Гениальность может передаваться через великую русскую литературу

Николай Скатов. Тип нормального гения. – СПб.: Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов, 2024. – 32 с. – 1000 экз.

Небольшая по объёму брошюра неоценима по содержанию мысли. Потрясающие раздумья выдающегося российского учёного, которые изложены в ней, – не только о гениальности Пушкина, но и о России, и о смысле нашей с вами жизни.

Выпущенный текст появился при участии трёх замечательных россиян. Кроме, разумеется, самого Николая Николаевича, это ещё мой учитель – профессор В.Е. Триодин, представлявший гостя студентам в 1997 году (и сегодня работающий в нашем университете), и другой весьма почитаемый мною профессор – член-корреспондент РАО О.Е. Лебедев, с которым мы общаемся на почве академической науки более 30 лет.

Олег Ермолаевич извлёк из своей домашней библиотеки брошюру с лекцией Скатова, изданную нами в 1998 году, и сказал, что хотел бы подарить её всем участникам семинара школьных учителей «Пушкинская встреча педагогов в Санкт-Петербургском гуманитарном университете профсоюзов», который мы провели 19 октября 2024 года, в день рождения Пушкинского лицея (открывшегося в 1811 году).

Следует отметить, что наш цикл «Избранные лекции Университета» начался в декабре 1995 года. Тогда события в культурной жизни страны развивались столь удручающе, что возникла угроза, сформулированная Шекспиром и высказанная устами Гамлета: «распалась связь времён». И мы решили противостоять одичанию страны всеми доступными коллективу скромного вуза средствами. Лекция Скатова стала десятой в серии. На сегодняшний день мы издали уже 234 выпуска.

Мысли блистательного Николая Николаевича совершенно не потускнели. К тому же при всей невероятности круга моего общения за время ректорства (с 1991 года) я считаю его одной из самых замечательных личностей, с которыми меня только знакомила судьба. И переиздать его лекцию для меня – и профессиональная, и личная радость. Считаю, что наследие Н.Н. Скатова относится к сокровищнице отечественной педагогики. Рекомендую коллегам познакомиться и с его книгой «О культуре», изданной СПбГУП в 2010 и 2014 годах. Ею мы открыли нашу книжную серию «Классика гуманитарной мысли».

 В сборнике – рассказ о Николае Николаевиче, ряд его изумительных статей об отечественной литературе (не только Пушкин, но и Некрасов, Достоевский, Островский, Чехов, Ахматова и др.), настоящем и будущем русской культуры. И ещё – 12 текстов выступлений Скатова, появившихся в ходе его сотрудничества с нашим университетом. А также библиографический указатель работ учёного.

Думается, школьным учителям может быть полезно интервью Николая Николаевича, изданное нами в 2003 году в сборнике «Университетские встречи – 2». По меткому выражению академика Д.С. Лихачёва, если в Италии нацию создала музыка, то в России её создала великая литература. И в трудах Н.Н. Скатова это обстоятельство раскрыто удивительно полно, ярко и убедительно, что даёт возможность понимать особую миссию учителя литературы как строителя будущего России – страны великой культуры. Нашим детям, подросткам, молодёжи нужны Учителя. Даже если младшие поколения не всегда это понимают.

Александр Запесоцкий, член-корреспондент РАН, ректор СПбГУП

Тип нормального гения

Николай Скатов об А.С. Пушкине

Александр Сергеевич Пушкин в настоящее время вступает в один из самых драматических периодов своего существования. Грядет двухсотая годовщина со дня его рождения, и он становится, как кто-то однажды сказал, одним из «писателей, всходящих на юбилейный эшафот». Я считаю, что за двести лет великий поэт еще никогда не попадал в столь сложное, столь тяжелое положение, в котором сейчас он оказался в связи с этим юбилеем.

Во-первых, внешне. Устроили, учредили роскошный Ответственный комитет во главе с Виктором Степановичем Черномырдиным. В состав вошли также губернатор Санкт-Петербурга, Дмитрий Сергеевич Лихачев и аз грешный. Надо сказать, что Комитет этот до сих пор ни разу не собирался.

