Книга «Путь на эшафот» Татьяны Жариковой – история ареста, содержания в страшном каземате и «расстреляния» молодого Ф.М. Достоевского. Автор этой мужественной, художественно блестящей и удивительно точной по стилистике книги – женщина. Судя по портрету работы О. Игнатова, воспроизведённому на заднике обложки, очаровательная, самоуглублённая и очень добрая. Такие лица писались Тропининым. В них есть такая умиротворённость, такой покой, что возникает желание смотреть на них долго.
А внутри книги – рубленая проза:
«В камере Достоевский медленно бродил из угла в угол, сжимал, тёр зябнущие руки, хрустел пальцами…»
Слово «медленно» вкупе с чеканным ритмом предложений создают эффект присутствия читателя в каземате. И этот эффект остаётся до самого выхода Достоевского из тюрьмы и помещения в арестантскую карету, в которой ему предстоит доехать до места казни. Там – тоже закрытое помещение, но всё-таки оно выглядит не так, как место заключения и место допросов:
«Окно кареты сбоку затянуто толстым слоем инея. Ничего не видно. Только слышны разговоры, топот копыт, скрип снега… Фёдор Михайлович отвернулся к окну и стал соскабливать ногтем иней со стекла, дышать на него. Протаял дырочку и приник глазом. Увидел каменные дома, прохожих на тротуаре. Люди останавливались, глядели на необычный поток карет, сопровождаемых эскадроном жандармов… Стекло быстро затягивало плёнкой инея, и Достоевский быстро оттаивал дырочку, жадно смотрел на прохожих, на густой утренний дым над крышами…»
Два раза слово «быстро». Это не тавтология, это рефрен: стучат копыта по снегу, мельтешат фасады зданий, незнакомые лица на мгновение возникают и пропадают. Суета – и застывшие в морозном воздухе мгновения, череда знаков, за каждым из которых – вселенная. Мир, словно увиденный писателем заново. Всё точно, всё узнаваемо. Но…
Это взгляд человека, который просидел в одиночке довольно долго, не видел вне стен тюрьмы ничего, кроме клочка неба над головой во время прогулок в каменном мешке. И – как точно уловлено – выходящий из застенка человек (даже не выходящий, а подглядывающий в дырочку, которую сам продышал в изморози) видит не всё то, что означается, как правило, одним словом – «свобода», а лишь детали, при этом те, что в данный момент не являются жизненно важными для него.
Т. Жарикова могла ведь написать и про то, как свежий морозный воздух резанул по лёгким узника, изобразить момент отпирания ворот и выезда кареты с тюремного двора, оснастить описание пути к месту казни огромным числом эпитетов, метафор.
Но автор по-мужски обрубает все сантименты и пишет именно так, как должен видеть и чувствовать весь свой скорбный путь к месту казни двадцатишестилетний Ф.М. Достоевский, который спустя двадцать лет в уста князя Мышкина вложит историю, увиденную тем в Швейцарии: процесс казни человека. Все чувства, которыми наделил героя своего рассказа князь Мышкин, есть взгляд на казнимого со стороны. Достоевский, ещё не зная об уготованной ему участи, видит мир как узник, которому предстоит жить и жить. Он видит то, что важно видеть человеку живущему, а не умирающему и прощающемуся с миром: каменные дома, любопытствующих прохожих, дым из труб, идущий, как следует ему идти в студёный день – вертикально вверх.
Это уже потом – после встречи с товарищами по кружку Петрашевского, после растерянных слов их: «Куда нас ведут? Что сейчас будет?.. На каторгу?.. В рудники, должно… А эшафот? Зачем эшафот? И столбы?» – Достоевский будет жить, как бы наблюдая за происходящим, и одновременно накапливать в себе тысячи сиюмгновенных ощущений, и оценивать их в подсознании своём с позиции человека, уже почти что мёртвого, то есть разрозненно, хаотично, растерянно, не понимая сути происходящего.
Расстрела не произошло…
«…Всё дальнейшее пролетело как в чаду: объятья, смех, слёзы. Чтение нового приговора, треск ломающихся шпаг над головами ссылаемых в Сибирь, звон молотков… Потом было прощание с Михаилом Васильевичем (Петрашевским), тонкий звон бубенцов тройки, увозящей Петрашевского в Сибирь».
По прочтении романа вторично я вновь подумал: вот весь мир говорит об авторе «Преступления и наказания» как о гении всепланетарной и всевременной величины, а художественных произведений о нём практически нет – лишь научные трактаты, литературоведческие статьи и практически ничего как о человеке.
Потому поступок Т. Жариковой кажется мне заслуживающим внимания публики вдвойне. Когда бы русские читатели узнали о тех людях, кто был в кружке петрашевцев, о характере взаимоотношений между молодым Достоевским и уже тогда знаменитейшим поэтом и издателем Н. Некрасовым… Не знали бы и имени агента охранки, написавшего донос на молодых не революционеров даже, а так – недовольных невесть чем ребят: то крепостным правом в стране, то отсутствием присяжных заседателей в судах николаевской России.
Впрочем, не это главное. Я вдруг захотел перечитать «Братьев Карамазовых» и «Записки из мёртвого дома». Я подумал, что смогу теперь иначе увидеть ряд персонажей из числа каторжников. А также пойму наконец, почему именно Смердяков убил старшего сумасброда Карамазова.
А вы? Вы уверены, что знаете ответы на эти вопросы? Прочитайте роман Т. Жариковой – и подумайте.
Валерий Куклин
Поздравляем Татьяну Васильевну Жарикову с красивой датой! Крепкого здоровья, благодарных читателей и новых книг!