Анна Матвеева. Каждые сто лет. Роман с дневником.
– М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2022. – 768 с. – 5000 экз.
Женщина, как известно, существо хрупкое. Воздушное, нежное, непостоянное, кокетливое, глуповатое даже. Созданное «для блеску». «Долг», «честь» и всякие другие нравственно окрашенные слова придумали мужчины – как и то, например, что у войны не женское лицо.
Массовая культура не против. Героиня, с которой женщина – иногда усталая и замученная, иногда юная и полная надежд – хочет себя ассоциировать, кокетничает, покоряет, блистает. Какая-нибудь фам фаталь, Анжелика, маркиза ангелов. Хотя даже та сверкала недолго, всё больше по пиратам скиталась.
Так вот, новая книга Анны Матвеевой подчёркнуто феминная, но в совершенно противоположном смысле. Быть может, потому что сюжет как минимум на треть состоит из событий, которые имели место в реальной жизни. Это роман на два голоса, где оба нарратора – женщины, и при этом одна смотрит на другую, пропускает её судьбу через себя. Их оптика, их проблемы, их быт бесконечно далеки от мужских, но не в смысле нежности или «блеска». Мужчин в тексте вообще мало, и они будто спрятаны за стеклянной стеной. Пошли в антракте по своим делам и забыли вернуться.
Параллельно разворачиваются истории главных героинь – Ксаны Лесовой из 1980-х и Ксенички Лёвшиной из 1890-х. Ксана Лесовая ходит в обычную свердловскую школу и мечтает о варёных джинсах. Её Анна Матвеева ввела в текст будто себе на замену, хотя и сама появится в нём ближе к финалу, как камео в кино. Прототип Лёвшиной – бабушка автора, дворянка, воспитывается в Лозанне, берёт уроки музыки у мадемуазель Гозорп, влюбляется в некоего Поля, ссорится с вредной кузиной.
Ксеничку и Ксану объединяет, во-первых, случайность: Ксана находит записи Ксенички в пыльных мешках из музея, где работает отец. Это её любимое детское чтение – в следующих главах к нему возвращается уже тридцатилетняя, сорокалетняя, почти пятидесятилетняя Ксана, которая продолжает вести и свой дневник. Во-вторых, общее у них то же, что у всех девушек во все времена: будущее кажется бесконечным праздником, коробкой разноцветных леденцов монпансье. Однако эта блажь быстро проходит, тоже почти синхронно.
Есть и более частные вещи: у обеих будет французский язык, у обеих рядом маньяк, например знаменитый свердловский, через жизни обеих пройдут темы чужого безумия, алкоголизма, нищеты, разочарования. Прошлое дворянки Лёвшиной разворачивается линейно, от детства к юности, неудачному браку, тихой старости. История Ксаны скорее напоминает пазл: рамка ясна с самого начала, а элементы заполняются по ходу. Печальный такой детектив.
«Может, поэтому я и ухватилась с такой страстью за дневники Ксении, что заметила общий узор с ними? У нас совпадают имена, инициалы, профессия, несчастья и привычка вести дневник, неотменимая, как быт, сведённая, как мне кажется в грустную минуту, едва ли не к гигиенической процедуре».
Наконец, красная нить в жизни обеих – это как раз Долг. Так, с прописной буквы, в романе названа огромная сумма, которую Ксана выплачивает полжизни, хотя вина не её, ответственность – тоже. Долг понимается и шире: Ксана должна отвечать за свою семью, воспитывать чужого ребёнка, которого всё чаще называет сыном, хоронить внутри своё горе, свою Катастрофу (тоже с прописной), смириться с тем, что жизнь одна и всю её приходится тратить не на «блеск», а на выплату долговых обязательств. У Ксенички – своя трагедия, свои-чужие дети, своё горе и смирение с тем, что жизнь оказалась похожа на ледяную горку. Неженские категории, но почему-то каждые сто лет непомерная ноша ложится на плечи матерей, сестёр, жён, дочурок, племянниц.
По своему устройству «Каждые сто лет» похожа на «Революцию» Дженнифер Доннелли – историю о том, как девочка-тинейджер из нулевых находит дневники своей ровесницы, жившей во времена Французской революции. У Доннелли в финале девочки встречаются в парижских Катакомбах. От Матвеевой, признаться, ждёшь чего-то подобного – ждёшь и боишься.
Но нет, магии не будет, сплошной реализм. Без гнева и пристрастия, то есть без перекосов в черноту, увлекательный и искусный. А ещё эта книга честно и безжалостно (и хорошо, что безжалостно) говорит о том, как жизнь медленно-медленно сужается и как к концу её начинаешь всё больше видеть себя самого – потому что снаружи темнеет, как в ночном автобусе.
– Давай те цветы, – говорит Княжна, утирая пот со лба. И раскладывает наши гвоздики так старательно, что даже у меня щемит сердце – маленькая сосредоточенная Ира выглядит в эту минуту девочкой из сказки. Пошла в лес за подснежниками, а нашла – могильные гвоздики, потом заблудилась и вышла к новому этапу своей жизни, такому, после которого уже ничего не изменится.
В фильме «Три тополя на Плющихе» есть сцена, которая на секунду, только на секундочку показывает истинную пропасть между героями. Саша – Ефремов и Нюра – Доронина говорят о счастье – после чемоданов с ветчиной, после того как она с ужасом смотрит на счётчик и перебирает в ладони копейки, после по-бабьи, с надрывом проплаканной «Нежности» Пахмутовой. «Экзюпери, лётчик такой французский». Потом ещё чёрно-белый кошмар с мёртвыми родителями – о том, что опять забыла всех кругом уважить, всем отдать Долг, как положено женщине.
И вот Нюра говорит: «Не надо мне подносить чемодан; сама рук не оборвёшь – счастья не будет». А Ефремов ехидно выдаёт ей: «Счастье? Да ты ведь в счастье купаешься».
«Купа-а-аюсь, – протягивает женщина. – Я на Оке живу и в ней-то редкий год купаюсь».
И – отвечая словами Анны Матвеевой – «за минувшие сто лет здесь ровным счётом ничего не изменилось».