Во-вторых (и это самое главное), Пушкин вступает во внутренне сложное существование, в какое, по-моему, ни один писатель вступать не может. Вы, наверное, слышали такой термин — «народное пушкиноведение». «Достоевсковедение народное» вроде на слух не ложится, «чехововедение народное» — тоже, а «пушкиноведение народное» — это да. Пушкин всех заинтересовал, всех затронул, все о нем говорят, все о нем пишут, все что-то в нем открывают. Просто бедствие в Пушкинском Доме, поток посетителей и писем: один одно «открыл» в Пушкине, другой — другое, третий — третье и так далее. Когда-то Аполлон Григорьев сказал: «Пушкин — наше все». И вот мы наше все сейчас на него и вешаем.

Недавно в Москве проходила книжная ярмарка, довольно представительная; я туда тоже был приглашен, и мы с министром печати должны были там давать некое интервью. Итак, я рассказываю о Пушкине, о собрании сочинений, которое там представляли, и попутно замечаю, что в наше время Пушкин иногда изображается как некий Нострадамус, и даже в Таганроге нашли якобы его архив — неизвестный, но принадлежащий Пушкину(!), с историо-софскими таблицами; таблицы эти опубликованы. «Вот какая чушь сейчас опубликована», — говорю я. Смотрю, у телевизионщиков физиономии вытянулись. Оказывается, это была та самая бригада, которая делала фильм о Пушкине-Нострадамусе. А к Пушкину-то эти таблицы не имеют ни малейшего отношения, никакого, я даю голову на отсечение. Недавно вышла книжка, в которой говорится, что Пушкин уже в «Руслане и Людмиле» предугадывал жидомассонские заговоры и разоблачал их. Вот такие появляются книжки.

Сейчас, надо сказать, время довольно бесстыдное наступило. Выходит в Америке так называемый «Тайный дневник Пушкина 36-го года», порнографический. Сделано по образцу «Философии в будуаре» маркиза де Сада; прислали его и нам. Опубликовано во всем мире, даже прислали рекламу: в Италии — да, во Франции — да, в Англии — да, в России — и оставлено свободное место, знак вопроса и внизу подпись: «Слабо?» Причем вовсе не имеется в виду, Пушкин это или нет, а то, что мы, такие-сякие, увлеченные Пушкиным, не решимся этого сделать. К Пушкину все это не имеет никакого отношения; могу текстологически подтвердить, что это подделка, не очень ловкая подделка. Вот вам и «Пушкин — наше все». А уж что сейчас наговаривают на Наталью Николаевну, так просто страшно слушать. Так что время Пушкину предстоит «пережить» действительно нелегкое, и что еще последует в связи с его юбилеем, сказать трудно.

А между тем Пушкин именно сейчас для нас имеет как никогда колоссальное значение. Когда-то, очень много лет назад, в начале прошлого века, Н. В. Гоголь сказал: «Пушкин — это русский человек в своем развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет». Фразу эту постоянно повторяют. Я должен сказать, что Гоголь абсолютно точно это отметил. Гоголь оказался пророком, и действительно, сейчас Пушкин явился через двести лет как русский человек в своем развитии.

Гоголь вовсе не имел в виду, что явятся сонмы Пушкиных, или что вся нация предстанет в виде некоего коллективного Пушкина, а то, что Пушкин явится через двести лет в своем развитии, именно Пушкин. Пушкин двести лет развивался, обнаруживая, «раскручивая» свой внутренний потенциал, и сейчас для нас действительно явился, как никогда для всей нашей человеческой и национальной

жизни необходимый. Почему? Да потому что мы-то многое потеряли. Мы потеряли ориентиры, потеряли элементарные представления о том, что есть добро, а что зло, что хорошо, а что плохо, что красиво, а что безобразно. Я уж не говорю, что делает телевидение со всеми нами. Тут, действительно, за голову схватишься. Недавно Почетный доктор вашего Университета Д. А. Гранин в своем интервью газете «Аргументы и факты» сказал: «Не смотрю телевизор, невозможно смотреть». И в этот момент, когда мы действительно потеряли ориентиры, особенно важно явление Пушкина через 200 лет сейчас перед нами.

Мы сейчас более чем когда-либо подготовлены к восприятию Пушкина, потому что никогда еще не были так свободны. Мы сей- час никак и ничем идеологически не отягощены, может быть, даже это и страшно. Но смотрите свободно на Пушкина, и Пушкин явится в новом качестве: не Пушкин-революционер, не Пушкин-консерватор, не Пушкин — религиозный человек. И мы сегодня как никогда готовы к восприятию Пушкина в этом особом его качестве. В каком? Пушкин, я думаю, единственный в мире тип нормального гения. Гений всегда исключение из норм, гений всегда все-таки выбивается из ряда, а Пушкин — это нормальный гений или гений нормы, если угодно. Вот в этом качестве он перед нами сейчас пред- стает, и он развивался как единственный в своем роде нормальный человек на всех этапах.

