Дважды заслуженный орден

Нажмудин Шихнабиев

Родился в 1947 году в селе Асаликент Сулейман-Стальского района. Ему было полгода, когда он потерял отца. Матери, Адият, пришлось вернуться в родное село Шихикент к своему отцу вместе с маленьким Нажмудином. Именно в этом селе он начал писать свои первые стихи, рассказы... Окончил Дагестанский государственный университет (филологический факультет). Вплоть до 2021 г. работал в Шихикентской средней школе. Пишет на лезгинском языке. Автор семи книг: «Кюринский соловей», «Свадьба», «Минуты жизни», «Чудеса в Кюре», «Избранные произведения», «Большевик» и «Я сердце» (сборник стихов, написанных в разные годы). Инициатор создания культурного центра «Кюринские зори», внёс большой вклад в создание одноимённой газеты в центре Сулейман-Стальского района в селе Касумкент. В настоящее время готовит к печати сборник лезгинских народных песен.

Очнулся Салман от сильного пинка в живот. В голове гудело, а в ушах не смолкал пронзительный свист, который всё же иногда слабел и нудно дырявил перепонки, словно в ухо залетел кузнечик и играет на невидимой скрипке. Тело, отяжелевшее, как литой свинец, ныло и тянуло куда-то вниз, вглубь, в землю, словно ему хотелось закопаться в рыхлой земле, а голову, гудевшую и окровавленную, отделить от себя, оставить на поверхности, выставить напоказ.

Салман не сознавал, что с ним произошло, он ещё не знал, жив ли или мёртв, и, чтобы убедиться, что он ещё не мёртв, поднял голову от земли. Сильный повторный пинок в живот перевернул его ничком. К нему вернулся слух, он слышал какой-то странный нечеловеческий смех. Этот непонятный смех пригвоздил его к земле, чтобы скрыться от смеха, похожего на собачий лай, он сросся с землёй, но пинки и смех не давали ему забыться.

– Ауфштеен! Руссише швайне!¹ – Очередной пинок заставил Салмана открыть глаза, первый раз за эти сутки, впервые после смерти…

– Шнел, шнел²!

Сперва он увидел кованый сапог перед самым своим носом. С трудом он поднял лицо кверху и увидел квадратный подбородок и автомат, дуло которого смотрело на него угрожающе. Сбоку он заметил ещё автомат и зубы… Почему зубы? При чём тут зубы? Ах, да, они смеются. А может, они кусаются…

– Тю-тю-тю-у… – припугнул его квадратный подбородок, вертя автоматом. – Ди дойче золдатен тю-тю, ти будет гут арбайтен³.

– Неужели плен? – вскрикнул с болью Салман и теперь только осознал то положение, в котором он оказался. – Нет! Нет! Не-ет!

Он же дал клятву: живым не сдамся. Выходит, что теперь он – клятвопреступник. Вот какой он подлый человек, этот Казиев Салман, член партии с 1936 года, лейтенант Красной армии. Вот он – защитник родины, опора отца, надежда матери – сдался врагу.

Сдался? Но нет… Пятеро их осталось, в течение двух суток они прикрывали отход полка. Обросшие, грязные и усталые солдаты, они не отходили ни на шаг. Смерть их ждала, и они достойно её встречали. Только на третьи сутки, после мощного артобстрела, немцы овладели высотой. Все защитники погибли на своих постах. А командир поднялся на пушку, подложив под неё связку гранат, и… всё рвануло в воздух. Не стало ни пушки, ни командира.

Всего ожидал Салман, но только не этого. Как же он смог ожить после смерти? Или взрыва вообще не было? Но откуда такой гул в голове, будто в старой сельской мельнице?.. Бывало, что он во весь рост шёл в атаки не раз, кругом свистят шальные пули, вот-вот и его заденут, но нет, словно боялись его эти пули.

«Взводный в рубашке родился. Счастливый он, не возьмёт его ни пуля, ни снаряд, а до Берлина он дойдёт», – говорили его солдаты, то ли завидуя его храбрости, то ли гордясь таким командиром.

Вот же случилось же такое. Пушку разнесло вдребезги, а он цел и невредим, если не считать осколочную рану под левым виском. Он был оглушён и лежал на дне воронки без памяти с закрытыми глазами. Лежал целые сутки, пока на него не наткнулись немцы, которые обыскивали мёртвых в надежде найти что-нибудь дорогостоящее. Они почувствовали теплоту тела...

