…Тягостным было их беженство: кто – по скользкому льду Финского залива, кто – на палубе «Философского парохода», а кто – через неведомый тихоокеанский остров Тубабао – уходил в эмиграцию, унося в изгнание самое дорогое. Нередко в узелках и саквояжах наряду с семейными реликвиями и документами подданных Российской империи беженцы уносили любимые томики Тургенева – как час-тицу Отечества, как память о первой любви, русской культуре, расколотой на два непримиримых лагеря…
Уже там – в Париже, Берлине, Харбине, Белграде или Сан-Франциско – те, кто чувствовал свою ответственность за сохранение русского слова, не раз обращались к Тургеневу, – в болезненной полемике о судьбе русской эмигрантской литературы, о роли и месте русского писателя в изгнании, о сохранении фундаментальной основы нации – великого русского языка… Как-будто для них звучал горячий тургеневский призыв «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий» о судьбах родины беречь «наш великий и могучий», «без него как не впасть в отчаяние при виде того, что свершается дома!..»
Знаменитые тургеневские строчки отразилось в ярких статьях-воззваниях о сбережении родного языка выдающихся литераторов русской эмиграции, использовавших тот же интонационный строй и то же драматическое напряжение речи, почти эпический стиль обращения к многомиллионной аудитории Великого русского рассеяния. Так, в 1933 г. стихотворение в прозе «Русский язык» цитировала в тексте поздравления Ивану Бунину в связи с присуждением ему Нобелевской премии по литературе Зинаида Гиппиус. «В дни, когда мы всё, кажется, потеряли, – обращалась Зинаида Николаевна к соотечественникам и собратьям по перу, – не остаётся ли у нас последняя драгоценность, – наш русский язык?.. Некогда Тургенев завещал хранить великий русский язык; но лишь теперь, пройдя долгие испытания, мы начинаем понимать, что это за сокровище».
Девятью годами ранее с болью и негодованием от проводимых молодым Советским государством языковых реформ писал Константин Бальмонт. «Безумно-злое дело», – не скрывал эмоций поэт, – введение в русский язык «целого сонмища» иностранных слов, которые легко могут быть заменены словами исконно русскими, уже существующими и полноценными; «безумно-злое дело» совершила, по мнению поэта, и Академия наук, «измыслив нескладное, безобразное так называемое правописание», которое дала «пестовать и холить» «недоброй мамке» – большевизму…
Всё это, с горечью констатировал Бальмонт, – «состояния распада» родного языка, – значит, надо «очиститься от скверны», вспомнив «благоговейную молитву, которую перед смертью на чужбине, истосковавшись в безлюбье, написал Тургенев»!.. Стихотворение в прозе «Русский язык» поэт-эмигрант привёл целиком – как противоядие от того, «что совершается дома», как духовное завещание писателя русским литераторам на чужбине, коим русский язык был единственной «поддержкой и опорой» в условиях физического и духовного выживания…
Наследие Тургенева влияло и на создание художественных произведений поэтов и прозаиков изгнания. Удивительно мелодичная, ритмически выверенная тургеневская проза, по мнению Бальмонта, «вырастала» из тургеневской поэзии и вдохновляла на творчество. Фраза «пока я спал, тонкий туман набежал…» из рассказа И.С. Тургенева «Стучит» «пробудила» в Бальмонте другую «песню» – одноимённое стихотворение «Стучит». Тургеневский текст сквозь вереницу ассоциаций привёл поэта-изгнанника к образам разбойничьей Руси, где под стук полуночной телеги – под это «бегство колёс» – возможно, свершается чьё-то убийство… Кровь и смерть – вот то, чем наполняется и обозначается время и пространство родины, и сердце поэта – последней кровью – «стучит, стремясь до родных берегов…»
Как и Владимир Набоков, назвавший Тургенева «не великим, но милым писателем», определив его, однако, на четвёртое место в ряду пяти «великих», – Константин Бальмонт составил свою «пятёрку» мастеров русской художественной прозы, каждый из которых воплощает в себе одну из основных черт «многообразной и первородно-богатой» русской души. Есть в ней, по мнению поэта, и свойство, делающее её «странно-особенной» и «пленительной» среди других европейских душ, – застенчивость. И.С. Тургенев, полагал К.Д. Бальмонт, – застенчивость русской души…