Можно проследить развитие Пушкина как русского человека за двести лет и развитие самого Пушкина от детства до гибели. Пушкинское детство многими представляется по книге Ю. Тынянова, которую они читали и, видимо, будут читать. На мой взгляд, это самое неудачное произведение, которое написал Тынянов в своей жизни. Есть очень хорошая книжка Ю. М. Лотмана, она известна и пользуется популярностью. Действительно, прекрасная книжка, кроме первой главы.

Принято считать, что Пушкин — человек без детства. Но хотя родители — «шалабер»-отец и светская, вроде бы совсем «не домашняя» мама — внимания на сына обращали мало, у Пушкина было поразительное детство, с какой стороны ни посмотри. Пушкин родился в Москве (которая всегда была своеобразной хранительницей русского языка) в литературной семье. Его отец тоже был в известной мере поэтом, а письма мамы, Надежды Осиповны, сравнивали с письмами мадам де Сталь, а ее саму — с героиней этой писательницы — Дельфиной. И вот представьте себе писателя второй половины XIX века, которого, например, учили бы одновременно и Толстой, и Достоевский, и Тургенев, и Гончаров, и Лесков. А Пушкин с детства воспитывался в общениях с В. А. Жуковским, К. Н. Батюшковым, И. И. Дмитриевым, Н. М. Карамзиным.

Наряду с великолепным знанием французского языка Пушкин до тонкостей чувствовал и родной русский. В этом большая заслуга его бабушки — Марьи Алексеевны, в которой текла кровь Пушкиных, Ржевских и Ганнибалов. Она, няня Арина Родионовна, дядька Никита Козлов (тоже, кстати, не без поэтического начала), который был при Пушкине с детства и до самого конца (именно он внес на руках в квартиру на Мойке смертельно раненого умирающего поэта), — вот кем была представлена «народная школа» поэта.

Ну и, конечно, Подмосковье. Достоевский говорил: «Ребенок не должен воспитываться на асфальте. Жить он может на асфальте, а воспитываться должен в деревне». Пять лет прожил в деревне и русский мальчишка Пушкин. И именно в детстве была пройдена им поразительная школа, языковая, словесная. Я не могу сейчас проследить все этапы становления Пушкина как нормального человека, но повторяю: это единственный тип нормального гения, определенным этапам развития которого присущи и определенные кризисы. Вот почему Достоевский сказал в свое время о нем: «Пушкин явление пророческое и, может быть, единственное явление русского духа».

Сейчас очень много говорят о Пушкине-пророке, о Пушкине-«Боге». Погодин записывает: «Читал корректуры, помолясь Пушкину», Туманский полушутливо, но очень характерно называет Пушкина Иисусом Христом нашей поэзии. Почти никого в русской литературе такими эпитетами не характеризовали (правда, П. И. Чайковский однажды в письме к брату Модесту написал «о несомненном для меня божественном происхождении Толстого», но это особый случай). Почему же Пушкин — пророк, почему Пушкин — «Бог», почему Пушкин — Иисус Христос? Да потому, что Пушкин дал нам слово. Пушкин — основоположник того русского литературного языка, на котором мы говорим и думаем до сих пор.

Но почему? Между прочим, Пушкин чуть ли не единственный великий писатель того времени, который не ввел в язык практически ни одного нового слова. Как так? Основоположник русского литературного языка не создал ни одного нового слова? Достоевский, кажется, одно ввести изловчился и гордился этим невероятно, Карамзин десятки новых слов ввел, а мы считаем основоположником русского литературного языка не его. Почему именно Пушкин — создатель и основоположник русского литературного языка?

Позволю себе некоторое отступление от темы. Сегодня мы живем в условиях невероятного наступления англоязычной стихии, английского языка, которое уже становится бедствием: пройдитесь по Невскому и убедитесь в этом. Уже постановления принимают о том, чтобы менять на вывесках английские названия на русские. Нечто подобное происходило в предпушкинское и пушкинское время, , но только тогда всюду царил французский язык. Мы сейчас говорим об англомании, об американизации, о вестернизации, а тогда таким же «бедствием» было влияние всего французского.

