Дарья Симонова, 19 лет Родилась в Казани. Студентка НИУ ВШЭ («Филология»). Владеет английским, изучает немецкий, французский и древнегреческий языки. Живёт в Москве.
* * *
Меня тошнит каждый раз, когда я пытаюсь выйти из дома.
Я не могу ничего с этим сделать. Говорят, Бог любит троицу – я согласна и на четверицу, и на тристарицу, чтобы идти по бульвару, как нормальные люди в очках, отражающих затянутое облаками, точно непроницаемыми серыми занавесками, небо, фланируют с обмотанным вокруг руки поводком. Акита-ину заглядывает мне в глаза и тявкает, пытается опереться на мою икру, но лапки беспомощно стучат по воздуху: хозяйка просит «отстать от девочки». Я дышу на четыре счёта, вдох идёт хорошо, но выдох стопорится на второй секунде, и я не грациозно опускаюсь на ягодичные мышцы, а <…> плюхаюсь на коврик для йоги. Пытаюсь сфокусироваться на грузовике – единственное, что не мельтешит и находится на одной линии с глазами: синим по белому «Аварийная служба», только стоит он так давно, что колёса подсдулись и вросли в асфальт. На свежем воздухе хуже, почему-то он горячий, как песок на полуденном пляже; вроде конец ноября, а листья пластиково-зелёные, ни одного упавшего: вот что значит глобальное потепление, столько раз на английском мусолили, но вне аудитории ничего не предприняли. Я прикрываю рот руками, горло знакомо сжимается.
Ну пожалуйста. Сегодня у меня античная литература, там такой мужик колоритный, цитирует Гесиода в оригинале, потом сходим с одногруппниками за роллами из «Спара», они сами меня позвали, обед – тимбилдинг, я очень хочу друзей, вот и выбирай, какое платье лучше сядет, но поторопись, скоро акция закончится и хорошие размеры разберут. Отпусти меня. Ну один разочек.
Не отпускает. Бегу так, что школьный физрук поставил бы мне шестёрку, захлопываю за собой дверь, еложу ключом, неважно, в верную ли сторону, главное – соблюсти ритуал, снимаю рюкзак и запираюсь в ванной. Какое знакомое положение – подбородок на ободке, стараюсь не думать, сколько после появится прыщей, волосы за ушами, читаю руководство освежителя воздуха. Пшикнуть два-три раза. Избегать попадания в глаза. Хранить от минус десяти до плюс тридцать градусов. А если тридцать один – всё, пиши пропало, огнемёт? Я не успеваю за телом: мозг ещё представляет, как горела бы занавеска в ванной, а оно уже исторгает непереваренный завтрак. Рвёт гораздо больше, чем я ела, кажется, что в этом месиве плывут мои органы; надо будет вымыть унитаз, освежённый воздух явно не понравится соседке. Наконец жму на кнопку, и красноречивые доказательства моего присутствия уплывают по трубам. Я тщательно чищу зубы и умываюсь, заливаю место преступления «Брефом», теперь воняет ещё и цитрусами. В комнате нахожу телефон и хочу написать, что я не приду, но вспоминаю, что, в общем-то, некому: одногруппники так и остались для меня аватарками с Джойсом или аниме-девочкой, у меня нет никакого чата о семи людях, где меня закидывают сердечками и пожеланиями здоровья, поэтому я просто иду на кухню за колой. В детстве, когда рвало, мама гладила меня по волосам, укрывала одеялом, читала «Урфина Джюса», приносила сухарики и чай, а сейчас я пью то, что она называет очистителем для стёкол. Почему-то именно от колы тошнота уходит – наверное, не зря её предлагают к подозрительного вида шаурме.
Интересно, я так теперь всегда буду? Холодильник напоминает огромную аптечку, из еды только детское питание и курага, girl dinner*, жаль, что поневоле, я нахожу безобидную на вид пачку «Сешера» – беленькая, аккуратные буковки, she sells seashells by the seashore**, только меня вытошнит быстрее, чем я смогу произнести «Джек Робинсон» и эту скороговорку. На меня вываливается огромная хрустящая инструкция, побочкам посвящена целая сторона: разумеется, тошнота «крайне редко» и проходит через неделю. Иногда мне хочется выбросить эти таблетки в окно, пока я не вспоминаю, как было плохо до.