– Варум нет, нет? – зло спросил зубастый немец и с размаху ударил прикладом. – Ти будет гут арбайтен⁴.

Салман попытался встать и ответить обидчику, но не в силах оторваться от земли, он снова распластался на дне воронки. Впервые в жизни его обидчик не получил сдачи. Никогда и никому не прощал он дерзости, даже в родном селе. От одного холма до другого, словно между двумя горбами верблюда, узкой полоской расположилось его село в горах. Не было в селе парня, который состязался бы в силе с Салманом.

Раз, помнится ему, он с отцом вёз пшеницу на мельницу. Когда переходили через мелкую горную речку, вдруг одно колесо арбы провалилось в яму. Остановились буйволы. Теперь нужно было перетаскать пятнадцать мешков на другой берег, чтобы облегчить арбу, но Салман спустился в речку, сам вошёл в яму и, стоя по горло в студёной воде, плечом подпёр ось, затем осторожно приподнял арбу и подтолкнул её вперёд. После, рассказывая об этом случае на киме⁵ старикам, отец бил себя по колену и, удивлённо мотая головой, приговаривал: «Валлах-биллах, всё это правда».

Но теперь Салман не мог даже и слова сказать своему обидчику. Он широко открыл глаза и посмотрел на немца, который требовал от него что-то на немецком языке и безжалостно бил сапогом по бокам и животу, иногда сопровождая свою речь ругательствами. Салман теперь не отворачивался от ударов, а с гневом во взгляде смотрел на своего мучителя-истязателя. Он был подобен барсу, готовящемуся к прыжку. Немец отпрянул и посмотрел на другого.

– Хотел бы я на вас поглядеть при равных условиях. Сволочи, – выругался лейтенант и плюнул в сторону зубастого.

Тот накинулся, словно голодный волк, готовый растерзать свою добычу, на Салмана, и посыпались на него удары градом.

– Что есть «сволочь»? – в бешенстве спрашивал немец, наводя автомат. Но его остановил напарник с квадратным подбородком. Они немного поговорили о чём-то, затем схватили за ноги и поволокли по земле обессиленного лейтенанта.

Всю ночь пролежал Салман в подвале без памяти. Только к утру пришёл он в себя. И первое, что он предпринял, была попытка найти щель или дыру, которую можно было бы расширить и сбежать из неволи. Но стены подвала оказались каменными, и единственное вентиляционное окошечко, в которое с трудом он засунул свою руку, не поддалось его силе. Поцарапав холодные камни и переломав ногти, Казиев опустился на холодную промёрзшую землю, которой, наверное, лет сто не касались солнечные лучи.

Потеряв всякие надежды на побег, он размышлял о том, что его ждёт впереди. Судьба не улыбалась ему. Но, всё же решил Казиев, выжить надо, теперь только выжить. И сбежать. При первой же возможности совершить побег.

Что он коммунист, немцы не узнают. Перед отходом полка он собрал документы всех солдат и вместе со своими отдал комиссару полка Гришину. Офицерских знаков отличия на нём не было, в последний день он сменил порванную гимнастёрку на новую, без погон и петлиц, а бушлат остался в окопе. Вдруг он вспомнил, что перед тем как сбросить старую гимнастёрку, он снял с неё орден и прикрепил к новой, но с изнанки, так что орден оказался под гимнастёркой на голом теле.

Только сейчас почувствовал холод металла и с непонятным ему самому волнением положил руку на сердце. «Как же немцы его не заметили?» – удивился Салман. Он засунул руку под гимнастёрку и крепко зажал в руке орден, точно как в тот день, когда он получил его из рук командира полка… Вдруг с шумом сверху открыли крышку и в подвал крикнули, чтобы он, Казиев Салман, вышел. Правда, он немецкого языка не знал, но за два года войны он много слышал немецкую речь и кое-что понимал. Ему не дали опомниться, тут же посадили в машину и повезли куда-то. На каждой остановке машину набивали новыми пленными, и так через три часа тряски Салман с группой пленных оказался за колючей проволокой.

Это был лагерь смерти. О них Салман был наслышан, но никогда не думал, что ему суждено будет попасть туда. И вот он видит деревянные бараки, коптящую небо трубу крематория и колючую проволоку в три ряда. Холодок пробежал по телу, стало жутко, на какой-то миг расслабился и скис Казиев в ужасе от увиденного, но овладел собой и снова принял мужественный вид. Умереть, так умереть солдатом родины – решил он.