Я должен сказать, что и английский язык тоже переживает сейчас нелегкие времена. Ведь где сегодня прежде всего применяют английский язык? В торговле, коммерции, бизнесе, что, по-моему, подвергает великий английский язык страшному испытанию. Я надеюсь, что русский язык в столкновении, соревновании, борьбе с англоязычной стихией должен победить, и не нужно здесь ничего искусственно ограничивать.

Сегодня пример Пушкина как никогда поучителен. Ведь если бы Пушкин не прошел замечательную французскую школу, то у нас не было бы сегодня ни Пушкина, ни великолепного русского языка. Вы помните, какая была кличка в детстве у Пушкина — у основоположника русской литературы и русского литературного языка? Француз, француз! С языком ведь можно обращаться по- разному. Я люблю приводить такой пример: Тютчев многие годы жил во франкоязычной стихии, писал по-французски письма, по- литические статьи; на русском же языке — только стихи. Отсюда и некоторая их «законсервированность», такая, так сказать, высокость. А Пушкин — это как два сообщающихся сосуда. У Пушки- на русский и французский языки взаимодействуют великолепным и очень плодотворным образом.

Вы, конечно, знаете знаменитое письмо Татьяны, которое она пишет Евгению Онегину. На каком языке она пишет? На французском. До Пушкина русская литература не умела объясняться в любви на родном языке. И вот впервые Пушкин с Татьяной вместе писал письмо, мучился, вначале ничего не получалось. Был момент, когда он уже просто хотел махнуть рукой и писать письмо по-французски. По-французски сделать это тогда было проще. Но нужно-то было сделать это по-русски! И наконец все-таки вдохновение пришло, и письмо Татьяны Пушкин написал по-русски (хотя в точном соответствии с исторической бытовой правдой Татьяна в романе пишет письмо по-французски, а поэт переводит его на русский язык). Журнал «Московский вестник» в то время писал: «Мы удивляемся, как наши дамы, прочитав письмо Татьяны <...> еще до сих пор не отказываются в обществе от языка французского».

Конечно, Пушкин прошел великолепную иноземную школу, но «сырье» было замечательное. Вот он и взял «передовую французскую технологию» и, применив ее к нашему, действительно по- разительному языку, начал создавать и создал литературный язык, не выдумав ни одного нового слова. Например, слово «блестеть». У Пушкина оно употребляется в 12 значениях («Ничем мы не блестим», «Сатиры смелый властелин, / Блистал Фонвизин — друг свободы», «Театр уж полон, ложи блещут»), не зарегистрированных словарями того времени. Пушкин, образно говоря, «раскрутил» русский язык, выявил его потенциал, показал его безмерное богатство. Он, как никто, научил нас говорить по-русски. Он, действительно, создал русский литературный язык. И звание осноовоположника русского литературного языка больше никому не принадлежит — ни Достоевскому, ни Толстому, ни Тургеневу. Они работали по уже созданному Пушкиным, ибо (помните, по Евангелию от Иоанна): «В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог». Пушкин, действительно, Бог русской литературы, ибо в начале было слово, и он нам это слово дал, использовав для этого и французский язык — самый совершенный, самый законченный, самый «идеальный» язык XVII–XVIII веков, который позволил в определенной степени создать и русский литературный язык. Вот что такое Пушкин, вот почему сейчас, я думаю, для нас чрезвычайно поучителен его опыт, когда наш современный русский язык оказался перед лицом такого воздействия иноязычных стихий.

В XIX веке тоже ведь шла борьба. Грибоедов, например, просто не принимал иностранных слов принципиально. Он отрицал такие слова, как, например, «лабиринт», призывая использовать «блуждалище», подобно Шишкову с его «мокроступами» вместо «калош». Вот мы бы в этих мокроступах по этому блуждалищу и ходили бы, наверное, до сих пор, но именно Пушкин разрешил это противоречие между французским и русским.

Когда я говорю, что Пушкин — нормальный гений, то имею в виду не только самого Пушкина. Есть известное высказывание Герцена: «Россия ответила на вызов Петра сто лет спустя громадным явлением Пушкина». Пушкин, конечно, персонален, но ответила-то Пушкиным Россия, и сам Пушкин в этом смысле, если так можно выразиться, есть продукт (не очень, конечно, изящное слово, но позволю все-таки себе его произнести) некоего коллективного общенационального знания, сознания и опыта. Вот отсюда и происходит та замечательная особенность Пушкина (впрочем, как и всей русской литературы этого времени), которую, вероятно, можно было бы называть синтетичностью.

