Анастасия Ермакова. Окна с видом на МКАД. – М.: ИПО «У Никитских ворот», 2019. – 425. – 1000 экз.
Редкие по нынешним временам истории, без зауми, выпендрёжа и позы самолюбования. Это не фотокарточки чего-либо виденного в жизни, не прозаические селфи автора, а многим большее. То, что мы постоянно игнорируем, скользя по жизни с затуманенным взором.
«Мне нравится, когда время останавливается, овеществляется, превращаясь в фотографию, засохшего жука, сонную пыль… В слоях пыли скрыт закон невозвратности. Но именно она выстраивает новую реальность прошлого по закону счастья», – пишет Анастасия Ермакова в повести «Из-за ёлки выйдет медведь». Механику этого закона счастья автор и пытается расшифровать. Дальше появляется ржавый старый велик из детства, и этот образ загружает поток воспоминаний. Из этого образного ряда и состоит человеческая память, которая, овеществляясь, наполняет образами мир и выстраивает кардиограмму счастья. Вещные образы, будто отпечатки жизненных сюжетов, следы человеческого пути. Стоит прикоснуться или испытать эффект дежавю, и они разворачиваются, начинают оживать. Отсюда и невозвратность – закон сохранения времени и сюжетов, живущих в параллельных реальностях. Схожее ощущение есть и в творчестве Сергея Шаргунова.
Человеческая жизнь, при взгляде со стороны, «мерцает тихо и потаённо, ей будто не хватает решимости ни вспыхнуть, ни погаснуть совсем». Понятно, что мир, окружающий это мерцание, полон возможностей, и тут главный вопрос в приручении его: «Насколько я его приручу, настолько он и будет для меня счастливым». Героиня повести раскладывает сливы в банки для закатки под руководством бабушки и обжигается. Приручение даётся не сразу…
Это тихое мерцание жизни и пытается ухватить в своей прозе Ермакова, что ей вполне удаётся. Её героиня движется по амплитуде от разочарования до очарованности. Да, да, по той самой кардиограмме счастья: «Разочароваться, чтобы вновь ощутить себя очарованной. Разувериться во всём, чтобы во всё поверить» и через это «суметь ухватить редкие полновесные моменты бытия», восстановить и реанимировать важные воспоминания. Из них во многом и состоит человеческая сущность. Она будто магнитолента, на которую эти воспоминания записываются: «Ощутить ту скорость, с которой я летела, сидя на неподвижном мотоцикле детства, когда папа и мама стояли справа и слева от меня, как ангелы, молодые и красивые ангелы, и держали руль... Сыграть с бабушкой в старинное лото, где всё пронумеровано и известны правила игры, но всё равно ничего не понятно... Познать близость мужчины, спящего в другой комнате...»
Так складывается «Бескорыстная мозаика бытия. Драгоценная морока существования. Безделушки влюбчивой памяти». Всё это наполняет личное эмоционально-смысловое содержание картины, которую героиня повести повесила на даче. Полотно представляет собой целостное впечатление «давно исчезнувшего светящегося живого дня», и на нём вот-вот из-за ёлки выйдет медведь. Через это наполнение личными смыслами оживает вещный мир, который записывает то самое тихое мерцание человеческой жизни. Внутреннее и внешнее сочетается и оживает в этой симфонии.
В этом смысле понятен и символический смысл названия сборника, тексты которого как раз и представляют своеобразные окна из личного маленького тихого мира в большой, быстрый, шумный и яркий поток жизни. Что-то из него получится ухватить, и через органы чувств это станет личным достоянием, что-то пронесётся мимо, слившись с общим движением. Такова и жизнь человеческая, что взгляд из своего малого мира на мир необъятный. Получится ли что-то из него ухватить и приручить – от этого и зависит категория личного счастья и энергия мерцания.
Едет домой троллейбус (повесть «Техника безопасности»), в котором героиня смотрит в окно на проплывающие окна домов-кораблей, где «в жёлтых покачивающихся каютах сидят счастливые люди и пьют чай и говорят о пустяках». Так и пребывает человек в этом движении времени и подчинённости «законам будней». Возникает порыв изменить жизнь и выскочить из этого троллейбуса...
Опыт постижения и вглядывания в окна приводит к тому, что героиня «стала замечать штампы. В стихах и в жизни». Только умение избавляться от них не приходит. Быть может, эти штампы также входят в ту самую систему техники безопасности жизни, над которой иронизирует героиня? Возможно ли обезопасить себя, чтобы не погружаться в жуткую глубину смыслов?..
