Пять лет назад новое руководство ГТГ заявило «новый курс» развития. Что получилось?
Третьяковка – одно из любимых мест жизни, начиная с самого нежного, почти млечного, детства, какое-то сказочное пространство, где, несмотря на пролетевшие десятилетия, всё так же пробирается через лесную чащу васнецовский Иван-царевич на огромном волке, всё так же вот-вот разойдутся и никак не расходятся тучи над туманами Плёса, и до сих пор не кончается мелодия свирельки коровинского пастушка, которая слышна только заворожённым девушкам в красных сарафанах, стоящим под молодым месяцем… С некоторых пор этот мир стал потихоньку, потихоньку меняться. Поначалу – в гомеопатических дозах, а потом – всё более заметно. Это воспринималось сначала как недоразумение, как болезнь родного дома, брёвна которого вдруг начал подтачивать какой-то зловредный жучок и одновременно какая-то противная плесень. Причём болезнь эта началась с новой «домашней пристройки» или нового «острова» Третьяковки – здания музея на Крымском Валу. Но ведь даром и прыщ не вскочит. На всё есть свои причины, тем более – любого заболевания.
А началось оно уже в условиях нового политического, идеологического и культурного ландшафта России послесоветской. Люди постарше хорошо помнят, что это время текло под лозунгом, который можно свести к двум словам: «бей прошлое». С ним воевали всерьёз. И новые историки, и новые политики, и новые культурологи, составившие напористую когорту жрецов всего «нового и прогрессивного». Им было присуще навязывание так называемых новых форм во всех сферах общественной жизни. Кляня и ненавидя прошлое за «консерватизм», «совковость», «русопятство», модернизаторы с необычайной энергией от слов перешли к делу. Естественно, это отразилось на культурной политике нового государства, и в первую очередь, конечно, в области массовой культуры, которая должна была стать пищей духовной новых поколений. В подобной практике, кроме грубого приёма «корчёвки» старого, существует ещё одна довольно эффективная, хотя и растянутая во времени технология – постепенное замещение старого и традиционного. Преимущество этого метода в том, что ввиду своей «плавной мягкости», неторопливости поначалу он не вызывает у приверженцев традиции бурной протестной реакции: ну, ладно, ведь это – чуть-чуть, это не меняет общего состояния дел, пусть добавят чего-то другого!
Вторжение так называемых новейших течений, взявших на себя право тоталитарно представлять всё современное русское искусство XXI века, аккурат и началось с появлением ерофеевской коллекции по воле и прямому указу тогдашних «культурных властей» и вопреки воле, даже к ужасу, третьяковского руководства. Это был уже изрядно подтухший и поднадоевший на Западе соц-арт – расписанные фразами и незамысловатыми картиночками холодильники, грязные ванны, стоптанные прохудившиеся валенки, грубоватые простенькие инсталляции, словно карикатура на открытия русского авангарда, и представлявшийся «актуальным искусством». Вообще интересная особенность – культура подобного сорта всегда агрессивна. Она, её носители и её демиурги не могут существовать без вытеснения и подавления, демонстрируя те самые тоталитарные качества, которые они декларативно ненавидели все прошлые годы в образе старой страны и её культуры. Ведь вторжение в Третьяковку произошло неслучайно: требовалась возгонка «качества», а для этого, как нынче принято говорить, бренд «Третьяковская галерея» подходил как нельзя лучше.
Это же размещено в самой ГТГ!! Музейный уровень! Вот это и есть паразитизм в рафинированном виде: присоединиться, взять под локоток, втиснуться на один диванчик с великими, с талантами, одарёнными – наверняка ведь заметят! Особенно в условиях, когда неотъемлемым свойством современной массовой культуры глобализма является саморекламная беззастенчивость. От этого, а больше всего от самого содержания и эстетики такого искусства можно заболеть или плохо себя почувствовать. Это часто приходилось слышать от людей среднего и старшего возрастов, да от тех же музейных смотрителей. Молодёжь, как видно, привыкает к этому проще, естественнее, в силу юной неразвитости, недообразованности, грубости, так же, как она привыкает к наркотикам, алкоголю, разврату. А заболеть есть от чего. Одно из объяснений этому феномену дал ещё столетие назад знаменитый врач-психиатр Чезаре Ломброзо. В работе «Гениальность и помешательство» он сделал однозначный вывод – рисунки пациентов дурдомов типологически и по форме удивительно напоминают работы художников-абстракционистов. А если это так, то подобное искусство – аномалия, отклонение от естественного. И сегодня уже не хочется зубоскалить, как это было в приснопамятные советские времена, над реакцией, в общем-то, простого по происхождению и воспитанию человека – Никиты Сергеевича Хрущёва – на выставку «Новая реальность» (наверное, каждому поколению всё это пытаются каждый раз втюхивать как «новое») в 1962 году в Манеже с участием художников-авангардистов. Как вспоминали очевидцы, пройдя зал несколько раз и пообщавшись с художниками, он произнёс несколько пассажей, которые выражали иногда вопрос, а иногда – утверждение:– «Слушайте, вы – пидарасы или нормальные люди?! Это пидарасы в живописи».
