Идёт снег, Москва превращается в снежный город. Художник так любил рисовать снегопад. Уже незачем мне идти по Малой Дмитровке, чтобы, свернув в Дегтярный переулок, очутиться у дома милого Николая Александровича. Дом опустел. А когда-то какие дружеские ассамблеи там собирались!
Николая Устинова невозможно отделить от иллюстрации детской книги и журнала «Мурзилка» – это его «два кита». Третьим китом были семья и любимые люди. Любить, дружить Николай Устинов умел.
В его памяти жили рано покинувшие этот мир друзья. Скажем, изысканный Владимир Ковенацкий, чьё творчество недооценено до сих пор, написавший сонет Устинову:
Уж фонари затеяли игру,
И улицы безмолвны, как погосты,
Ко мне приходит тихо ввечеру
Мой старый друг, приземистый
и толстый.
Придумали мы странную игру –
Провозглашаем темы, словно тосты…
Или Юрий Рыжик – «замечательный живописец, офортист, создатель цветных фантасмагорий» (это по определению Устинова), с которым связаны годы дружбы и работы. Что говорить, с какой нежностью Николай Александрович вспоминал своих «боевых» товарищей В. Перцова, Е. Монина, В. Лосина, Л. Токмакова и, конечно, В. Чижикова, с которым многие годы прожил в одном селе – Троицком под Переславлем-Залесским. «Родитель» олимпийского Миши и сотен героев книг, Виктор Александрович – легендарная личность, очень привязанный к Устинову, любивший его как старший младшего брата. Свидетельством тому стихи, написанные Чижиковым своему Коле:
Поклонюсь я Рязанской земле,
Поклонюсь я окрестностям Пскова
С благодарностью к славной семье,
Что вручила мне друга такого!
А Николай Александрович вспоминал: «Осенью, когда начинались занятия в школе и уезжали наши жёны и дети, тут наступала «болдинская осень». Что Витя рисовал за своим огромным письменным столом – тут и Милн, и Чуковский, и Успенский, и «Мурзилка», «Весёлые картинки», «Вокруг света»... Я мог, возвращаясь с этюдов, найти на двери записку с изображением огнедышащей кастрюли, на которой написано «Suppe», и призывом: «Schnell essen-essen!!!» Какие у нас были эти самые «Essen»! Воздух холодный, а в избе печь – и беседа, беседа»!
В Троицком довольно долго жил знаменитый сказочник Эдуард Николаевич Успенский. «Успенский сразу же стал авторитетом у сельских ребятишек. В крыше своего сарая он проделал отверстие, вставил туда оконную раму и под нею установил стол для пинг-понга. Когда приезжал дядя Эдик, пацаны толпой бежали к нему и паслись у него целыми днями», – оставил мемориальный этюд Устинов.
В другом селе жил народный художник Зазнобин, дед, которого обожали профессиональные художники.
Простите, кажется, я не коснулся биографии героя! Впрочем, на первых порах всё у него было традиционно: родился он в Рязани в 1937 году, куда мать поехала рожать: там родные, как известно, дома и стены помогают. Потом Колю родители оставили у деда с бабкой, а сами уехали доучиваться в Москву. Вот оттого, что детство провёл в природе, такая страсть к рисованию трав, деревьев, рек, неба, животных и птиц. Рисовать стал рано. Учёба в школе. В 1948 году поступил в Московскую среднюю художественную школу. Потом учёба в Суриковском институте под надзором Модорова. Хватит биографии – дальше всё о жизни и творчестве.
Мы познакомились в 2009 году, телефон Устиновых дала мне дочь великого книжного издателя и друга Александра Блока С.М. Алянского. Я позвонил. Был приглашён, допущен к дому. Познакомился с Юлией Петровной. Часто потом она звонила мне, мы много разговаривали: главной связующей темой стало общее горе: наших родных расстреляли и похоронили на Бутовском полигоне. Николаю же Александровичу я всё время признавался в любви и восторгался его рисунками. Он реагировал спокойно, переводя разговор на общих знакомых. Ещё, конечно, я многое узнавал о великих предшественниках: о поездках Устинова в Ленинград, его общении с Курдовым, Юрием Васнецовым («Спрашивал: «Юрий Алексеевич, можно показать мою новую книжку?» – «Конечно, Коля! Вы же знаете, как я к вам отношусь»! Разворачивалась книжка, и доброе лицо Юрия Алексеевича постепенно вытягивалось: «Ну нет, так нельзя. И так тоже. И вот здесь махается. Малевич бы вас выпорол» и т.д.), единственной встрече с В. Лебедевым (когда, «пожимая мастеру руку, я от восторга переусердствовал. Он выдернул руку, потряс ею в воздухе: «Каков, а? Маленький Жаботинский!»). Нечто новое узнавал я о художниках, которыми увлекался, память о которых истёрлась жестоким новым временем. Устинов рассказывал о Н. Благоволине и И. Большаковой, А. Звереве.
