Сергей Есин. Твербуль, или Логово вымысла: повествование места. – М.: «Роман-газета», № 11, 2008.
После выхода нашумевшего в середине 80-х, но до сих пор едва ли ещё по достоинству оценённого романа «Имитатор» Сергей Есин продолжительное время совмещал свою основную деятельность с должностью ректора Литературного института им. А.М. Горького. Сейчас становится понятным: служба его на капитанском мостике вуза спасла горьковское детище от участи некоторых других литературных «титаников».
Новоиспечённому ректору сразу же пришлось оказать отчаянное сопротивление выползшим на запах ваучеризации монструозным коллекционерам столичной исторической недвижимости. После того как нанятые кем-то мерзавцы подожгли его квартиру, многие простили бы Есину капитуляцию, чисто по-человечески поняли бы. Но для разоблачителя «имитаторов» существует метафизический закон, некогда сформулированный Пушкиным: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю». Поэтому в те годы, когда вся страна качалась на краю бездны, ректор не только пробивал финансирование вуза, но и вёл семинар прозы (до сих пор, по мнению многих, лучший в Литинституте) и много писал: романы «Затмение Марса», «Гладиатор», «Гувернёр», «Смерть Титана», «Хургада», десятки статей о литературе и театре. Ну и, конечно, ежедневно вёл знаменитый «Дневник ректора» – свидетельство очевидца смутного времени. А в новом веке увидел свет бесконечно грустный «Марбург»...
Иногда, как мне кажется, я различаю в художественном тексте фатальные знаки писательской судьбы. Повествование о престарелом профессоре, уныло бредущем по «зоне Танатоса» (таково, кстати сказать, название одной есинской статьи), всё время опрокидывается в наполненное ломоносовскими аллюзиями и пастернаковскими реминисценциями прошлое. Биографические параллели в «Марбурге» прочно связывают лирического героя с его создателем, как бы между прочим разменявшим восьмой десяток. Memento mori? Но вместо того чтобы, передав бразды правления институтом своему преемнику, удалиться на заслуженный отдых в ту страну, где «не темнеют неба своды, не проходит тишина», заведующий кафедрой литературного мастерства профессор Есин по приобретённой в юности актёрской привычке сымпровизировал этюд – показал нам в новом повествовании молоденькую студентку облегчённого поведения. А может, и вправду изобрёл «эликсир молодости»?..
Героиня романа «Твербуль, или Логово вымысла» только издали напоминает обыкновенную ночную столичную бабочку, по капризу судьбы запорхнувшую на семинар прозы в Литературный институт, где служит охранником её однокурсник и любовник Саня. Глазами гулящей провинциалки смотрит на мир старый писатель – то с макушки бронзового литинститутского Герцена оглядывает известную ему до кирпичика историческую окрестность (будучи ректором, Есин поневоле вникал во все хозяйственные мелочи), то рефлексирует в романтическом подвале-склепе, где, собственно, и начинается основное действие.
Обнаруживается, что институтское подземелье населено тенями советских писателей. Родов, Зонин, Вардин, Лелевич, Авербах, Безыменский, Либединский et cetera. «Какой однообразный пейзаж!» – когда-то поиронизировал по их поводу бронзовый классик с Триумфальной площади. Наведываются сюда и бывшие «небожители»: Фадеев, Пастернак, Клюев... Что-то вроде собрания домовых из орловского «Альтиста Данилова». Чем же заняты «инженеры человеческих душ» в загробном мире? Оказывается, они пытаются организовать в прямом смысле слова подпольное заседание Союза советских писателей, на этот раз мёртвых. Но даже избрание президиума не идёт у них дальше взаимных упрёков и обвинений. Как это повелось ещё при жизни, члены СП и в посмертии пререкаются, сплетничают, наушничают, ябедничают и склочничают.
«Писатели на портретах с обеих сторон длинного коридора ненавидяще глядели друг на друга». Это уже о главном здании института. Здесь охранник Саня во время одиноких ночных блужданий находит на кафедре общественных наук давний образчик сведения далеко не творческих счётов – адресованный Владимиром Ставским наркомвнуделу Николаю Ежову донос на Осипа Мандельштама. Обратите внимание: молодой охранник интересуется вылинявшими писательскими доносами, которые услужливо подсовывает ему явившееся из адского пекла привидение Ставского, даже списывает для себя некоторые фамилии. А подпольное заседание, как выясняется, происходит в воображении юной писательницы. Но почему же молодые люди погружены в чуждую им действительность?
Да потому, что перед нами сам Сергей Есин – его возраст, его опыт, его интересы. Его многолетняя борьба с «имитаторами». Только ведётся она теперь свежими силами молодых литературных персонажей. И эта есинская реальность – к стыду для нас – гораздо ярче, полнее, разнообразнее, чем узкий, тусклый и дряхлый мир нынешних двадцати- и тридцатилетних сочинителей.
Кульминация романа – сцена защиты диплома. Тут мнения писательских теней, приглашённых героиней в аудиторию, где происходит обсуждение её экстравагантной пьесы по дневникам Кузмина, снова фатально расходятся. Экзаменационная комиссия спешит перейти на личность самой «подзащитной», но Гоголь, Александр Островский и примкнувший к ним Фадеев уже одобрили пьесу и теперь спешат разлететься восвояси.
Подобно воландовской свите взмывают они над Тверским бульваром. С ними – молодая выпускница. «Я пролетаю над Москвой и думаю, как хорошо, что судьба не снабдила всех граждан нашей родины таким же, как у меня, пронзительным и всё обнимающим взглядом». Добавим: взглядом Сергея Есина.
А мы, читатели, отправляемся по своим земным делам, радуясь тому, что энергия, которой наделил наше воображение писатель, не исчезает вместе с заключительными словами романа.