– «Что это за лица? Вы что, рисовать не умеете? Мой внук и то лучше нарисует!»
К тому времени экспозиция в здании на Крымском Валу уже несколько лет включала и так называемые новейшие течения (под которые были выделены отдельные залы), «тоталитарно» представлявшие развитие отечественного искусства последних десятилетий. И у посетителя естественным образом складывалось впечатление, что он оказывался в совершенно ином музее, западного типа, ничего общего не имеющего с сокровищницей шедевров национальной изобразительной культуры. И что весь поступательный процесс развития нашего искусства (воплощённый в произведениях Дионисия, Рублёва, Брюллова, Венецианова, Иванова, Куинджи, Перова, Шишкина, Саврасова, Сурикова, Репина, Врубеля, «мирискусников» и «голуборозовцев», тех же классиков русского авангарда, мастеров советской эпохи – Корина, Пластова, Герасимова и второй половины ХХ века, 60-х и 70-х) каким-то причудливым образом выродился, вне национальной традиции, в уродливые проявления болезненного псевдоискусства, скорее шоу-бизнеса, коим являлись залы «новейших течений». Попросту говоря, даже при поверхностном изучении экспозиции этих «течений» обычный, так называемый массовый посетитель, далёкий от искусствоведческой фразеологии, скажет вам, что увидел набор каких-то предметов, ничего не говорящих объектов, неких аппликаций и в лучшем случае каких-то плакатов с определённым политическим подтекстом, кроме того, фотоинсталляций, коллажей, лишённых художественной формы «картин». Кстати, о форме, на наш взгляд, очень точно высказался известный православный богослов профессор Алексей Осипов: «Дух творит себе форму, и если повреждён дух, не может быть доброй формы». Это в полной мере относится к таким «шедеврам», которые присутствовали в постоянной экспозиции «течений». Например такой: на стене прикреплено прямоугольное красное полотнище, по формату напоминающее флаг СССР; левый угол занимает портрет Ленина в профиль, выполненный в классическом агитационном советском стиле; середину и правую часть пространства занимает надпись по-английски:
Coca-Cola: it’s the real thing
Lenin
(«Кока-кола – настоящая вещь» Ленин).
 |
| «Приговщина» в Третьяковке (фото автора) |
Под «знаменем» на стене установлен «триптих» писсуаров, очевидно, венчающих физиологический смысл «произведения». Нет никакого желания рассуждать о философии автора, сотворившего это, однако, вероятно, его работа может натолкнуть создателей сантехнических приспособлений на мысль о том, как резко увеличить их продажную стоимость: нужно лишь «музеефицировать» этот товар. Вероятно, способ может быть универсальным и распространяться и на другие предметы, в том числе и на бесхозно валяющиеся на земле, как то: в мусорных баках, на собачьих площадках (на Западе мы уже имеем тому примеры), заброшенных стройках. Всем этим полезным вещам можно сообщить фантастическую прибавочную стоимость! Вообще формирующие инфернальную картину мира «шедевры» актуального искусства своим появлением в постоянной экспозиции музея национальной художественной культуры обязаны «закачке» в фонды ГТГ ерофеевской коллекции из «царицынского бункера». И вот спустя несколько лет естественным продолжением и «культурным наследием» деятельности куратора и начальника «новейших течений» стала выставка «Запретное искусство». Она представляла в Париже современное отечественное изо от имени Третьяковской галереи и при непосредственном участии И. Лебедевой (в дальнейшем, правда, ответственным за скандальный проект был назначен тогдашний гендиректор музея Валентин Родионов, вследствие скандала снятый с должности в июне 2009 года; тогда же и произошло назначение Лебедевой – то ли за отсутствием иных кандидатов, то ли ввиду верности как тогдашнему минкультовскому уныло прозападному руководству, так и «новейшим течениям»). «Хитом» и символом выставки «Запретное искусство» стала работа, на которой изображались два мужика в милицейской форме, изо всех сил обнимающие и тискающие друг друга (целующиеся милиционеры), созданная группой «Синие носы». Всё-таки прав был, похоже, прозорливый Никита Сергеевич!.. Скандал не прошёл даром для начальника «новейших течений» А. Ерофеева, который был изгнан из ГТГ под аккомпанемент мощного хора «плакальщиков» либеральной общественности и СМИ. А Лебедева продолжила свою деятельность, отмежевавшись от скандального проекта и его куратора Ерофеева. Как раз в своём первом «директорском» интервью, не называя его имени, она обошлась эвфемизмами: «У нас был опыт работы с людьми, работающими в области современного искусства, но не понимающими смысла деятельности и задач музея… опыт работы с кураторами, пусть с креативными и успешными, но не понимающими сути музея как целостного организма, оказался неудачным… поэтому мы и расстались».