Под впечатлением от тургеневской прозы, движимый желанием отрешиться от эмигрантской действительности, создавал свои произведения и Константин Алексеевич Коровин. В «охотничьих» рассказах Коровина тургеневские реминисценции возникают часто и целенаправленно.Многочисленными отсылками к тургеневской прозе и образу самого Ивана Сергеевича полон роман другого Ивана Сергеевича – Шмелёва. Одна из действующих лиц произведения – в интерпретации автора – бывшая дворовая Варвары Петровны Тургеневой Аграфена Матвеевна Полякова, жена Василия Полякова, возлюбленного Лукерьи из тургеневского рассказа «Живые мощи». Удивительным образом в тексте Шмелёва переплетаются герои художественной прозы и реальные люди из тургеневского окружения, да и самого писателя автор собирался «ввести» в третьем томе романа, который, к сожалению, так и не был завершён…
Поместив героев своего произведения в «счастливое» Ютово-Уютово близ тургеневского Спасского-Лутовинова, И.С. Шмелёв замкнул единое духовно-культурное пространство двухтомного романа, в которое вместе с православными русскими святынями – Страстным монастырем, Троице-Сергиевой лаврой, Богоявленским собором в Елохове – вошли и заповедные места, связанные с именем великого русского писателя. Тургеневские места в этом пространстве и «тургеневском» времени составляют некий «тургеневский хронотоп», приближающий читателя к пониманию авторского замысла романа и его атмосферы, в которой предстояло «узнать счастье» и «очиститься» его главным героям…
Дача Тургенева в Буживале
Особое место тульско-орловский край, связанный с жизнью и творчеством И.С. Тургенева, занимал в художественных и мемуарных произведениях, очерках и письмах Б.К. Зайцева, М.И. Цветаевой, З.Н. Гиппиус, Н.А. Цурикова (Ивана Беленихина).
Борис Константинович Зайцев стал первым русским писателем-эмигрантом, обозначившим тургеневские места на «литературном атласе» России, и создателем самого крупного произведения о своём земляке-орловце – литературной биографии «Жизнь Тургенева». Из-за большой доли пересказа сам автор называл своё произведение «второстепенным», и всё же его значение для современников велико: параллельно с повествованием о становлении и творчестве И.С. Тургенева для русского эмигранта со страниц романа возникала и ушедшая навсегда Россия – с особой усадебной культурой, помещичьим укладом, салонным Петербургом и всей неизъяснимой прелестью, равно как и с неподдающимся западному пониманию уродством русской жизни…
В произведениях М.И. Цветаевой эпитеты «тургеневский», «тургеневская» наполнены особенным смыслом, поскольку ещё совсем юной она провела в воспетых Тургеневым местах две незабываемые недели, подарившие ей первую любовь и неизгладимые впечатления… Пройдёт почти тридцать лет, и умудрённая тягостным опытом эмигрантской жизни женщина-поэт в многолюдной и знойной французской провинции будет вспоминать о том, как купалась в студёной речушке близ Бежина луга, «в бывшем имении Тургенева, а вокруг не было ни души» – «лишь только пёс сидел и стерёг…»
Многие из русских гуманитариев-эмигрантов отмечали «не декларируемую религиозность» писателя, делающую его «более христианином», нежели Л. Толстого и Достоевского. Серьёзное исследование этой проблемы осуществил о. Василий Зеньковский, показавший причины глубокой «миросо-зерцательной драмы» писателя, обусловленной определённой «двойственностью» его мировоззрения. Зеньковский обозначил «целомудрие» тургеневской прозы, которая, в отличие от прозы Достоевского, не проникает в тайные глубины человеческой психики, при этом отнюдь не являясь поверхностной.
О силе воздействия на сознание верующих людей рассказа Тургенева-атеиста «Живые мощи» писал в своих «Дневниках» о. Александр Шмеман, подчёркивая высокий религиозный посыл произведения: «Удивительно, даже по-английски доходит!..» «Живым мощам» посвятил большой фрагмент новаторской статьи «Оккультизм Тургенева» ученик и коллега о. Василия Зеньковского по Богословскому институту в Париже Владимир Николаевич Ильин.
Разнообразное и разнонаправленное наследие И.С. Тургенева особенный интерес вызывало и у эмигрантских историков, переосмысливших творчество и общественно-политическую деятельность писателя с позиции произошедших в стране перемен. В отличие от некоторых литераторов русской эмиграции, считавших так называемые «общественные романы» Тургенева устаревшими и вообще не соответствующими творческой природе писателя, историки П.Н. Милюков и М.М. Карпович видели в них «уникальную хронику общественно-политической жизни России».
Ирина Тишина