Дом наш пропахнет ромашкой

Полярная сова

Вьюгу бабочек белых

живою волною тепло

на холодные камни,

как будто весной, принесло.

В подвенечное платье

они одевали собой,

а потом собрались воедино

полярной совой.

Эта птица навылет

пробила мороку мою.

Больше жить не могла я

у стылой реки на краю

и, стихи по камням рассыпая,

за белой совой

побежала, как нищенка,

вымолить встречу с тобой.

Мне, как ломтика свежего хлеба,

тебя не хватало –

точно в каменной груде

от чёрствого оголодала...

Над землёю за снежной завесой

своим чередом

увидала летящий без крыльев

серебряный дом,

и старик седовласый

сурово с крыльца поглядел –

строго-настрого мне за совою

ходить не велел.

Но к запретному небом

я шла – оступалась и шла.

И метелица снегом

меня в наказание жгла,

обвивала, душила,

в тяжёлых сугробах топя...

А когда я нашла тебя –

я оттолкнула тебя.

Ямы нашей разлуки

накрыли морозные льды –

никогда я не выплыву

из-под парящей воды.

Рукавицею белой

мне зябкую руку не мни,

не нашёптывай снова

про тёплые летние дни:

как старинные кости,

они в мерзлоте омертвели –

серой пылью осыпались,

высохли, окаменели...

А сова подвенечное платье

надела сама.

Проливными дождями умылась

былая зима.

Облетевшие крылышки

с берега смыла вода.

Побережные камешки –

только следа, что слюда.

Этой гальки беспамятной

полную горсть набери –

вместо сердца холодного

юной жене подари.

 Лебеди

        Памяти брата Вадима

Минула беда ли

или быть беде?

Видела во сне –

летели лебеди

в поднебесной

дымке голубой,

а один всё звал меня

с собой…

Ты ли это, брат?

Скажи хоть слово мне…

Только снег в ответ

большими хлопьями

на сырую землю

повалил

и меня от стаи

отделил.

Коротко ли,

долго ли стояла я,

разгребая снег

без рукавиц, –

утекло воды,

воды натаяло,

а не разглядела

белых птиц.

Поднялись

в заоблачную высь –

улетели,

не отозвались.

* * *

Сердце не кутай до самого края

в мягкую шерсть –

              послезавтрашним днём,

память замёрзшую отогревая,

ветер весенний помчится конём.

Конь вороной, камениста дорога –

жизни бы не растрясти из горсти.

Так далеко отходила от Бога –

ангелу ржавчины не соскрести…

Дерево мягкою шерстью окутай,

что нам приснилось в начале всего –

там, на обочине, с каждой минутой

гаснет без помощи сердце его.

Смутное что-то цыганка сулила,

топал копытами конь вороной,

озеро стыло… А я – позабыла:

было да сплыло иной стороной.

Летней зарёю в тебе под рубашкой

свечке моей отвечает весна…

Дом наш пропахнет живою ромашкой,

будет расти возле дома сосна.

Синий клубок

В краю, где ни весов, ни голосов,

и потому на зов не отвечают,

часы твои не ведают часов,

мелькающих минут не замечают.

А здесь, где времена невелики

и мельтешат бесчисленные вешки,

в печи моей, как синие клубки,

обугленные тлеют головешки.

Подкинула, да свежие дрова

пускай от них подсушатся сперва…

Земных разлук хватило не вполне –

отныне натоскуешься по мне.

А я зажгу высокую свечу –

тебе отсюда ею посвечу…

Но там, где ни весов, ни голосов,

не продаются стрелки для часов.

Оставленная синему огню,

я их издалека не починю.

Как мы желали сердцем огневым

светить уснувшим, но ещё живым…

Где солнечного пламени найти

одной идти по нашему пути?

Оттуда, если можешь, помоги,

покуда не заволокла остуда –

мои ещё несмелые шаги

перекрести невидимо оттуда.

Я слабине телесной вопреки

своих желаний напрочь не меняю –

рассыпанные синие клубки

в пылающий клубок соединяю.

И от разгорячённого огня

я чувствую сквозь замкнутую дверцу,

как вера неизменная в меня

издалека просвечивает сердце.

Перевёл Андрей Расторгуев