Возглавив музей, Ирина Лебедева, специалист по русскому авангарду и дипломированный искусствовед, не замедлила поделиться своими идеями, планами и намерениями, смысл которых, коротко говоря, сводился к звучной мысли о том, чтобы сделать ГТГ «музеем ХХI века» (как она декларировала в интервью «ЛГ», едва ли не первом сразу после своего назначения). Сегодня небезынтересно вернуться и к остальным пунктам этой «программы». Кроме появления музея нового века и тысячелетия, было обещано:
– сохранение памяти и традиций, заложенных основателем галереи, впрочем, основанных на понимании, что современный музей меняется и в него приходит другой зритель;
– превращение музея в «институцию» иного плана, что подразумевает его превращение в «место коммуникации» между обществом и СМИ, между обществом и художниками, между музеем и детской аудиторией, что является «требованием сегодняшнего дня»;
– привлечение (очевидно, в качестве постоянных посетителей) различных слоёв населения, которые «диверсифицируются» по возрасту, социальному статусу, а также по образовательному и финансовому цензу;
– воспитание «собственного зрителя», прежде всего из числа молодёжи и детской аудитории посредством инновационных способов показа традиционного материала, поиск той «формы и языка», на котором можно говорить с молодым поколением; эту нелёгкую проблему планировалось разрешить совместно с психологами и социологами «путём опыта, даже и отрицательного»;
– показ полифонии художественной жизни, общение – разговор с каждым на том языке, который ему близок;
– «музеефикация» нового (читай: современного) материала;
– чередование цвета стен в залах с целью не допустить у зрителя появления монотонности и усталости, поскольку «она наступает очень быстро, а чередование материала и цвета стен помогает переключаться, заставляет работать мозг, интеллект, душу, эмоции, давая новые силы» (очень примечательный пункт, из которого следует, что зритель устаёт духовно от тех произведений, которые ему показывают, и приходит в чувство, только созерцая приятные пастельные тона цвета музейных залов! Напрашивается революционный вопрос: а если бы самих картин в залах не было, то, вероятно, «терапевтическое» воздействие на людей стен было бы ещё эффективнее?);
– использование опыта и знаний старых сотрудников и привлечение к работе в музее молодых.
Попытались выяснить это «информационно», то есть попробовав поговорить с некоторыми из них. К большому удивлению, люди, с которыми удалось побеседовать, согласились лишь на краткое общение при условии полной анонимности. Оказалось, что, например, корифей ГТГ Лидия Иовлева, серьёзный авторитет в музейном мире, снята с должности первого заместителя директора. Её влияние на ход дел в Третьяковке резко снизилось. Многие опытные сотрудники почти панически боятся увольнения или смены должности. Судя по всему, общая атмосфера нервозная, контактировать с прессой, тем более давать персональные интервью, по словам сотрудников, запрещено (!)
