Один из самых ярких актёров любимовской Таганки Иван БОРТНИК известен широкому зрителю прежде всего по картине «Место встречи изменить нельзя», в которой он блистательно сыграл роль Промокашки. Многим памятны его актёрские работы в картинах «Родня», «Зеркало для героя» и многих других фильмах. Владимир Высоцкий считал Бортника своим лучшим другом, посвящал ему песни, в том числе и знаменитую: «Ах, милый Ваня, я гуляю по Парижу...»
– Иван Сергеевич, я знаю, что Владимир Высоцкий занимает особое место в вашей жизни.
– Конечно. Я и по сию пору ощущаю, так сказать, эту утрату, хотя прошло уже много лет. Наше дружество ведь началось в возрасте, когда нам уже было за тридцать – а в этом возрасте люди уже очень тяжело сходятся. Мы не друзья детства, не школьные друзья, даже не институтские. Я звал его Воука, Володя, а он меня – Ваня, Ванятка, а как же между друзьями? Что же мне его по имени-отчеству величать? Смешно. Да и сейчас у меня как-то язык не поворачивается его Владимиром Семёновичем называть. Я, конечно, понимал, что он уникально одарённый человек, в отношениях с друзьями удивительно доброжелателен и нежен. А более любознательного человека я просто не встречал в жизни. Его интересовало буквально всё. Я вот по своей лености многое пропускал, а он пока не проникнет в суть, не успокоится. Это меня поражало. Удивительная черта.
– Как он работал над своими песнями?
– Обычно у него были какие-то заготовки на бумаге... А то, бывало, сидим за столом, завтракаем, он подёргивает подбородком, вдруг говорит: погоди. Идёт в кабинет и пишет. Мне очень нравилась его песня «Две судьбы» – песня замечательная и неразгаданная. Он её постоянно дописывал, переписывал, и я его умолял: слушай, закончи ты её. И он мне говорил: если бы не ты, я бы её так и не закончил.
– Интересно, какие бы песни он писал сегодня?
– Безусловно, его бы бесило многое из того, что сейчас происходит. Как и меня, впрочем. Я думаю, что он бы разобрался, что к чему. Хотя я его не представляю старым, честное слово. Иногда думаешь, какой бы он сейчас был? Наверное, уже облысевшим основательно, в очках. У него же астигматизм был. Его очень веселило это слово. У меня, говорил он, этот, как его, «астигматизьм».
– Коронная роль Высоцкого – капитан Жеглов в фильме «Место встречи изменить нельзя». Говорят, что вы должны были играть роль Шарапова.
– Этого очень хотел Володя Высоцкий. Такие разговоры шли в процессе кинопроб. Но киноначальники в приказном порядке назначили на эту роль Конкина. Сказали: «Скажите ещё спасибо, что мы Высоцкого утвердили». Конечно, если бы я сыграл в «Место встречи изменить нельзя» вместо Конкина – это был бы другой фильм. Другие отношения. А потом, действительно Шарапов 40 раз за линию фронта ходил, он появляется с иконостасом наград – за что-то же их давали. А так ходит какой-то комсомольский работник...
– Высоцкий был самым популярным человеком в стране. Это доставляло ему удовольствие или неудобства?
– Конечно, где-то поначалу это доставляло удовольствие. Но иногда и утомляло, ведь его осаждала масса беспардонных людей. Какие-то дамы, которые подкупали консьержку, днём забирались на чердак – Володя жил на восьмом этаже – и часа в три ночи врывались в квартиру. Мы же ночные люди. Сидим, пьём чай, разговариваем – и вдруг звонок в дверь. Открываешь – безумные глаза. Володя называл их сумасшеччие – через два «ч»: «У ... опять сумасшеччие».
Я же у него там и дневал, и ночевал. Он говорил: «Слушай, останься, давай я сейчас Тане позвоню». И звонил: «Танюша, Ваня у меня». Ну и всё, она была совершенно спокойна. Тем более мы же с ним не пили по два с половиной года. Вообще если посчитать, то не хватит пальцев на одной руке, сколько мы с ним раз вместе выпивали. А ведь провели мы с ним сколько лет! У меня такое ощущение, что мы с ним постоянно были в завязке. Мы работали, мы же с ним выезжали на концерты. Я читал стихи поэтов-фронтовиков, а он пел военные песни. И он помогал мне, потому что я за один-два дня получал столько, сколько за год работы в театре. Причём он говорил: «Эти деньги при мне отдашь Татьяне».
– Преждевременную смерть Владимира Высоцкого связывают со злоупотреблением спиртным...
– Там была полинаркомания – это когда и водка, и наркотики. А полинаркомания – это путь к могиле, к сожалению. Всё это очень печально. Трагически печально.
– Говорят, что Марина Влади продлила ему жизнь.
