Анна Маркина, Люберцы
Короткий список премии «Лицей» 2024 года, номинация «Проза»
Жара стояла, хоть вешайся. Горячо дышали старые плиты, с шипением поднималось темное масло во фритюрнице, пожирая шницели и беляши. В мойках держали равновесие посудные акробаты. А еще — зудела правая рука под перчаткой.
Катя стряхивала остатки еды в черный мешок, обмывала шлангом озерца подливы и майонезные разводы; самых заморышей замачивала во второй мойке. Испачканные тарелки смотрели на нее как лица нелюбимых детей.
Столовую возле сортопрокатного цеха не жаловали. Старались ходить в фасонку; считалось — там вкуснее. И столовая прокатки платила людям взаимностью. Из щелей на ее кухне свешивались тараканы. Они с интересом глядели на неприкрытые вазочки с салатами и сорокалитротривые кастрюли с супами. А вытяжки в немом крике разевали прокопченные жирные рты. Про местные котлеты даже сами работники шутили, что их рецептуре для полноты вкуса не хватает разве что панировки из усатых соседей.
Два года назад, когда Катя только поступила на службу, она удивлялась заведенным порядкам. Люди в столовой работали в общем-то неплохие. Они не издевались над ней и даже жалели, когда в первые недели от долгого стояния Катино тело болело, словно его засунули в тестомес. Сами они, эти люди, тоже были покоцанные, как местная посуда, — старшие женщины маялись со спинами и варикозом, а заведующий воровал и пил, поэтому легко прощал, когда другие воровали и пили. Катя сперва не понимала, почему они все, будучи неплохими людьми, так равнодушны к общему делу. Но, пережив на ногах первые банкеты и многолюдные обеды, догадалась, что ее коллеги за годы служения общепиту достигли точки равновесия: при такой нагрузке их не закрывали, но и убиваться на работе не приходилось.
Она отволокла мешок с отходами, напоминавший мешок для трупов, к мусорным бакам, там же высыпала собакам кости и мясные остатки. Спрятавшись под козырек, обмазала руку нефтяной мазью и закурила. Солнце жарило невыносимо. Под тридцать пять в тени. Хлопнула дверь: из нее вышел незнакомый парень. Он был в свежей голубой рубашке, которая контрастировала с пропеченной серостью завода.
— Травитесь помаленьку? — добродушно спросил он и добавил: — Видел вас на кухне.
Катя улыбнулась.
— Леонид, — он протянул руку для пожатия.
Катя ответила рефлекторно, но, стиснув его горячие пальцы самыми кончиками своих пальцев, попыталась спрятать руку за спину.
Он не отпустил, а притянул ладонь ближе к лицу, чтоб рассмотреть.
— Экзема, — Катя покраснела и вырвалась.
Из-под черной мази выглядывала противная корка с мелкими гнойничками.
— От экземы помогают солнце и море.
— Море? — Она усмехнулась так, будто он предлагал ей слетать на луну.
— Тогда солевые ванны.
Кате стало совсем уж смешно:
— У нас баня.
— Для рук. Покупаешь морскую соль и растворяешь в тазике.
Она хмыкнула.
Ее нечаянный собеседник был высокий, крепкий, с широкими бровями вразлет и тяжелыми скулами.
— Ну, — вздохнул он, не дождавшись ответа, — до завтра!
— До завтра, — повторила она.
На кухне уже сворачивались. Работали с раннего утра до четырех. Но Катя уходила в конце. Надо было еще помыть полы.
— Видела красавчика? — с маслянистой улыбкой спросила тетя Тоня, сгружавшая в сумку третий десяток яиц, оставшихся от обеда.
Катя почему-то опять покраснела и схватилась за швабру.
— Видела.
— Генка сказал — наш новый старший повар, — и добавила с восхищенным придыханием, — из Москвы.
Имя заведующего, Геннадия Петровича, давно пообтесалось до «Генки», как ствол когда-то раскидистого дерева, от которого оставили один пенек. Хотя молодежь в обращении еще сохраняла формальности.