Целый месяц вынашивал Салман план бегства, но осуществить ему это не удавалось. Своими планами он ни с кем не делился. Вот однажды по случаю дня рождения коменданта лагеря немцы устроили попойку, гуляли и солдаты. Поздно ночью вышел Салман, вооружившись заранее выкраденными кусачками и рукавицами. Он сам удивился такому удачному побегу, когда оказался довольно далеко от лагеря. И тут он вспомнил, что оставил в лагере орден Красной Звезды.

В первый же день он спрятал его в стене барака под легкоснимаемой доской. Он очень дорожил этой наградой, и не потому, что любил пофорсить. Он своего лучшего друга потерял тогда.

Было это в первый год войны. Наши отступали. Иногда воинские части теряли между собой связь, оказывались в окружении. Полк, в котором служил Казиев, попал в кольцо. Куда ни сунься – везде немец проклятый. Выход был один – выйти из окружения с боем, для этого нужно прощупать слабое место во вражеском эшелоне и перейти к своим. Дважды были посланы солдаты в разведку. Но ни те ни другие не вернулись. Комполка пригласил к себе лейтенанта Казиева. «Нужен язык», – сказал коротко командир полка. «Достанем!» – чётко ответил Казиев и вышел. Он ещё не подумал, каким образом достать языка, но ответил ясно и обнадёжил комполка. А слово у него никогда не расходилось с делом. За бесшабашную смелость и отвагу любили его бойцы. Да и комполка уважал его и верил ему.

Взял двух солдат – Алексея, тамбовского рабочего, крепкого парня, и своего друга Мамеда Джафар-оглы, бывшего бакинского нефтяника. Шли молча. Впереди лейтенант, а за ними автоматчики. У всех за поясами висели гранаты. Кончился перелесок, и вышли к шоссе. Салман задумал напасть на одинокого мотоциклиста или на легковую машину. Подкрались к шоссе поближе. Ждали долго. Наконец появился чёрный «мерседес». Сзади никого. Казиев дал очередь по колёсам. «Мерседес» закачался из стороны в сторону и остановился. Короткая перестрелка закончилась так же внезапно, как и началась. На заднем сиденье дрожал толстый полковник. Разведчики быстро связали полковнику руки и хотели укрыться в лесу, как вдруг на шоссе показались мотоциклисты. Подпустили поближе к машине и открыли огонь.

– Партизаны! – закричали немцы и повернули назад. Но гады всё же дали очередь по машине, за которой скрывались автоматчики. Пуля навылет пробила грудь Мамеда. Он не успел и слова сказать, только глаза грустно посмотрели на Салмана, словно прощаясь...

Салман быстро спрятал мёртвого друга в кустах, потом он и Алексей взяли полковника и скрылись в лесу. Немцы, как и предполагал Салман, вернулись, но в лес сунуться побоялись. С шоссе они обстреляли наугад и убрались восвояси.

За этого языка Казиев был удостоен высокой награды. С помощью полковника полк вышел из окружения без потерь, а пленного отправили в штаб дивизии.

И вот этот орден напоминал ему просьбу друга отомстить за него, которую он увидел в предсмертном взгляде Мамеда. Кроме того, Салман считал, что орден по праву принадлежит и Мамеду. Носит его один, а принадлежит он двоим. Неужели этот орден он оставит у фашистов? Неужели советский орден будет растоптан немецким грязным сапогом? А как же память о друге?

Нет! Он, Казиев Салман, коммунист с 1936 года, лейтенант Красной армии, вернётся в лагерь и заберёт орден Красной Звезды. Что бы ни случилось, он это сделает.

И он вернулся. Вернулся, когда на плацу стояли все заключённые, а комендант расхаживал взад и вперёд, как бешеный пёс, и спрашивал что-то, направляя при этом на строй заключённых пистолет. Когда увидели, что беглец самовольно вернулся, все были крайне изумлены, а больше всех комендант. Он трижды обошёл вокруг Казиева, приговаривая при этом: «Гут, гу-ут, гу-ут»⁶, словно хотел расколдовать заключённого под номером 4315.

– Карцер… собака, – вдруг резко крикнул комендант, и неожиданным выстрелом отозвались слова в груди Салмана.

Обычно не то что за побег, а даже за попытку совершить его расстреливали. Расстреливали и тех, кто приближался близко к колючей проволоке. Но Казиева посадили в карцер. Ну, били. Ну, выкручивали руки. Пытали зверски. Прижигали голое тело. Но оставили в живых.

