Мир беспечно отжил времена, когда слава догоняла поэта, добив его молчанкой и сиротски похоронив. Сегодня известность после жизни зависит от того, сколько ты напиарил себя при жизни. Владимир Леонович не только не занимался попрошайничеством у парадного подъезда литературы – он сделал всё, чтобы до этого «подъезда» было физически, по закону дураков и дорог, не добраться. И удалился туда, откуда «хоть три года скачи», – в Кологрив с вокзалом в отсутствие железной дороги, и дожил до таких лет, когда свободе передвижения элементарно мешают немощи. Именно там, в деревне Илешево, Леонович наконец обрёл покой – сначала семейный, потом вечный.
Он заботился не о почестях, а о чести: «Мне случалось видеть лица людей в минуты трудной, выжитой ими правды, преодолённых предрассудков и презренного страха. Человек преображается: лицо, осанка, голос и те же, и уже другие – человек приходит в себя...» Об обретённой преодолением страха чести и писал всю жизнь Леонович. Даже считал, что «совесть глядит на честь снизу вверх».
Дар донорства, в отличие от дара стихосложения, можно передавать, и люди, не пишущие стихов, но читающие поэзию с таким иммунным статусом, символически совершают прямое переливание в вены тех, кто из-за дурной наследственности анемичен и к стихам невосприимчив.
Поэзия В. Леоновича восстанавливает естественный кровоток, «священный распорядок», который нашим общим нерадением и душевной глухотой «в житейский хаос превращён». Леонович никогда не берёг себя, с юности страдая пороком сердца и не обращая на него внимания. Но дар свой берёг от любого посягательства – государственного или частного. И сберёг в целости.
Жива поэзия, живая искони –
до Нестора, до всех отечественных хроник.
В отечестве своём себя не урони,
поэт! И на Руси поэт себя не ронит.
Я написала эти строки 5 лет назад. Но нигде, кроме ныне запрещённой соцсети, не публиковала. И, уж конечно, не могла тогда знать неопубликованных стихов о «службе крови», посвящённых В.Я. Курбатову. Угадала! Не грех и повторить, что-то поджав и уточнив: ведь точность поэтической фразы – не единственный, но важнейший маркер поэтов класса В. Леоновича. Много таких не бывает, но их донорская кровь, перелитая в творчество, спасает людей от смерти. Часто – совсем не фигурально.
_________________________________________________________________________________
За мною – жизнь
Из неопубликованного
Владимир Леонович
(2 июня 1933 – 9 июля 2014)
Три слова
О жизни, а вернее, о смертях
я думал – и над купами лесными
зависнул вертолёт со мной в когтях,
с моими чувствами, ещё земными.
Внизу на страшной ветровой волне
кусты и травы рвутся вкруговую.
Минута мысли полагалась мне
и пара слов, пока ещё живу я.
Вскипела и разбрызнулась вода,
расшиблась насмерть мирная козявка.
Мне совершенно всё равно, куда
меня уносит эта железяка.
И тут ОНИ сказали мне: учти
и уложись в коротенькую фразу,
но без эмоций. (Там у них почти
всё как у нас и сдвинуто на фазу.)
Местоименье МЫ сменив на ВЫ,
я напоследок уношу во взоре
смятенье крон, приниженность травы,
потерянность и гибель инфузорий.
И потому я всё-таки найду,
Найду НА ВАС несметную управу.
ЗА МНОЮ – ЖИЗНЬ – вот я имел в виду
что ВАМ сказать. А краткость мне по нраву.
Наш кессон
Ирине Ратушинской
Когда в какой-нибудь Одессе
ввиду печальных перемен
воспрянувшее мракобесье
посадит – ни за что – NN
и пожилая бегемотша
в коричневом и золотом
потычет в потолок перстом, –
почувствуешь в Якутске вот что:
тот самый прокурорский перст,
в России бывши, в душу тыкнут,
достигнет самых дальних мест,
где только вякнут или пикнут.
…Они природу победили,
достав до главных хромосом,
затормозите наш кессон
в периоде Больших рептилий.
А если сверху слабо давят,
копатели кричат: дави,
а то пузырики в крови!
Дави, Москва, а то беда ведь…
Теперь не время быть людьми!
Над нами гады-исполины!
Спаси и мордой нас вожми,
рабов своих, в пески и глины.
Проба
Александру Гордону
О чём я поведаю миру,
поведано миру давно.
Алеко бросает Земфиру
с балкона – так надо в кино.
И женщина, голос срывая,
кричит: УМИРАЮ ЛЮБЯ…
И, чудом сюда успевая,
внизу я хватаю тебя…
Неправда. Вернёмся в квартиру,
похерим романную чушь.
На КАЮЩУЮСЯ Земфиру
взирает с презрением муж.
Он плоский, как тень на обоях,
он чёрный, он выжжен дотла.
Черны его мысли: ОБОИХ –
обоих она предала.
Сценарий заброшен. По ходу
ОБРАТНО пошёл импровиз…
Сыграет Любовь и Свободу
лишь тысячная из актрис.
Художник, что значит фактура?
Всего-то и только: ДУША.
Ужасно пищит эта дура,
хоть в сетку летит с этажа.
* * *
Любовь нельзя предать,
не предавая Бога.
Тебе не избежать
плачевного итога.
Немного ты успел,
творя чего не ведал:
и Бог остался цел,
и та, кого ты предал.
Теперь ты сирота,
и даже вне сравненья
предательства тщета
и Милость воскресенья.
Заноза
В. К<урбатову>.
Я ни поэзией, ни прозой
читателя не поразил,
но свойственною мне занозой
живую душу занозил.
Заноза вам не повредит:
ныряя в кровяные жилы,
сосудик тесный распрудит –
и далее, и будьте живы.
За этим, мученик пера,
в упор невидим и неслышим,
зову живых на вечера:
ну приходите, ну подышим…
Так я своё осознаю
предназначение в народе
и этой вот занозы вроде
на службе крови состою.
Публикация Аллы Калмыковой