Катя хихикнула, отжимая коричневую тряпку:
— А у нас-то он чего забыл?
— Да вроде к сестре приехал. Маринка из ветеринарки — знаешь?
Она чувствовала, как промокла от пота одежда.
— Теть Тонь, а кондиционеры после ремонта будут?
— Будут, всё будет.
Возвращалась на велосипеде. Три километра по горкам с колдобинами. Солнце не хотело угомониться и шпарило без продыху несколько недель. Катя скучала по дням, когда ее подвозил муж, по их старенькой проданной шестерке.
За домами просвечивал пруд, такой же свежий и ясный, как голубая рубашка нового повара. Катя ехала и улыбалась.
Запыхавшись, она загнала велосипед в осиротевший гараж и зачерпнула ковшиком холодной воды из ведра.
— Дождя все нет, — сказала свекровь.
— Угу.
— Полить надо, — свекровь поглядела на огород.
— Покушаю и полью.
Катя обреченно посмотрела в окно. Над грядками летали капустницы. День был бездыханным, даже занавеска не шевелилась.
— Котлеты есть, с макаронами. И рассольник. Возьми там.
Катя пошарила в холодильнике и перелила остатки супа из кастрюли в тарелку.
— А Володе-то не осталось? — Свекровь поймала ее с пустой кастрюлей у микроволновки и разочарованно покачала головой.
Катя нехотя вылила рассольник обратно в кастрюлю:
— Я тогда суп ему оставлю, а сама — котлеток.
Вспомнила, мамину стряпню. Но мама рано умерла, а отец для них с братом не готовил; он работал на заводе и пил. А потом даже и не работал. На большой перемене Катя крутилась возле школьной столовой и рассматривала витрину с пирожками, газировкой и сосисками в тесте. Но денег почти никогда не было. Да и в школу ходила через раз — от Сосенского, где заживо гнили последние дома, до города было семь километров. Часть — пешком до трассы, часть на автобусе, из которого на их остановке люди чуть ли не высыпались на асфальт. Если брат ехал с ней, то он весело отвоевывал для них последнюю ступеньку у двери и закрывал Катю от толпы, пока она смотрела на лес, прижавшись носом к стеклу автобуса. А если нет — то она просто ждала, когда двери хлопнут перед носом, и шла болтаться по округе, чтоб отец не наказал за прогул. Потом тело брата всплыло в пруду, обмотанное цепью. Оказалось, что он подрался с двумя пацанами из-за девчонки, а те случайно убили его и утопили. Их отправили в колонию, но Кате от этого было не легче. Эти парни давно уже вышли, и одного Катя до сих пор встречала на улице. Он еле заметно кивал ей при встрече, как дальней знакомой.
Она погрузила шланг с дырявой бутылкой на конце в бочку с водой. От забора на нее смотрела синеглазая ирга и приземистая красногубая малина. На грядках вытягивался лук, раскидывала листья пузатая капуста, ровными длинными рядами сидела картошка. В теплице уже висели красные мясистые помидоры. Особенно ей нравилась огромная зеленая помидорина в форме сердца.
За забором послышался машинный рык, это мужа подвез приятель с лесопилки.
Когда она закончила, Володя уже поужинал и теперь перед телевизором забрасывал в чай одну ложку сахара за другой. Свекровь возилась в кухне — месила тесто. Катя, спросила, не нужна ли помощь, но свекровь прогнала ее. Это была кухня свекрови, дом свекрови, и Володя был, прежде всего, сыном свекрови, а уж потом — Катиным мужем.
Она присела на второе кресло и тоже стала смотреть сериал.
— У нас повар новый, — зачем-то сказала, — из Москвы.
Муж поднял на нее усталый взгляд впервые за вечер:
— Нормальный?
— Да вроде…
— Заколебала жара, — сказал Володя и переключил канал, — дождя бы.
Будильник зазвенел в пять. Аккуратно выбралась со своей половины дивана, чтобы не разбудить мужа. Его прикрытое темнотой лицо с морщинами и белесыми бровями было равнодушным.
