Только ленивый не пишет стихов. Уж такое время сейчас. Но есть авторы с местечком в груди и крайней хатой в голове, а есть те, у которых внутри целая империя.
Империя Александра Хабарова (1954–2020) – это не просто страна, государство, материк или континент. Это целый мир, вселенная. Охватить взглядом нельзя, можно только почувствовать.
Бесприютность и поедающее изнутри одиночество, оттого амплитуда метаний такая всеобъемлющая: от радости домашней, бытовой, от покорности судьбе, от любви к женщине до любви к Богу и желания видеть Его во всём, что тебя окружает.
Человеку необходим выход за рамки окна или монитора. Любое движение от себя во внешний мир – к настоящему, чтобы чувствовать себя живым. Ведь «у смерти пронзительно синий экран, как сказал один инок».
Любовь имеет смысл, пока тебя любят. Куда бы человек ни шёл, но если он верит, что идёт за Богом, то и Бог следует за ним по пятам.
Дмитрий Артис
Александр Хабаров
Слухи о смерти поэта
…Его не убили в Венеции – ранили в ногу;
он сполз по стене и уехал на родину, к Богу, –
от глада и хлада, от перипетий перепития,
от яда в газетке и от осложнений соития,
от пули, подброшенной прямо в сердечную сумку,
от фразы зачёркнутой «я же люблю тебя, суку!»,
от мира, залитого кровью Женевской конвенции;
он умер героем, но был искалечен в Венеции.
Затем, уповая на милость суда городского,
он выслал в Архангельск своё неподкупное слово;
везли в тарантасе; урядник хамил для приличия;
и скорбь мировая росла, как закон из обычая…
Оковы звенели, и вдоль бесконечных обочин
стояли поэты – голодные все, между прочим…
А прочие – гибли в подвалах, стреляя в Урицкого,
ведь право на смерть – посерьёзнее правила римского…
Его задушила прохожая – из любопытства,
Случайная женская рифма, принцесса бесстыдства…
Его погубила зима, сединой убелённая,
Его отравила Венеция – водка палёная…
Он выжил, конечно, а умер позднее, как гений,
В бреду поминая недобро весь сонм поколений,
Его убивавший годами, бейсбольными битами,
Улыбками злыми, шарфами, руками немытыми…
Легко поэту живётся, а умирается – легче…
Родился немым и нескладным, а умер – почти как певчий.
Страдал искривленьем, а выглядел стройным, как линия
Острова жизни и смерти, Василия имени…
Его не убили в Венеции. Метили в небо.
Он умер легко и ни разу в Венеции не был…
Стрелял из партера мазурик, в очёчках, как Берия…
Все думали, опера длится, а длилась империя…
Круг
Ветер гонит по дорогам
Лист кленовый,
Я иду впотьмах за Богом
По Садовой –
По Садово-Черногрязской –
Злой, усталый.
Глянет женщина с опаской,
Всхлипнет малый.
Я иду без остановки –
Что мне ваше?
Дождь обмыл мои обновки
В звонкой чаше.
Волочу за Богом ноги,
Душу-ношу,
Всё, что встречу по дороге, –
В ноги брошу.
Там, где смерти нету хода,
Между тьмою,
Я – за Богом, год от года,
Бог – за мною…
* * *
Полюбилась мне странная эта страна,
Где теням, словно тварям, дают имена
И дела заменяют словами.
Не ищите меня, я ушёл в интернет;
Говорят, там ни смерти, ни времени нет;
Мы не встретимся с вами.
Может быть, и найдётся какой-нибудь чат,
Где угрюмые люди ночами молчат,
Не тревожа ни мышек, ни клавиш;
Не вините меня, я не мог не уйти –
Христа ради прошу в социальной сети:
Полайкай мне, товарищ...
Красота в пустоте, красота in the Space,
Мир спасает она, а меня – интерфейс
От разлук, именин и поминок.
Жизнь даётся, конечно, но это обман,
А у смерти – пронзительно синий экран,
Как сказал один инок...