На наш взгляд, теперь уже можно сказать, что главными задачами стали «смена крови» сотрудников (набор молодых работников, не знавших Лебедеву в ином, кроме гендиректорского, качестве) и «музеефикация» современного материала. Под этим термином кроется превращение «актуального» искусства, о впечатлениях от которого мы расскажем ниже, в явление, равноценное высоким образцам искусства, в работы, достойные музейного показа, и, таким образом, повышение стоимости работ этих художников на арт-рынке.
Как мы поняли, помимо вышесказанного, изменения в Третьяковке затронули почти исключительно Крымский Вал, а его постоянную экспозицию (искусство ХХ–ХХI вв.) существенно видоизменили (это помимо разноцветных стен, плазм, макетов) и значительно «обеднили». Её сделали эклектичной, хаотичной, даже односторонней, лишив зрителя представления о сложном, драматичном и полифоничном процессе развития искусства ХХ века. Заметно, что очень существенно «урезали» соцреализм, представив это направление лишь небольшим количеством произведений, и свели до минимума представление о многонациональном искусстве советского периода. Общеизвестно, что история делается не её участниками, а интерпретаторами. Это в полной мере относится и к искусству. Как его показать, подать – такое мнение о нём и сформировать. Из десятков тысяч произведений, которыми обладают третьяковские фонды живописи, графики, скульптуры XX столетия, в залах показано в лучшем случае около пары тысяч работ, причём с определённым отбором, за которым просматривается некий умысел. Ведь показав те или иные вещи, можно произвести на зрителя совершенно разное впечатление. Например, экспонируя в залах вместо соцреализма авангард и протестные течения, как мы сегодня видим на Крымском. Вдобавок сразу несколько залов основного «тела» музейной экспозиции отданы под сменяющиеся выставочные проекты.
Вероятно, что сегодняшняя непривлекательность «крымской» Третьяковки связана не с самим отечественным искусством ХХ–ХХI веков, а с методами его отбора. Надо сказать, что мы несколько раз зимой и весной бывали на Крымском Валу и всегда наблюдали за публикой. Любопытно, что она «голосует ногами»: огромные высоченные залы экспозиции были на удивление пусты, за день их посещает от силы несколько десятков человек (кстати, в отличие от зала, где проводятся крупные выставочные проекты старых мастеров, – вот на них-то нередко и очереди стоят: вспомним выставки Врубеля, Айвазовского, Ге, нынешнюю Головина – они длятся по несколько месяцев). А если заглянуть в Третьяковку в Лаврушинский, где представлено старое искусство, то контраст покажется невероятным: в залах толпы людей.
Но – обратно к «новейшим течениям»: а что, кроме них, в отечественном искусстве XXI века больше ничего не происходит? Современные художники – от совсем молодых до мастеров старшего поколения – сегодня отошли от традиции или рисовать разучились? Может, на весь мир знаменитая русская школа утрачена не только в театральном искусстве, но и в изобразительном? Вовсе нет! Видимо, им, в отличие от адептов «глобального» искусства, просто места нет в современной Третьяковке, экспозиция которой как-то банально обрывается на «семидесятниках» и некоторых маргинальных работах конца столетия, отдалённо и пошловато напоминающих авангардные откровения начала минувшего века. И вот сам собою напрашивается вопрос: то, что мы видим, – не «оранжевые» ли технологии искусства? Или у создателей экспозиции есть некие личные интересы, например, финансовые? Вероятно, и то и другое. И ещё вопрос без ответа: задача ли музея шокировать, провоцировать, эпатировать? За острыми ощущениями, «адреналином» уместнее сходить на Винзавод, а лучше – в парк аттракционов. Музей – не аттракцион, а место культурных ценностей, эталонов высокого вкуса, свидетельств творческих озарений и красоты. Зачем его превращать в «шоу-рум»?
Сегодня мы как минимум дважды, хотя и вскользь, касались темы удорожания современного искусства, оказавшегося в Третьяковке. И, судя по всему, особенно по существующей более десяти лет экспозиции «новейших течений», работы такого сорта увеличивают удельный вес в фондах галереи, продолжают закупаться. Возникают вопросы: кем, по каким критериям и резонам, за какие суммы из госбюджета они приобретаются? Недавно Минкульт начал разбираться с составом комиссий, принимавших решения о госфинансировании постановок современных пьес. Если порядок начал наводиться на этом направлении, наверное, пора сделать то же самое и в отношении политики формирования фондов крупнейших музеев. В первую очередь Третьяковской галереи. Наверное, одним из первых шагов должно стать формирование общественного наблюдательного совета, в который вошли бы люди компетентные, уважаемые, известные – от искусствоведов и художников до коллекционеров. Если этого не сделать, то нас будет ждать постепенное расширение «актуального» искусства до масштабов максимального вытеснения «неактуального». Подобный скепсис навеян свежими личными впечатлениями от выставки Дмитрия Пригова, открывшейся в середине мая. Вот лишь несколько из них.