Солнце еще дремало. Велосипед мчался с горки по утреннему холодку и задорно звякал на ухабах.
На мойке она обнаружила большой пузырек нового средства. Потом увидела Леонида — в белом, как облако, кителе. Он осматривал внутренности холодильников и брезгливо, словно больные человеческие органы, крутил в руках миски и плошки с едой и заготовками.
— Мы не такое берем, — она показала бутыль с моющим средством.
— Теперь такое, — он скользнул взглядом по ее лицу, груди и рукам и опять нырнул в холодильник. — Это гипоаллергенное.
— Дорогое небось? Геннадий Петрович заругается.
Он пропустил ее слова мимо ушей.
— Продукты в холодильнике совсем не маркируете?
Она пожала плечами.
Пришла Лидка с жирно подведенными глазами и маникюром, которого у нее сроду никто не видел. Она фланировала по залу в короткой юбочке, протирая столы и готовя витрины, и то и дело совала нос на кухню. Пришли тетя Тоня, и тетя Лена, и Роза с кассы. Все — с улыбками и цветными ногтями. Но как только Леонид начал их отчитывать, романтическое настроение сползло с них, как пленка с ошпаренных кальмаров.
— С ума рехнулся! — тетя Тоня стояла, уперев руки в боки, рядом с холодильником. — Я и так знаю, что это соус вчерашний. А баклажаны с вечера лежат. Только время тратить на эти писульки. Это у вас там в рэс-то-ра-нах, — последнее слово оно растянула на иностранный манер, — видно, делать нефига, а у нас тут производство.
— А это? — он покачал перед ее носом пакетом неясного содержимого, которое оседлала плесень.
— Это не наше, — махнула рукой тетя Тоня с таким видом, будто пакет в холодильную камеру подкинули.
Ее шапочка отрицательно повертелась вместе с головой.
— Это я выбрасываю, — непреклонно сказал Леонид, — и с сегодняшнего дня все маркируем.
Тетя Тоня работала в столовой долго и относилась к ней по-хозяйски. После ухода прошлого старшего повара она и вовсе переняла власть и командовала всей сменой с удовольствием и монаршьей снисходительностью. Теперь ей не хотелось слезать с насиженных кулинарных высот обратно на землю.
Она недовольно прицокнула.
— А с тараканами что у вас?
Молчали.
— Елена Владимировна? — парень посмотрел на тетю Лену, робкую, почти прозрачную женщину в летах, которая под его взглядом совсем растеряла краску.
— Так месяца четыре назад травили.
— И сколько уже так живете? — голубые глаза потемнели, как предгрозовое небо.
— Их трави не трави, они снова лезут, — сказала тетя Тоня, — только возни с этим на несколько дней.
— Роспоренадзора не боитесь? Где ваш договор с СЭС?
— Это к Генке.
Катя испугалась, как бы гроза не прогремела прямо на кухне. Она ретировалась к тазикам с нечищенными овощами. Старшие были отпущены к своим делам. Целый день на кухне висело напряжение. Леонид был не доволен всем. Он грустно смотрел на безвкусную вареную картошку, погружая ее в протирочную машину. Один из салатов собственноручно убрал с подачи, когда обнаружил, что его возглавляет тунец из просроченных консервных банок. А когда добрался до морозильника с мясом и рассмотрел этикетки со сроком годности, окончательно замолчал, поверженный обстановкой.
Генка явился после обеда.
— Осваиваетесь? — дыша перегаром, радушно спросил он.
— Можно вас? — ответил вопросом на вопрос Леонид и сам пригласил Геннадия Петровича в его же кабинет.
Обратно выбрался хмурый и уставший, словно после битвы.
— Завтра у нас дезинсекция, — прокатился его голос. — Кто-то может вечером остаться?
Все посмотрели на тетю Тоню. Тетя Тоня желания помогать не выказывала и глядела непримиримо.
— Я останусь, — вызвалась Катя, и больше никто.