«Я часто думаю о невозможности перенести жизнь сразу на чистовик из-за особой, необъяснимой любви к черновикам. Потому что черновой вариант – при любом исходе – всё равно геройство. Непризнанное, никем не замеченное, но – геройство. Мой дядя, мамин брат, пьяный замёрз зимой на улице, прямо возле своего подъезда. Ему было сорок два. Безвестно замерзнуть на пороге своего дома – тоже подвиг. Пусть абсурдный. Никчёмный. Совершённый не во имя родины, не во имя свободы. А просто так. От тоски. В один обыкновенный морозный день», – размышляет героиня повести «Техника безопасности».
Черновик, в нём ведь тоже есть своя жизнь, которая жертвенно отдаёт себя ради чистового варианта. Опять же к нему как раз и подходит выражение «тихое мерцание». Именно так происходит с черновиками, которые являются потенцией и зерном чистовика – так и мерцание есть прошлое или будущее пламени.
Память – листы с черновыми набросками. Они могут легко затеряться, выпадет сюжет и образ, с ними связанный, а значит, в мозаике жизни образуется новая пустота. Но черновик, в отличие от чистовика, – постоянно длящийся процесс, а не точка, вот поэтому: «Я стараюсь продлить в своей памяти то, что уже не существует и никогда не будет существовать, придумать дорогим для меня людям счастливую судьбу, хотя бы пятиминутную, исчезающую раньше, чем кто-нибудь из них поверит в неё. Я сосуд, в котором хранится бесплотное: взгляды, жесты, голоса. Бесполезное и драгоценное вещество жизни».
Ермакова умеет говорить просто о важном, поэтому и её послание проникновенно. Надо попытаться его уловить, и открывается многое, в том числе и то, что делает взгляд на мир, на жизнь более чистым, ясным, подлинным. В книге как раз и показаны в различных вариантах путь поиска и обретения подлинности, «драгоценного вещества жизни», бегство от повсеместной «мертвечины» и «сплошных суррогатов», всего того, что подменяет утраченное чувство реальности.
Происходит это через погружение в человеческое одиночество, через переживание себя тем самым черновым наброском, в полной мере ещё не реализовавшимся. Куколка в коконе может остаться внутри, продолжать читать мир через окна, никогда и не выйдя за пределы внутренней очерченности. Или начнёт воспринимать эти окна как подготовку к совершенно новому этапу. Возможно, появится бабочка. Или появится человек, который выйдет из троллейбуса на остановке и внезапно изменит свою жизнь.
Так окно превращается в точку радости или счастья. Её ищет брошенная беременная жена в возрасте немногим за тридцать, работающая психологом в доме престарелых (повесть «Точка радости»). Там тоже брошенные люди с обнажёнными сердцами, пытающиеся найти и зацепиться за ту самую «точку радости» – окно, чтобы «появилось не только настоящее, но и будущее». Героиня повести сравнивает себя с «неловким конькобежцем», который «постоянно падает и ходит с разбитыми коленками, но снова упорно встаёт на коньки», при этом ищет не гладкий лёд, а «трудную поверхность».
Отличный рассказ «Яблоко в тине», герой которого одинокий мужчина Виктор, тихо спускающийся под жизненный откос, отложенный за ненадобностью черновик. Он будто пробуждается, спасая тонущую девочку, и переходит в «чистовую» плоскость. Виктор не умеет «плавать» по жизни, разучился, выброшен из её потока, как то самое яблоко в тине. Тина затянула его так, что и внутренней сути не разглядишь, проще отбросить и выкинуть, но можно через «точку радости» и чудо спасения преобразить.
Или рассказ «Мамаиха», где ветхая старушка, прощаясь, дарит горсть карамелек. Они, будто лепестки «цветика-семицветика» из катаевской сказки, хоть и не исполняют желания, но делают возможным прокрутить назад «хрупкое, ломкое время». Позволяют вырваться из времени, из его потока, ощутить паузу, ведущую к радости наслаждения им: «…надо научиться вырываться из времени, замедлять его до полной остановки и наслаждаться им». Без этого умения невозможно обретение ни счастья, ни радости, ни себя.
Анастасия Ермакова в своём сборнике как раз и совершает такое замедление. При этом время, замедляясь, овеществляется и становится этаким «цветком», который автор предельно осторожно берёт в руку и любуется, вдыхает ароматы, тем самым сочетаясь с ним. Так она распахивает свои окна в большой мир, так они становятся окнами роста, а не преградой и линией разделения.