Одна из стен экспозиции была, как бы это точнее выразиться, «инкрустирована» аккуратненькими конвертиками с откидывающимися клапанами. Любой желающий мог открыть «клапан» и прочитать машинописную строку, которая таится под ним. Ради любопытства – естественной слабости любого живого существа – приподняли самый высокий конвертик на небольшом панно, несущим название «эволюция». В свою очередь, на нём было написано слово «голова». Поднятый «клапан» раскрывал то, что автор, очевидно, думал об этом предмете – главным словом оказался эпитет «дурная». Конвертики, расположенные по иерархической нисходящей, после этого даже не захотелось раскрывать.
А вот одно из подслушанных мнений человека лет за пятьдесят, лицо которого показалось медийным. Наклонившись к своей намного более молодой спутнице, он сказал: «В общем, да, пусть такое искусство будет в каких-то отдельных галереях. Чудно, чудно! Хотя, если иметь в виду настоящее воспитание детей, то, между нами говоря, всё это стоило бы собрать и сжечь!» Последний глагол заставил инстинктивно вздрогнуть. Но через пару минут мы испытали внутреннее согласие с ним при виде нового арт-объекта: подвешенная в воздухе фигура в балахоне с капюшоном палача словно парит, тянется руками к большому бокалу с вином. Осмелившись заглянуть под капюшон, я увидел страшное в безжизненной отстранённости женское лицо манекена – всё это почему-то произвело гнетущее впечатление, наверное, даже большее, чем «объект» этого заслуживал. От него словно исходила некая чёрная инфернальная энергия…
А там, где не так давно была выставка, посвящённая ненаписанной картине Корина «Русь уходящая», просто гигантские, во всю высоту зала, зловещие чёрно-белые лестницы, которые уходили куда-то в никуда – словно в насмешку, куда предстояло уйти Руси…
На сердце стало как-то легче, когда осмотр подошёл к концу. От чёрно-кровавых газетных страниц, «всевидящих глаз», выглядывающих то из-за дерева, то из-за кустика на краю лужайки, то из-за облака, стало как-то уныло и тяжело на душе. Захотелось побыстрее выйти на свежий воздух, где всё настоящее, натуральное – и ветер, и зелёные молодые листочки, трепещущие под его порывами. Неожиданно на выходе разыгралась маленькая мизансцена, словно живая иллюстрация к только что увиденному: какая-то парочка, вышедшая перед нами на ступеньки, приметила невдалеке от здания Третьяковки на Крымском Валу площадку, огороженную столбиками, соединёнными прочным канатом. За ним возвышалась песчаная пирамида, высотой метров семь; не вся она была крутобока, как полагается куче песка, – кое-где на её массивном «теле» виднелись почти прямые грани – след то ли ковша экскаватора, то ли отпечатки кузова привозившего песок грузовика. «Наша» парочка остановилась, раздался недоумённый женский голос: «Кость, это – стройка или артефакт?» Прошло несколько тягостных мгновений молчания Кости, после чего он растерянно произнёс: «Не знаю…» В неведении они на всякий случай сфотографировались на фоне этого «загадочного» объекта. Очевидно, после такой выставки они просто не поняли, что это – обычная стройплощадка. А гора песка всего лишь её часть наравне с аккуратно складированными рядом упаковками то ли бордюрного камня, то ли плиток для мостовой…
Полемическими заметками о нынешнем состоянии дел в главном музее страны – Третьяковской галерее – «ЛГ» начинает дискуссию о современном искусстве, о формировании музейных фондов, об информационной политике в сфере изобразительного искусства. Приглашаем к разговору искусствоведов, любителей живописи, учителей, тех, кто просто любит бывать в Третьяковке и других музеях России. Что же касается Ирины Владимировны Лебедевой и её оценки ситуации в ГТГ – мы готовы опубликовать точку зрения гендиректора.