Я познакомилась с ним на книжной ярмарке, напоминавшей сад с глянцевыми тропическими фруктами. Я благоговейно ласкаю корешки, перекатываю на языке английские названия, и уворачиваюсь от бурного потока людей – как они только с такой скоростью успевают рассмотреть книги, нелюди какие-то, пришли в «Лувр» за «Джокондой», – когда в мою ладонь прыгает другая и похищает. Мы ходим от «Китай-города» до «ВДНХ» на одном, общем дыхании, ноют не ноги, а рёбра, психотерапевту всю жизнь за час, наконец нашла нужного, эфемерная поездка в Париж, осязаемая домой, огромный пёс ставит лапы на бёдра, оскверняет, забирает бантики в волосах и скрип сандалий по песку; я отворачивалась от зеркал и мылась на ощупь, скомканная салфетка принесла пользу, вобрав липкость со скатерти, и отправилась в мусорку. Мы ходим от нежности до презрения на одном, прерывистом дыхании, только я злюсь понарошку, следуя заветам Тибулла – нельзя любить то, что слишком доступно, – а он всерьёз, следуя заветам тупости – нельзя любить то, что слишком прекрасно. Мы расходимся – если, конечно, тут можно использовать возвратный глагол: это не реципрокально, я лишь реципиент, но что мне делать, я не могу заставить его остаться, я пытаюсь, я добиваюсь причин, а меня сбивают с ног словами «нет будущего», но как это, будущее же не просто случается с людьми, да, нам не о чем поговорить, кроме нашей любви, но мы в целом не умеем говорить, мы не обрели лиц, почему бы нам не вырасти вместе, он не хочет, не хочет, не хочет. Я рыдаю под одеялом и в душе, я пытаюсь двигаться дальше, но как, если столько месяцев был общий двигатель; моя квартира покрывается чёрной пылевой вуалью, я хочу выйти, но форточка не открывается, поэтому через неделю приходится выйти к врачу через дверь.
В интернете было написано, что она окончила вуз за год до моего рождения, значит, ей должно было быть сорок с чем-то, но меня встретила измученная тётка с чёрными кудрявыми волосами, пухлыми руками и взглядом: мол, пришёл очередной нищеброд по ОМС. От неё пахло учительницей, из-за которой ты сменишь школу; она расспрашивала с той же деланой добротой, с какой подсказывала бы мне, отупевшей у доски, вымучивающей стихотворение Вордсворта, и стучала по клавишам, словно плюясь «дурой» на каждом нажатии. Диагноз ясен, вот, приходите через месяцок-другой, может тошнить, придётся смириться, а алкоголь ни в коем случае – наверное, чтобы не было соблазна бросить (какая разница, от чего будет тошнить, это хотя бы вкусно), но я и не пробовала: очень-очень хотела, чтобы таблетки сработали.
И они сработали. Помню, как пришла от врача: всё было в снегу, даже брови, вокруг брызги, точно из моря вышла, легла прямо в джинсах на кровать и не закрывала глаза, пока электроника дрелью в мозг не призвала меня на семинар. А сейчас: просыпаюсь одним прыжком, как в рекламе, поднимаюсь, заправляю постель, раздвигаю занавески, иду печь яблочный пирог, улица дребезжит от трамвая и мотоциклистов, до меня доносится щебет прохожих, солнце жжёт, ещё не успев встать, поливаю нарциссы, колдую на балконе над огурцами и перцами, пахнет землёй, надеждой, жизнью. Оказывается, она ощущается именно так. Не то, что – ***
Меня привели сюда почётной гостьей, повздыхали, какая я красивая и как ему повезло; я хочу сесть, но места нет; он украдкой целует меня; на радостях съедаю три гранатовых печенья; ты наша семья, мы тебя забираем; у меня нет того, кто будет утешать долгими ночами, я тебя забираю; у меня нет меня, меня разобрали; меня оставили здесь почётной хозяйкой, повздыхали, какая я несчастная и какой он дурак; я мыла тарелки от тыквенной каши и выкидывала бутылки, пока они без одежд пускались в пляс; поочерёдно на плечи накидывалась безразмерная кожаная куртка, они пили вино, от которого кружилась голова, с ячневой мукой и мятой; мне нельзя, я непосвящённая, хотя очень хотела; нам он важнее, мы тебя забываем; у меня нет сил на долгие ночи, я тебя забываю; у меня слишком много меня, меня вернули в «Леруа Мерлен» –****
Воспоминания походили на повторяющийся кошмар, как в детстве, когда я стояла с верёвкой на шее перед безучастной толпой своих знакомых, и заканчивались так же – я вдруг понимала, что сплю, и садилась рывком, щека влажная от пота и слёз. Впихиваю в коробочку внезапно потолстевшую инструкцию. Меня больше не тошнит. На самом деле, когда я перестала выходить из дома, моя жизнь ничуть не пострадала: продукты привозят, йогой занимаюсь, задания и лекции скидывают на почту, книжек – тьма, если захочется тьмущую, то интернет в помощь; лежи, земледельничай, читай, выпекай, учись, спи – прижизненный рай; не то что там, снаружи, где настанет зима и бушующий ветер погубит все плоды, нажитые непосильным трудом. Как хорошо, что мне прописали таблетки. Наливаю воду в лейку и орошаю вазу с маленькими жёлтыми цветами, пахнущими так, что никакой диффузор не нужен; они отряхиваются от воды и блестят, на улице бы давно погибли, растоптанные безразличными прохожими. Вот и они, на улице жара, а они в пуховиках и барских шубах, двигаются, точно на 2-x, на работу или в вуз, тут недалеко есть один. Отставляю лейку и покусываю губы, наблюдая за мельтешением, словно за вьющимися у воды мошками. Я не выходила из дома уже три месяца.