Вот…
Вот родина моя – в полночном храме,
В горячем хлебе и в воде проточной,
Вот вся она – пейзаж в оконной раме,
Сырой сугроб на улице Восточной.
Вот жизнь моя – то крик, то лепет детский,
Шаг за порог под благовест стеклянный,
Да три вокзала – Курский, Павелецкий
И безымянный…
Лампадка
Я купил себе лампадку –
изгоняю тьму-змею
и к небесному порядку
приучаю всю семью.
Огонёк-то невеликий,
будто меньше нет огней,
но зато виднее лики
и родные всё родней.
Сумрак рвётся, как завеса.
Замирает всяка плоть.
Вот гвоздит Егорий беса,
как велел ему Господь.
Серебрятся в светлом дыме
над негаснущим огнём
преподобный Серафиме,
Богородица с Дитём.
Вот и мы, в соборной стати,
хоть и сонм наш невелик:
я, жена и два дитяти
(ангельский пока что лик...).
Коротка молитва наша.
Что попросим – Бог даёт...
Да не минула бы Чаша
всех, кто к Чаше припадёт.
Чтоб лампадка не погасла,
освящая путь далёк,
подольём немного масла
и поправим фитилёк...
И в ночи, такой кромешной,
что и слёз не сосчитать,
уж дождёмся день утешный
и нежданный, яко тать.
За что?
Господи, за что такая милость –
жить и жить и лёгкий крест нести?
Ничего со мною не случилось
в переулках светлого пути.
Не стрелял я в воздух из нагана,
не топтал надгробия отцов
и не пил из одного стакана
с кем-то из подобных подлецов.
Не убил меня пустой бутылкой
блудный сын столичной полутьмы.
Чёрный враг с противною ухмылкой
не давал мне сотенной взаймы.
Не бывал я в Индии, в Европе,
даже на Камчатке не бывал!
Не дрожал в заснеженном окопе,
никогда людей не убивал.
Не плутал слепцом в степной метели,
не питался терпкою травой...
...Знать, умру я на своей постели
сразу после третьей мировой.
* * *
Ссудил мне женщину Господь,
и стала мне – жена.
Теперь у нас едина плоть,
душа у нас одна.
Теперь у входа в клуб иной
на стражей погляжу:
– Вот эта женщина – со мной! –
надменно им скажу...
Быть может, на исходе дня,
в конце путей земных,
Она попросит за меня
у стражников иных...
Ты и я
Светлане
Мы познакомились в котельной,
где я служил как истопник,
и труд мой был почти бесцельный –
к такому я давно привык...
Я кланялся своим лопатам,
крепил выносливость углём
и сочинял отборным матом
стихи о будущем своём.
А ты, без жалости и страха,
вошла в мой мир углей и грёз,
как комсомолка в штаб гестапо,
как дочь кулацкая в колхоз.
Ни недостатка, ни излишка
в тебе не видел я ничуть.
Твоя мальчишеская стрижка
легко склонилась мне на грудь.
Мои стихи тебя пленили,
сковали, бедную, навек.
Вот так с тобою поступили
один поэт и человек.
Сирота
По заказу Ирода-царя
И меня искали, только зря.
Дон меня не выдал, спас камыш.
Прошептала звёздочка: «Малыш…»
А вдоль берега скакали кони, кони,
Злые кони в цезарской попоне,
Стражники вздымали копия,
На тревожны шелесты былья…
Но везеньем Боже не оставил,
Товарняк на рельсы Он поставил,
И уехал я, упав в песок,
На восток, братишка, на восток…
40 лет кочую в захолустьях,
Воду пью в холодных русских устьях,
Чёрный, Христа ради, у мамаш
Русский хлеб выпрашиваю наш…
Я не раб, не вор, не росомаха –
Огород вскопаю в три замаха…
Погремуха – Стёпка-Огонёк;
А крестили?.. Вроде бы Санёк…