Ма
рк КАБАКОВ, капитан I ранга
В последнее воскресенье июля, в День Военно-морского флота, на рейде Североморска станут на якорь тяжёлый авианесущий крейсер «Адмирал Кузнецов», атомные крейсеры «Нахимов», «Ушаков», «Пётр Первый», в Гадживе, Видяеве выстроятся вдоль борта припавших к воде подводных ракетоносцев их отутюженные и надраенные до немыслимого блеска экипажи. То же будет и в Полярном.
Эти строки – дань памяти. Во время войны мы не вели дневников. Были слишком молоды, да и зачем? Несли ходовую вахту согласно боевому расписанию, случалось, уставали так, что главным было добраться до кубрика. Эка невидаль...
Тех, кто вёл дневники, уже нет. Очевидцам за восемьдесят, литераторов среди них – единицы. Но в этом году, когда прозвучало сообщение о присвоении Полярному звания «Город воинской славы», словно кто-то на курок нажал: проснулось прошлое!
И я увидел, да-да, увидел лето 1944 года, Екатерининскую бухту, город на её берегах. И услышал, как ревут сирены воздушной тревоги, как рвут белёсое небо залпы зениток...
Я угодил тогда на Северный флот не совсем обычно: на практику. Учился в Высшем военно-морском инженерном училище, сдал сессию, перешёл на третий курс, и в соответствии с приказом тогдашнего наркома ВМФ адмирала Кузнецова был отправлен на действующий флот. Зимой курсанты учились, летом воевали.
Загляните в любое Высшее военно-морское училище, и вы увидите стелу и на ней фамилии и даты. Это фамилии курсантов, так и не ставших офицерами. Могила у них одна – морское дно....
Тогда из Баку мы, курсанты дизельного факультета, в эшелоне добрались до Мурманска.
Города не было, вместо него многоэтажные обугленные, кирпичные коробки без окон и дверей, чёрные, вровень с землёй, прямоугольники на месте домов деревянных...
Но порт работал. Беспрерывно ворочали жирафьи шеи краны, гремело железо, басовито кричали отходящие суда. Вот только было непонятно, где живут здесь люди? Впрочем, размышлять не пришлось. Уже через час мы шли на катере в Полярный.
То, что мы увидели, пройдя узким каменным коридором в Екатерининскую бухту, поразило. Здесь словно не было вовсе войны.
Вписываясь в эллипс бухты, протянулся над причалами красно-кирпичный дом (его прозвали циркульным), справа от него, на взгорке, виднелось изящное, вовсе не похожее на казённое здание – штаб, за ним куб ДКАФа – Дома Красного флота, рядом вытянулся в высоту госпиталь. А в гранитной чаше стандартные двухэтажки и – чудо из чудес – стадион. Самый настоящий, с футбольным полем, трибунами. «Самый северный в мире», – говорили с гордостью полярники.
Кораблей было великое множество, и стояли они тесно, борт к борту. У входа в бухту «большие охотники», за ними дивизион «плохой погоды», эскадренные миноносцы (в том числе под английскими и американскими флагами), потом один за другим пирсы подплава.
Здесь, пожалуй, необходимо пояснение. Дивизион «плохой погоды» – сторожевые корабли типа «Ураган», «охотниками» назывались катера, предназначенные для поиска и уничтожения подводных лодок. «Охотники» были большие (БО), и малые (МО).
Быстроходные, юркие МО были особенно известны. Они непременно участвовали во всех десантных операциях, всё время ходили на Рыбачий, что вообще считалось крайне опасным. Недаром дивизион «мошек» был и Гвардейским, и Краснознамённым. Стоял он тут же, в Пала-губе.
Полярный закрывал противнику дорогу в Мурманск. Мурманский порт переваливал сотни тысяч тонн военных грузов из Штатов, Великобритании, Канады. Значение его было громадным.
Мы иногда старательно забываем, что и в каком количестве получали от союзников, мы считаем, что за всё заплачено солдатской кровью. Так-то оно так – и всё-таки неизвестно, как бы качнулись весы, если бы не караваны с Запада...
Зенитки смотрели в небо на каждом корабле, ими были утыканы уже начавшие зеленеть сопки. Рядом, в Ваенге, с прогретыми моторами дежурили истребители. Неслучайно первым дважды Героем Отечественной войны стал лётчик-североморец Б. Сафонов.
Мне довелось два или три раза быть свидетелем, как отражали воздушный налёт. Точнее было бы сказать: как предупреждали, потому что ни одного немецкого самолёта над головой не увидел, всё было в огнедышащих трассах.
Довелось слышать, как стреляли орудия подводных лодок: один выстрел, второй, третий. Каждый означал потопленный нашими корабль. Лодки возвращались с позиции, и уже вечером экипажи сходили на берег. Это, я скажу вам, было зрелище! Незакатное солнце высекало искры на орденах и медалях, ребята шли вразвалочку, улыбаясь. Путь был один: в ДКАФ, на танцы.
Мы знали их поимённо, героев-подводников: Фисанович, Колышкин, Стариков, Лунин, Кабо...