– Это действительно так. Конечно, он её любил. Он же с ней мог часами говорить по телефону – это ведь огромные деньги. Он мог в течение двадцати минут повторять: «Мариночка, Мариночка...» Мне становилось неловко, и я уходил на кухню. И вот сидишь на кухне, одну чашку выпьешь, другую, полпачки сигарет выкуришь, а он всё: «Мариночка, Мариночка...»
– Часто ли он ошибался в жизни, попадал впросак?
– Да всякое было, и впросак он попадал. Хотя он был достаточно практичный человек, безусловно. В нём всё было намешано. Он плох был, когда был сильно пьян. Просто жалко его становилось. У него тогда была только одна мысль – продолжить. Я однажды спрятал от него водку. Он умолял: «Ванечка, милый, ну хочешь я на колени перед тобой стану». И встал на колени. Меня уговаривали, и Эдик Володарский, и другие: слушай, ну дай ты ему. Я говорю: не дам. А потом пришёл Яша-администратор и говорит, что Любимов просит Высоцкого немедленно явиться в театр. Володя крикнул: «Да пошли вы все!» – и стремглав бросился к балкону. Перемахнул через перила и повис. И – немая сцена. Я какими-то двумя-тремя прыжками догнал его, схватил за руки и вытянул. И ещё ударил его. После чего он взял старинную кузнецовскую гитару и разбил её в щепки.
– Помочь ему избавиться от алкогольно-наркотической зависимости уже не было возможности?
– Нет, несмотря на то, что он человек был очень сильный, но, как говорят, нет такого молодца, чтобы победил бутылочку винца. Я всю жизнь завидую людям, которые знают свою меру. Но у Володи этого не было, у меня тоже нет, к сожалению.
– То есть вы можете внезапно загулять?
– Если есть свободное время, то можно себе позволить. Ведь наутро нужно похмелиться, ведь так? Как покойный Володя говорил: «Я пью ради того, чтобы утром похмелиться». И глаз у него при этом загорался. Я тоже человек заводной, здесь главное начать, а дальше пошло-поехало. Но потом я очень резко обрываю, когда предстоит спектакль и нужно прийти в себя. Мучаюсь, конечно.
– Сами останавливаетесь или прибегаете к услугам медиков?
– Сам, это мы всё уже прошли, когда Марина Влади нам привозила «эспераль».
– Красивое слово...
– Кажется, оно означает «надежду» по-испански. Но Любимов сразу его заземлил. Он говорил нам с Володей: «Если вы не вошьёте себе в ж... спираль, вы будете уволены из театра». Ему почему-то показалось, что эспераль – это спираль, как вот от плитки, которую сожмёшь и она выскакивает, поэтому её быстро-быстро зашивают, чтобы она, не дай бог, не выпрыгнула. Он так себе нафантазировал по своей медицинской безграмотности. А потом он уже окончательно решил всё упростить и говорил мне: «Так, если вы не сделаете то, что сделал ваш друг, и не вошьёте себе в ж... пружину, вы будете уволены». Уже пружину – это в его понимании что-то похожее на спираль. И Володя мне прислал открытку с такими стихами: «Скучаю, Ваня, я, кругом Испания, они пьют горькую, лакают джин. Без разумения и опасения, они же, Ванечка, все без пружин. Извини за графоманию. Обнимаю, Володя».
– Иван Сергеевич, как вы чувствуете себя в наше время?
– Неуютно. Вот на Арбате делали опрос: знаете, кто такой Шукшин? Никто не знает. Ни Шукшина, ни Абрамова, а ведь писатели какие! – это наша классика. Сейчас иногда смотришь вокруг: много дегенеративных лиц, прямо какое-то вырожденчество. То ли мне такие попадаются, то ли у меня какая-то депрессия, что я через эту призму смотрю. В общем, печально я гляжу на это поколение. Разговоры только о деньгах. Я, как говорится, всю жизнь прожил, что называется, за гранью бедности. Ко мне как-то пришёл один артист и говорит: «›-моё, вот так и должен жить русский артист».
Да, наверное, можно было больше сделать – и в театре, и в кино. Упустил многое по лености по своей, по безалаберности. Конечно, можно было сняться в 150 фильмах, а не в сорока. Ну и что? Всё равно был бы один, ну два от силы удачные. И потом я, конечно, прежде всего театральный актёр и счастлив, что были спектакли, когда меня посещало вдохновение, это ни с чем не сравнимое состояние удивительного подъёма. А ведь сколько актёров, которые так и не испытали этого чувства.
Ну а если говорить о жизни, то удивительные люди попадались мне на пути. И писатели наши совершенно потрясающие – Виктор Петрович Астафьев и ныне покойные уже Фёдор Абрамов, Борис Можаев, которые прекрасно ко мне относились, у меня есть их книги с тёплыми дарственными надписями.
Беседовал