Конечно, я пыталась совладать с тошнотой. Когда я впервые вышла на улицу и поняла, что не смогу пройти и двухсот метров до «Дикси», я вернулась, проблевалась и растерянно листала поисковую выдачу. Пейте воду маленькими глотками, не ложитесь, имбирный или мятный чай, глубоко дышите, не думайте о тошноте. Последний совет меня особенно повеселил – его точно написала моя англичанка, которая учила ad nauseam***** «не думать» на экзамене, а то переволнуешься и напортачишь. Используйте новые слова, ad nauseam, ad nauseam, мы что, это учим, чтобы вы так и выдавали просроченные выражения? Тогда я не могла понять, почему она злится – какая разница, как мы говорим, главное, что говорим, – а сейчас дошло: обидно столько времени учить собаку тявкать на незнакомцев, чтобы она всё равно подставляла им живот. Я пыталась применять эти советы – выходила с термосом, слушала классическую музыку и дышала ей в такт, – но тошнота поднималась к горлу, стоило мне только выйти за ворота. Одним словом, я смирилась, что в ближайшее время не выйду из дома.
На таблетках всё словно в предрассветном мареве – вроде так даже было задумано, апатия исчезнет, если забудешь её причину, но я забывала лишь детали; как всегда, не действует, а побочки схлопотала. Причём жаловалась я не на то, что помню, а что это мешает мне жить, приходит, как к себе домой, швыряет пальто в угол, кладёт ноги на стол и требует на первое слёзы, на второе истерику, а вместо компота – разодранное лицо. Вот и сейчас: сижу на кухне, никого не трогаю, даже ничего не починяю (моими зелёными пальцами только краш-тесты проводить), а в хлипкую, точно картонную дверь оглушительно стучатся, открывай, мол, сова, медведь пришёл. И ведь заходит, наглый, точно Бегемот, брезгливо осматривается (видимо, раньше лучше было) и садится на табуретку напротив, словно это он будет спрашивать о цели визита.
Ты отсюда не выйдешь. Конечно, пока ты здесь. А что, было когда-то иначе? Наверное, только вспомнить не могу. Ты пришёл и сломал мою жизнь. Какая же она была хрупкая, если рухнула от нескольких месяцев. Ты забрал цвет моей юности, мне пришлось восстанавливать его на крови. У тебя не получилось, иначе ты бы меня не видела. Пытаюсь протиснуться бочком, но он не пускает. Дело не в таблетках, там процент действующего вещества мизерный, сама видела. Тебя тошнит, потому что не хочешь на улицу. Много бы ты понимал, это я из-за тебя всё, слышишь, без тебя я осталась бы нормальной. Разве нормальный человек пошёл бы со мной? Пошёл, как у горгиевской Елены, или украли, или предназначение, или ослепил Эрот, или слова, я не виновата. В чём смысл учёбы, если ты всё равно ничего не запоминаешь? Я зажимаю уши руками. Уходи, это конец, я хочу, чтобы это был конец. Шевелит губами: Мойрам не приказывают. Я визжу, бросаю в него тарелки, но пронзает кожу мне, а он невозмутимо сидит на моей табуретке. Ты никогда отсюда не выберешься.
Выбегаю – назло, знаю ведь, что будет тошнить. Я дёргаю ручку, дверь послушно открывается и впускает в квартиру ледяной ветер, в футболке холодно, но я больше никогда при нём не переоденусь. На улицу, скорее, там свежий воздух, там нет его, Господи, я выкину эти проклятые таблетки, перемелю в миксере, что угодно сделаю, только бы он ушёл. От неожиданности едва не впечатываюсь в столб: из серых туч, точно из вспоротого живота плюшевой игрушки, валит снег, жжёт мне голые руки и порошит ресницы. Я утираю нос ладонью.
Кажется, медикаментозная терапия не лечит больную голову, а лишь помогает понять, что надо открыть окно и изо всех сил держаться за форточку.
________________________
* Cкромный и быстрый ужин. Дословно «девичий ужин».
** Английская скороговорка. Дословно «она продаёт морские раковины на морском берегу».
*** Пунктуация автора.
**** Пунктуация автора.
***** Лат. букв. «до тошноты».