Противник отчаянно пытался переломить ход событий. С его верфей одна за другой спускались на воду подводные лодки с так называемым единым двигателем, позволяющим даже под водой идти под дизелем, снабжённые бесследными электрическими торпедами, неконтактными минами. Действовала тактика «волчьих стай», когда подводные лодки крейсировали вдоль всего нашего побережья, охотясь не только за каждым транспортом – за каждой шаландой...
Я был дублёром моториста на большом охотнике «Штурман». Наш «бобик» был первым кораблём, построенным в Молотовске (теперь это Северодвинск). Спроектирован первенец был неудачно: при малейшей волне его так клало то на левый борт, то на правый, что он едва не черпал воду. А Баренцево море, как известно, особенным спокойствием не отличается. Но мы были молоды и терпели.
Встречали караваны у 72-й параллели – здесь начиналась зона нашей ответственности – и вели до Кольского залива. Разумеется, не мы одни, едва ли не треть флота выходила в море.
Появление каравана обозначалось дымами. Они возникали на горизонте, становились всё выше и выше. Десятки «Юнайтедов» и «Либерти» шли на нас дымящим фронтом, чтобы в Мурманске стать под разгрузку.
Приходилось ли нам преследовать немецкие подводные лодки? Да, приходилось, но обошлось, иначе бы я не писал этих строк. А вот четверым моим однокурсникам так не повезло. Они пошли на дно вместе с тральщиком АМ-114, торпедированным субмариной.
На танцах в ДКАФе я тоже побывал. Хотя танцевать, по правде говоря, не пришлось. Медсёстры, подавальщицы из офицерских столовых, штабные машинистки предпочитали лейтенантов. А других девчонок в Полярном не было.
По части спиртного было строго. По городским улицам фланировали патрули. Советский брал наших, английский и американский – своих.
Впрочем, я сам видел, как в фойе ДКАФа стоял на коленях перед портретом Сталина бравый капитан-лейтенант с иконостасом во всю грудь, ударял себя кулаком и повторял: «Товарищ Сталин, я клянусь вам...» На этих словах клятва каплея обрывалась...
Подводников-победителей потчевали традиционным поросёнком. У надводников такого заведено не было. Давали только постоять у стенки. Отсыпались, приводили себя в порядок – и на том спасибо.
Так в чём же заключалась воинская слава Полярного? А в том, что всю войну город был столицей флота, который не только не пустил фашистов в Заполярье, он даже не дал им перейти государственную границу. На всём громадном протяжении советско-германского фронта она только здесь, в безжалостно-суровых сопках, оказалась непоколебимой.
Эта слава ещё и в том, что по количеству Героев Советского Союза на душу населения Полярный наверняка вошёл в первую десятку наших городов. Жаль только, никто не удосужился до сих пор подсчитать.
Второй раз я попал в Полярный три года спустя, в 1947-м, после окончания училища, когда был назначен инженером-механиком на один из тральщиков Шестого Краснознамённого дивизиона, правда, каждый год мы на полгода уходили из Полярного в Арктику, на боевое траление, но ведь корабельная служба из таких походов и состоит. Существуют сведения, что больше нашего дивизиона никто в то время на Военно-морском флоте не плавал. Ну что ж, хочется думать, что так оно и было.
Полярный уже не был столичным городом, штаб флота переместился в Ваенгу (ныне Североморск). Да и кораблей заметно поубавилось: одни погибли, другие были списаны. О союзниках и говорить нечего: набирала обороты холодная война.
Тогда была на флоте невесёлая поговорка:
Вышел в море флот могучий,
«Гневный», «Жгучий»
и «Живучий»,
Амик, тамик, БО и МО,
Во и боле ничего.
Но уже закладывались океанские подводные лодки 613-го проекта, уже вот-вот должны были подойти новые эскадренные миноносцы «тридцатки бис», торпедные катера 183-го проекта.
И уже зрели новые флотские таланты, так как теперь в Полярном кроме традиционно холостых лейтенантов жили люди семейные. И из подъезда «циркульного» дома выбегали детишки с санками.
На подплаве к инженеру-механику Пилецкому приехала его молодая жена, красавица Татьяна Пилецкая, выпускница Вагановского балетного училища. Пройдёт немного времени – и она снимется в фильме «Разные судьбы», станет кинозвездой. А пока будущая народная артистка России выступает в самодеятельности...
А на кораблях продолжают служить моряки 1927 года рождения. Они служат по шестому году, по седьмому, потому что на их места призывать некого!
И пьют они, и сквернословят, но вот чего нет, того нет: моровой язвы, разъедающей наши сегодняшние Вооружённые силы. Нет дедовщины. И попробовал бы тогда какой-нибудь старослужащий ударить молодого – посмотрел бы я, что с ним сделали бы его товарищи...
После Северного флота я служил на Балтийском, Черноморском, но Север, как первая любовь, навсегда!
«Мой единственный флот, распростёрший державные крылья», – писал о флоте № 1 поэт-североморец капитан 2-го ранга Леонид Климченко. Правильно писал.