Портрет поздней империи: Андрей Битов / Авт.-сост. Евгений Чигрин; предисл. Валерия Попова. – М.: Издательство АСТ, 2020. – 352 с.: ил. – (Большая биография). – 2000 экз.
На днях на ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction будет представлена книга «Портрет поздней империи: Андрей Битов», в которую вошли эссе о личности и творчестве писателя и посвящённые ему стихи, написанные известными авторами – его друзьями и современниками.
Предлагаем вашему вниманию подборку ярких цитат из книги.
Вадим Абдрашитов:
«Битов употреблял, казалось бы, простой термин «самостоятельность». Само-стояние. Само-достижение. Для него было важно, насколько самостоятельно человек к чему-то пришёл. Пусть даже «генетически» совсем не предрасположенный, а дошёл самостоятельно. В этом смысле для него образцом был Василий Шукшин. По всем параметрам, по расположению обстоятельств – ну никак не могло его быть, а он смог дойти до творчества. Или Андрей говорил: «Нет, ну это не самостоятельно, это сделано с его учителем…» Не то чтобы плохо, может быть, очень хорошо. Но самостоятельность пребывания в творчестве – литературе, искусстве в самом широком смысле слова, вере была определяющим для него критерием».
Лев Аннинский:
«Сегодня, зная долгий путь Битова, поражаешься точности, с какой он сразу нащупал одну из главных, сквозных, зияющих своих тем. Эта тема – просвет между именем (словом, названием, знаком) и тем, что за этим именем стоит в реальности. Просвет, а может, пропасть. Зная Битова, видишь, что этот лейтмотив проходит через всю его прозу: тревожное заглядывание за слово, нетерпеливое перебирание имён и знаков, страх обмана и подмены. Теперь видишь, что Битову вообще легче не назвать героя, чем назвать его, легче сказать: «он», «мальчик», «человек», чем рискнуть на имя; имя – почти табу».
Андрей Арьев:
«Вообще самое интригующее в Андрее Битове, быть может, то, что он писатель, вселяющий в нас грандиозные надежды и постоянно эти надежды разрушающий. То есть он не в состоянии быть таким, каким мы его хотим видеть и каким вот только что полюбили за его последний шедевр.
Делал он всегда то, что хотел, а не то, что мог бы сотворить на радость поклонникам… Ускользающая, уходящая натура в смерче взвихренных мыслей. Его непрерывно нужно догонять. Не всегда, правда, догонишь, но всегда утешишься: «Не поймаю, так согреюсь». Чего не отнимешь ни у раннего Битова, ни у полуденного, ни у вечернего, так этого одного: интеллект его проза раскочегаривает».
Зоя Богуславская:
«Общение с ним было пиршеством новых идей и мыслей, словарного запаса и просто таланта, которые выплёскивались из каждого его рассказа, диалога или пересказа. Нас связывала верность людям, обещаниям, убеждениям, деловым обязательствам, преданность идеям и высказываниям, относящимся к катаклизмам времени. Я бесконечно училась у него поведению в сложных ситуациях, слушала его предостережения в любом разговоре, находилась под обаянием его ума и словесного богатства».
Дмитрий Быков:
«У меня с ним было не так много осмысленных разговоров. Однажды он сказал фразу, которая нравится мне больше всей его прозы. Летели мы в самолёте с какой-то книжной ярмарки, сидели рядом, я ещё тогда пил понемногу. Самолёты я не очень люблю. Тут что-то в звуке этого самолета изменилось, я и говорю:
– Андрей Георгиевич, что это?
– Падает, наверное, – сказал Битов невозмутимо, попивая вискарик.
– А как вы думаете, – спросил я, – вот я понимаю, конечно, что душа бессмертна, но куда денется моё «я»?
– Твоё «я», – сказал Битов, – не более чем мозоль. Мозоль от трения души о внешний мир.
Меня эта формула совершенно успокоила, и я отдался на волю Божию».
Виктор Еврофеев:
«Мы дружили с ним близко, спорили бешено. Я приехал к нему в Дом творчества в Переделкине пригласить участвовать в альманахе «Метрóполь». Была поздняя пора золотой осени. Он согласился без долгих колебаний, хотя понимал всю степень риска. Он только что расцвёл как писатель, а тут испытание. Он помнил нелёгкое детство. Рассказывал мне, что первый раз съел мандарин в девять лет, с кожурой. Но вот рискнул снова оказаться в полной нестабильности. «Метрóполь» благодаря ему, Аксёнову, Искандеру стал маяком свободной литературы в то время – и таким останется навсегда».
Юрий Кублановский:
«В последние годы жизни он почти не писал. Однако присутствие его в культурном поле России, как это ни странно, не убывало. И если мы не всегда должным образом ценили его присутствие – то ныне горько расплачиваемся своим культурным одиночеством».
Валерий Попов:
«Несколько десятилетий именно Андрей олицетворял собой единственный достойный путь развития литературы, освободившейся от гнёта. Его «Пенелопа», «Пушкинский дом» сразу же становились каноническими, определяющими нашу литературную и интеллектуальную жизнь, – подтверждением чему было огромное количество почитателей, особенно среди интеллигенции, в том числе и зарубежной, вцепившихся в Битова, как в спасательный круг, помогший им удержаться на поверхности. Знакомство с ним, или соучастие в чём-то, или перевод его книг означал принадлежность к высшему литературному свету. Вот как умели себя поставить «забитые» петербургские интеллигенты – в лице Битова!»
Сергей Шаргунов:
«Он писал не книгами, не главами, не страницами, не абзацами. Пожалуй, даже не предложениями. Словосочетаниями.
Недавно перечитывал и заметил: его классические вещи, и «Пушкинский дом», и «Уроки Армении», начинаются образом самолёта, не обыденно-механистичного, а подчинённого прихоти неба и как бы даже небом рождённого. Всегда и во всём главное, что есть у Битова, – тёплая поэзия тайны за любой деталью. При всей сюжетной и композиционной разнице, его книги – одна книга с вереницей сновидений».
Евгений Чигрин:
«…Битова угостили сигарой. Южнокорейской, японской? Не знаю. Расслабленный классик в чёрной футболке (сохранилось фото) с кайфом закурил… Да и все мы, пребывая подшофе, как-то расслабились. На эстраде негромко заиграли, неожиданно Михаила Исаковского, знакомое, медленное, одинокое… Незадолго до коды Андрей Георгиевич как-то внимательно посмотрел на меня и спросил: «А что, поэт, тебе никогда не хотелось написать песню? Такую, чтоб вся страна пела, чтоб все знали».
Надо сказать, я был огорошен таким вопросом. Мне в то время Битов представлялся весьма элитарным писателем, и из его уст это прозвучало как минимум странно… Я невнятно промямлил что-то отрицательное. И услышал в ответ: «А мне бы хотелось. Вот только это совсем другой дар. Другое сознание…» И неожиданно улыбнулся. Я ещё тогда, в дальневосточное время, заметил, что улыбается он не часто».