Возможен ли сейчас «новый» Пушкин? У Ф. Сологуба есть одна любопытная фраза, несколько парадоксальная, задорная, с вызовом: «Новым Пушкиным будет тот, который обворует всех своих современников». И Пушкин, действительно, был человеком, который «обворовал» и всех своих современников, и всех своих предшественников, но если бы он этого не сделал, то и Пушкина у нас тоже не было бы.

В 1920-е годы выходила работа исследователя М. О. Гершензона, которая называлась «Плагиаты Пушкина». В Англии, кажется, есть работа «Плагиаты Байрона», а гениальный немецкий поэт Гёте говорил о себе так: «Начни я перечислять, чем я обязан великим предшественникам и современникам, то от меня, право, мало что останется». Если Пушкина «перетрясти», от него тоже мало что останется. Например: «И разъяренные валы <...> дробят о грозные скалы» или «Дробясь о мрачные скалы, шумят и пенятся валы». Во втором случае — это Пушкин, а в первом — это поэт Филимонов, которого, я думаю, здесь никто не знает. Я уж не говорю о вещах, которые очевидны. «Вослед Радищеву восславил я свободу...»:

«Вольность» Радищева, «Вольность» Пушкина. Определение «гений чистой красоты» мы все воспринимаем как пушкинское, на самом же деле автор его — В. А. Жуковский. «Ты помнишь ли врача, достойна слез и смеха?..» — это Я. Б. Княжнин, «О люди, жалкий род, достойный слез и смеха», — это Пушкин. А чья, по-вашему, удивительная, изумительная формула, которая начинает стихотворение «Что в имени тебе моем?». Был такой поэт-элегик Саларев; его почти никто не помнит, но одну формулу он дал — «Что в имени тебе моем?», и Пушкин взял ее у Саларева, поместив в стихи, обращенные к Каролине Собаньской. Когда П. А. Вяземский издавал «Бахчисарайский фонтан», и его страшно смущала фраза «Под стражей хладного скопца», Пушкин объяснил: «Меня ввел в искушение Бобров». Во времена Пушкина уже почти никто этого Боброва не знал и не читал, а в конце XVIII века вышла сочиненная капитаном Семеном Бобровым книга «Таврида» объемом почти в триста страниц, написанная белыми стихами. Пушкин же прочел эту «Тавриду», так сказать, пропустил ее через себя, и двумя строчечками этот канувший в Лету С. Бобров навсегда задержался в «Бахчисарайском фонтане» Пушкина, который написал:

«Под стражей хладного скопца»; у Боброва же в «Тавриде» стояло:

«Под стражею скопцов в гаремах».

Пушкин — это на самом деле продукт (еще раз повторю это слово), это производная, это результат общенациональных усилий, тот (говоря словом XIX в.) органон, который пропустил через себя всю русскую литературу XVIII — начала XIX века, беря, где возможно, то строчечку, то слово, то образ, то эпитет. Действительно, вся Россия сконцентрировалась в Пушкине и ответила Пушкиным на вызов, брошенный Петром, за сто с лишним лет до рождения поэта. Вот что такое Пушкин.

Вся литература этого времени — очень синтетическая литература. «Горе от ума» тогда называли «светским Евангелием». В «Мертвых душах» каждое словечко несет бесконечный смысл. А «Евгений Онегин», безусловно, «энциклопедия русской жизни», именно энциклопедия, потому что каждое слово, действительно, несет особый смысл; это поистине синтетическое явление, вобравшее в себя русский и мировой художественный опыт. Сейчас мы можем (хотя я ни в коем случае, конечно, вас не ориентирую на плохую учебу) даже не знать литературы XVIII и первой половины XIX века, по- тому что все это уже в сжатом, собранном, замкнутом, предельно обобщенном виде есть у Пушкина.