Возникали образы великих московских мастеров – М.М. Черемных («Мих-Мих Черемных, как его звали, один из мэтров «Крокодила», делавший когда-то с Маяковским знаменитые «Окна РОСТА». Чудный светлый Михаил Михайлович! Он написал мне лестную рекомендацию в Союз художников»)… Или М.П. Маторин – пионер советского массового эстампа («Из печатных техник я занимался гравюрой Михаила Владимировича Маторина. Наверное, я не стал настоящим гравёром потому, что так и не научился точить инструменты. Михаил Владимирович говорил, пробуя мои штихеля пальцем: «Вы, Устинчик, наверное, штихелем коньяк открывали»! И смеялся: «Кгы… кгы… кгы»...).
Устинов совершенно бесподобно рисовал животных, Юрий Коваль это заметил одним из первых и написал: «Волк, тигр, медведь, рысь, росомаха, лось – можно без конца продолжать список зверей, которых рисовал в своей жизни Николай Устинов. Рисовал с такой точностью и знанием, какие даются только многолетним опытом и очень редким мастерам. Изображение зверя для него не самоцель. Цель его – показать лося и медведя, волка и благородного оленя как часть прекрасного целого, окружающего нас. Редкое умение изобразить зверя в пейзаже составляет главную силу работ Николая Устинова. Конечно, одним мастерством в искусстве ничего не достигнешь. Надо ещё и любить».
Сам Устинов с юмором вспоминал, как корифей, художник-анималист Г.Е. Никольский критиковал одну из его ранних книг о животных, подмечая, что «вы не в том месте согнули хобот слону, говорил он, у корня. Вот и стал он у вас тряпкой, а ведь хобот – пружина»! Но критика, хоть и была, была доброжелательна.
Когда я сам приносил ему показывать свои рисунки, то сполна испытывал на собственной шкуре доброжелательную критику корифея Устинова.
Устинов знал очень многих – Иткина, Стацинского, Молоканова, Беломлинского, Ковенчука, Дувидова, Митурича, Булатова и Васильева, Кабакова, Манухина, Дурасова… Я никогда от него ни о ком плохого не слышал, он восторгался, вспоминая людей добрыми словами. Этому я стал стараться следовать, когда писал свои очерки. На этом до сих пор стою.
На первой посмертной выставке Л.П. Дурасова повстречались последние из могикан детской иллюстрации. Выступая, Николай Александрович кроме надлежащих слов стал читать стихи (а читать стихи он был великий мастер), прозвучала в тот незабываемый вечер «Азбука». На букву «Э» оратор провозгласил:
Эрик элегантен и элементарен –
Эпатируй этих, эксгумируй тех!
(Дальше издевались над именами под другими буквами.)
Как смеялся Эрик Булатов! Я свидетель. Потом все мы беседовали за поминальным столом.
После смерти Юлии Петровны я один лишь раз был дома у Устиновых, всё было по-другому, хотя Николай Александрович продолжал трудиться – он реставрировал свою раннюю книжку «Авось и как-нибудь», картинки лежали на столе, рядом – банки с краской, банки с чистой водой, кисти, клей, все причиндалы, необходимые для работы.
Устинов – счастливый художник, он проиллюстрировал всё, что хотел: Пришвин, «Серая Сова», Толстой, Тургенев, Блок, Бунин, Есенин, Астафьев, Белов, Паустовский, Соколов-Микитов, Коваль, Снегирёв, Коржиков, русские сказки… Нет, не всё. Мечтал он нарисовать «Песню о Гайавате». Это упрек издательствам – почему не заказали?
Как он читал эти стихи, переведённые Буниным! Садился на стул, преображался и священнодействовал, выкликая строки… Я это видел и не забуду.
А вот радостно мне оттого, что ещё миллионы детей в России познакомятся с этим великим художником.
Слышал я, что к концу земного пути он рисовал тарелки на продажу (издательства не предлагали работу), потом оглох, потом ослеп… В памяти он у меня останется вместе с Юлией Петровной, какими их увековечила на фотографии Екатерина Софронова. Счастье и горе всегда ходят поблизости друг от друга.
Устиновский стиль двумя словами охарактеризовал немецкий издатель Герхард Шрайбер – он произнёс: «Воздух и свет». Точнее не сказать.
Тяжелейшей утратой за последние годы стала для меня смерть Устинова. В августе в Луховицах, гостя у художника-анималиста Виктора Бастрыкина, услышал роковые слова: Устинов умер… А за окном сливовые деревья, ломящиеся, в три погибели согнутые под тяжестью налитых спелых плодов, летают пчёлы и осы, солнце просвечивает сквозь листву. Ворон пролетел над лесом, грустно програяв. Мир обеднел.
Тик-так – стучали часы в квартире, тук-тук – билось сердце. Тик-так – стучали часы, тук… – и сердце остановилось. 6 августа умер художник Николай Александрович Устинов – последний «рыцарь сказочных чудес» (как характеризовал людей такой породы русский гений – художник Ефим Честняков).
Алексей Шульгин