Почему? Никто не знает. Не знает и Салман. Может, и сам лагерный комендант не знает… Но как бы там ни было, а он жив. Жив, значит, есть надежда ещё на один побег. На этот раз он не забудет прихватить с собой орден.

И не забыл. Когда ему приказали явиться на продовольственный склад загружать грузовик картофелем, он снял доску, взял завёрнутый в тряпку орден и спрятал за пазуху. Салман узнал, что за картофелем приехали из города. И вот он решил испытать ещё раз своё счастье. Грузчиков было четверо. Офицер, приехавший из города, торопил заключённых.

Уже оставалось немного, и машина наполнялась картофелем. Офицер прикрикнул на них ещё раз и вышел покурить. Салман мигом очутился в кузове, быстро разгрёб руками и ногами картофель и по пояс скрылся. Товарищи только теперь поняли, что к чему, и помогли Салману зарыться в картофель.

Через несколько минут задыхающийся Салман почувствовал, что грузовик тронулся. Дорогу эту он знал и поэтому ждал, когда, по его расчётам, грузовик сравняется с лесом. Тогда он поднимется и спрыгнет в кювет, а там и свобода. Потом остаётся только перейти линию фронта. Но сперва нужно достать одежду, не пойдёшь же в полосатой робе заключённого через весь тыл немцев. Хоть земля-то и наша, но немец сейчас хозяйничает на ней.

Так думал Салман, жадно глотая пыльный воздух, который с трудом доставался ему. А высунуться боялся: вдруг в кабине обнаружат его, им ничего не стоит убить безоружного заключённого. Он собирался потихоньку расшевелиться, как вдруг затормозили.

Салман притих, прислушался, но слов не разобрать. Конечно, фрицы не знают, что спрятался в картофеле, но чёрт их знает, вдруг бес их попутает, заглянут в кузов, прощупают. И как бы в подтверждение этих мыслей Салмана после долгой возни на земле кто-то сильно раскачал машину за борт и залез в кузов. Потом ещё один, даже сапогом наступал на голову Салмана, но он вытерпел и это. И вдруг он слышит на чистом русском языке: «Вася, а Вася, да ты глянь сюда-то, полным-полно в кузове!

– Чего? – спросили с земли.

– Картошки! Вот обрадуются партизаны, а больше всех дед Савелий.

– А у тебя слюни не потекли? Говорят, на аппетит и ты не жалуешься, Федот.

– Да что я-то, – обиженно произнёс Федот рядом. – Я как все. Лишнего не хватаю.

– Да ты не обижайся, чудак. Я же это в шутку. А если серьёзно, то неплохо было бы сейчас попробовать печёной, а?

– Картошки? – переспросил Федот. – В самый раз.

Машина рванула с места, и разговор прекратился. На душе Салмана стало легко, и он высунул голову, свободно вдохнул чистый воздух.

– Это что за чёрт? Андрей, Андрюша, да ты посмотри, что за чертовщина? – вскрикнул Федот, вскакивая и хватаясь за автомат, когда увидел высунувшегося Салмана. – Что это? Картошка ожила! Может, это леший, а?

– Не дрейфуй, старина, – успокоил его Андрей. – Какого хрена тебе леший, человек ведь.

– Братцы! – радостно вскрикнул Салман. А про себя подумал: «Я выжил. Я спасся. Спасся, значит, есть надежда на то, что снова с оружием в руках буду мстить врагу. За всё, за всё, что видел, за всё, что узнал, за всё, что выстрадал».

В маленькой землянке его слушали командир партизанского отряда и командиры отделений. Салман рассказал всё и, закончив рассказ, уставился на орден, который лежал на столе. Наступила тишина. Присутствующие тоже смотрели на орден и думали о том, что пришлось пережить рассказчику и чего стоил этот орден.

– Выходит, что ты этот орден заслужил дважды, – проговорил наконец командир отряда. – Дважды заслуженный орден! – Он взял орден и, положив на ладонь, долго смотрел на него, как будто впервые в жизни видел орден Красной Звезды. Потом вручил его Салману, словно награждал его этим орденом впервые.

1 – Встать! Русская свинья! 

² – Быстро, быстро! 

³ – Немецкие солдаты тю-тю, ты будешь хорошо работать. 

⁴ – Почему нет, нет? Ты будешь хорошо работать. 

⁵ – Место сходки мужчин в лезгинских сёлах.

⁶ – Хорошо.