Я приведу один пример, который, на мой взгляд, чрезвычайно показателен. Вспомним формулу: «Гений чистой красоты». Жуковский один раз воспользовался ею в стихотворении «Лалла Рук». Как вы, вероятно, помните, он был учителем и воспитателем будущей царицы (жены Николая I), но только тогда того, что Николай, а не Константин станет царем, никто не знал. Под строжайшим секретом это держалось, да и сам Николай не слишком стремился быть царем и не очень на это рассчитывал. И когда он просто был великим князем, женившимся на дочери прусского короля, он с женой гостил у своего царственного тестя в Берлине. Там разыгрывались живые картины в маскарадных костюмах, и будущая императрица Александра Федоровна изображала индийскую принцессу Лал- ла Рук. И Жуковский написал по этому поводу стихи, где назвал ее «гением чистой красоты». Ну назвал и назвал. Прошло какое- то время, и снова в стихах он вернулся к этому эпитету — «гений чистой красоты». А потом, когда Жуковский после этих берлинских торжеств приезжал в Дрезден, то в Цвингере он увидел Сикстинскую мадонну. Свои впечатления он сначала изложил в письме своей царственной ученице, а потом издал это письмо как очерк, посвященный Сикстинской мадонне. И там он говорит: «Гений чистой красоты был с нею». А Пушкин прочел этот очерк и даже не законспектировал, а переписал его; там и впечатления Жуковского, и «гений чистой красоты».

Зачем я это все вам говорю? А затем, что когда Пушкин написал «Я помню чудное мгновенье», то «гением чистой красоты» он там назвал вовсе не Анну Петровну Керн, и, вообще говоря, Анна Петровна Керн не имеет к этому никакого отношения. Писал ли он стихи Анне Петровне? Конечно, например альбомные стихи типа: 

это точно Анне Петровне Керн. А «гений чистой красоты» — это, простите, не ей. А то многие даже начинают думать: как же так? Анна Петровна Керн, ну, мягко говоря, достаточно легкомысленная женщина, изменявшая мужу с Пушкиным, и Пушкину также изменявшая. Да сам Пушкин об этом пишет. И это о «гении чистой красоты»? Понимаете, тут нечто совершенно другое. А вот кто смотрит на Пушкина как на «гения чистой красоты», так это Анна Петров- на Керн. И в мемуарах своих она об этом пишет: «Я восхищалась им как гением добра».

А Пушкин создает образ действительно «гения чистой красоты», и если еще точнее говорить, он создает образ в поэзии, аналогичный образу Сикстинской мадонны в живописи. Стихотворение Пушкина — это и трехчастное, бетховенское, сонатное произведение: первая встреча, катарсис и разрешение в третьей части.

Пушкин, пожалуй, единственный, кто внес в русскую литературу образ мадонны, и единственная женщина, которая стала олицетворением этого образа, была замечательная русская женщина, жена поэта Наталья Николаевна, та самая Наталья Николаевна, над которой столько изгалялась (да и продолжает изгаляться) вся наша публика. Стихотворение «Мадонна» обращено к ней и посвящено ей. И «гений чистой красоты» (я еще раз повторяю) — это образ, аналогичный образу Сикстинской мадонны, с прямыми параллелями. И, кстати сказать, когда В. Г. Белинский оказался в Дрездене и увидел Сикстинскую мадонну, он тоже ахнул: «Господи, вот пушкинский-то образ! Вот пушкинская-то героиня! Недаром-то он такая родственная душа Рафаэлю!»

А простодушная Анна Петровна Керн рассказывала, что когда Пушкин подарил ей стихи «К***» вместе с главой «Евгения Онегина», он их у нее «...выхватил и ни за что не хотел отдавать». Наверное, в тот момент он подумал, что многие примут их за стихи, обращенные к Керн. И действительно, многие приняли и даже печатают в серьезных изданиях вместо «К***» «А. П. Керн» или даже «Анне Петровне Керн», в то время как стихотворение называется совсем иначе. Хотя, возможно, если бы не было Анны Петровны ,не появилось бы и стихотворения. Она была рядом, было увлечение, была влюбленность, были объяснения, но то, что она была рядом, совсем не означает, что в стихотворении изображена имен- но она. Философы и литературоведы не случайно задумываются над тем, как это возможно: такой образ и вдруг — Анна Петровна Керн?

Пушкин во всех своих произведениях действительно обобщает, синтезирует не только русский, но и мировой художественный опыт. Образы, которые как будто бы располагаются Бог знает как высоко и далеко, «опрокидываются» Пушкиным в жизнь, в окружение, в житейские дела того времени. Трагедия «Моцарт и Сальери», казалось бы, написана о двух композиторах XVIII века, а ведь подобный сюжет мог бы быть вполне отнесен к Пушкину и его окружению. Недаром первоначальное название трагедии было «Зависть». И это опять говорит о совершенной уникальности Пушки- на. Пушкин всегда ищет какое-то продуктивное начало. И зависть в каком-то смысле даже хорошее качество. Почему? «Зависть — сестра соревнования», — писал Пушкин. Но как соревноваться с Богом, как соревноваться с чудом? Как можно завидовать Богу? Можно трудиться в тысячу раз больше, чем Сальери, и все равно никогда не стать Моцартом.

