню и звоню, каждый день звоню в надежде, что голос всё-таки раздастся и мы выберемся из этой ямы, которая так внезапно появилась на широком пути. И номер помню наизусть. Тыкаю в сенсор, вместо цифр попадаю то в решетку, то в звёздочку. Звёзды в глазах, сплошная запретка повсюду – и чем отличаешься от бедных зверей в городском зоопарке, не понятно. Как там, то ли воля, то ли неволя, и так далее, пока не загудит в ушах от ужаса вечных переживаний.
Но хоть бы гудки шли... ничего. Можно подумать, она бы ответила. Так ведь не бывает, но священная пьянь заставляет верить в чудо. Скорее рухнет мир или сам я решусь перевернуть его с ног на голову, посмотрев, какая там изнанка и какая поверхность. Не ответит никогда. И я скажу – будь ты проклята, жизнь, раз подарила нам такую встречу.
Я пока не знаю, как сказать Грише, что мамы больше нет. Нужно привыкать, Гриша, мы справимся, я тебе обещаю. Хорошо, что Гриша особенный. Он почти перестал спрашивать, где мама, и, кажется, поверил, что наша мама – космонавт.
Я другого ничего не придумал, не полярником же быть ей в конце концов. Пусть лучше останется космонавтом. Теперь Гриша каждый вечер смотрит фильмы про космос на этом проклятом «Би-би-си» и мечтает, что однажды сам наденет скафандр, добравшись до той невозможной звезды, где якобы прячется мама.
Я даже пообещал ему телескоп на день рождения. Но праздник не скоро, потому есть время исполнить обещание.
Домой. Тебе рано вставать, завтра важный день, важнее всех твоих оперативных мероприятий, чёртовых жуликов и розыскных дел. Завтра ты будешь учиться воспитывать сына, ведь рано или поздно придётся стать настоящим отцом.
Пытаюсь отыскать домофонный ключ, а уже потрясывает – приход начался. Кружится голова, как при тренировочном полёте на космодроме, хватаюсь за ручку, держи-держи равновесие, смотри в одну точку. Тебе столько предстоит пройти, что ты прямо сейчас свалишься. Прямо здесь и сейчас что ли?
И падаю, конечно. Легче упасть и сдаться, признавшись, что тебе просто не повезло, но когда-нибудь всё закончится.
Мне кажется, я слышу привычное «эй, мужик» и догадываюсь, что случится дальше. Как же надоели эти районные колдыри, сколько можно бодаться. Щурюсь, как престарелая вошь. Кого увижу – залётчика Афоню, торчка Зубана ли, может работягу Трактора – да нет, разлив не местный.
– Мужик, дай закурить.
Я мог двинуть ему в щи, подняться бы только. А потом вызывать дежурных пэпээсников, но так устал за неделю, что видеть не могу эти служивые хари. Я копошусь в карманах, продолжая лежать на ступеньках, и никак не могу понять, что ищу: пачку сигарет или смысл жизни.
– Ну давай уже, а? – хрипит гоповское рыло.
Скорее всего, я не нашёл сигареты, потому что удар в бочину – и жёсткая коль у подбородка. Лежу себе на бетоне, похрипываю. Из носа рвётся кровь.
Слизываю соль. Трезвею.
Гриша спрашивает, опасный ли был преступник. Говорю, так себе – разобрались, поймали.
– Я слышал, как ты уходил.
– Правда?
– Ага, – кивает Гриша.
Я смотрю на него и убеждаюсь, что он не просто большой, а по-настоящему взрослый.
– Старался не шуметь, – оправдываюсь.
– Да ничего, – отмахивается сын, – я же привык.
К чему он привык, спросить боюсь, вдруг признается, что к сиротству привык или к пьяному папаше. Так оно и есть, но услышать правду от маленького сына страшно. Легче оказаться за решёткой или на том свете, мне кажется, чем вынудить крохотное существо делиться вынужденной правдой.
– Тебе принести салфетки?
– Давай, – соглашаюсь, – и всё зажимаю нос. Кажется, будет смещение. Сколько раз мне ломали нос, сколько раз ещё сломают. Да пусть бы вообще выбили, я бы хоть свалил на больничный и мог хоть каждый день таскаться с Гришей к вонючим животным.
Голову тошнит – в прямом смысле, дай волю – пыхнет неживым извержением запудренного сознания. Ноги ходуном. В мусорном ведре дохнет бутылка со вчерашними остатками. Нет сил – достаю, и только подношу к губам в надежде, что станет легче, как замечаю, в дверях стоит Гриша, салфетки держит.
– Я принёс, – протягивает он пачку.
Руки трясутся, ватные пальцы повисли в невесомом стыде.
Кое-как пропитываю салфетки алкоголем. Гриша внимательно смотрит, что я делаю. Спасительный запах пробуждает мимолётное желание победить.
– Отрава такая, – зачем-то говорю про водку, – прижигая ссадины.
– А зачем на салфетки? – интересуется мальчик.
– Будем заживлять раны, – и всё-таки я опрокидываю остатки. Жжёт и спасает.
Гриша морщится, будто сам выжал нужную дозу. Ладно, будем считать, что ничего не случилось, а детской памяти свойственно забывать всякие мелочи. По крайней мере, так говорит наша бабушка, имея в виду Катю.
Только Катя вовсе не мелочь, а самая большая надежда, центр Вселенной, если хотите.
Гриша говорит, если мне совсем плохо, то можно не ходить в зоопарк. Он смотрит в окно, когда говорит, отворачивается. Я понимаю, что в зоопарк ему хочется больше всего на свете.
– Ну уж нет! Ты что! Знаешь, какие там тигры!
Я с рыками подбегаю к сыну, кусаю за уши. Гриша хохочет, пытаясь вырваться.
– Не пущу! – рычу изо всех сил. Рык отдаёт в голову, сводит затылок, щемит висок. Но я всё равно рычу, как настоящий тигр, и шумящая боль на мгновение становится приятной, и хочется рычать ещё сильнее, чтобы вовсе победить случайную боль, возомнившую себя владыкой моего выходного дня.
– А можно я возьму Плюху? – спрашивает Гриша.
– Плюху? – не понимаю.
– Ну Плюху, – повторяет сын и показывает на плюшевую собаку с большим хвостом. – Мне бабушка подарила.
– А… – продолжаю, – ну если Плюха с нами хочет, то конечно.
– Хочет! Хочет! – прыгает Гриша. – Плюха, ты пойдёшь с нами? Папа, она пойдёт!