Согласно этой точке зрения, Пушкин занял в русской культуре место совершенно особое и стал предметом совершенно особой зависти. И вся русская литература того времени (я возвращаюсь к идее синтеза) по отношению к Пушкину — сальерианская литература. Все работают на Пушкина, Пушкин что-то у каждого берет, но ни один литератор никогда к Пушкину не приближается, ни один. О. Э. Мандельштам очень точно однажды заметил: «Батюшков — это записная книжка нерожденного Пушкина». Понимаете, нести в себе Пушкина и не состояться — от одного этого с ума сойти можно; Батюшков и сошел (хотя не только от этого). Отсюда и эта поразительная зависть всех. Жуковский, благостный Жуковский, совершенно сальериански пишет Вяземскому: «Он преследует как наваждение». Батюшков читает послание Юрьевой и говорит: «Как стал писать этот злодей!» Жуковский, Вяземский обмениваются письмами, и самые шутливые замечания: «Он всех нас погубит, <...> его надо отправить в желтый дом», — опять же звучат абсолютно сальериански. Снова как будто бы отвлеченная ситуация: Моцарт и Сальери — композиторы XVIII века, но все это уже «опрокидывается» в пушкинскую эпоху и в пушкинское время, отражая коллизию гения и таланта.

Чрезвычайно важной, проходящей через все творчество Пушкина, является тема «Поэт и власть». Актуальна она и до сих пор. На прошедшем недавно Конгрессе интеллигенции тоже об этом говорили. Поэт и власть, поэт и царь. Мы сегодня, к сожалению, часто не можем правильно оценить ситуацию того времени. Ведь надо сказать, что Пушкина мало кто понимал так, как Николай I. Это может показаться странным, особенно в свете того, что сейчас пишут. Так, недавно вышел номер «Литературной России», где утверждается, что Пушкин погиб в результате заговора царя (я цитирую почти точно): «Царь организует преследование Пушкина, царь организует через Нессельроде Дантеса на убийство, царь организует брак Екатерины Гончаровой с Дантесом, царь организует дуэль и даже так организует дуэль, чтобы через ранение в нижнюю часть живо-та Пушкин умер 28-го числа». Вот как царь все организовал. И безо всякого комментария это сейчас приводится и нам выдается. Между тем, как известно, царь брал с Пушкина слово не драться на дуэли, и поэт нарушил это слово. Вот почему Пушкин у царя перед смертью, просил прощения. Это сложная история.

Я сейчас только хочу еще раз подчеркнуть — у нас мало кто знали понимал Пушкина так, как царь. Именно царь и должен был понимать Пушкина как никто. Почему? Да потому что это были два царя: царь России и царь поэтов, и оба они знали силу своей власти. Другое дело, что царь привлекает Пушкина ко двору. И опять характерный штрих к нашему непониманию ситуации. Наше сознание, не отягощенное иерархическими представлениями прошлого, воспринимает звание камер-юнкера, данное Пушкину царем, как низший придворный чин, нечто подобное камер-пажу, камер-лакею. А представление о юнкерах у нас сложилось на примерах 1917 года и Михайловского училища. Да, Пушкин огорчался по этому поводу и отнесся к получению чина крайне отрицательно. Царь, конечно, хотел привлечь его ко двору. В то время существовал четырнадцати ступенчатый Табель о рангах. Пушкин, когда уходил со службы после ссылки, имел десятый класс, действительно очень невысокий. Так вот, камер-юнкер не имеет ничего общего ни с камер-пажем, ни с камер-лакеем, ни с будущими юнкерами. Камер-юнкер — это по иерархической Табели 1809 года немножко ниже генерала, но выше полковника, то есть чин между четвертым и пятым классами. Пушкин уходил в отставку с десятого, и царь, вопреки правилам, раздражая многих, сразу возвел его на четвертую, пятую ступень. Камер-юнкер — это чин очень высокий со многими привилегиями. Но для Пушкина это обернулось трагедией: он не хотел и не мог быть придворным. И тут опять рождаются самого разного рода драматические коллизии. Но я еще раз хочу подчеркнуть, что Пушкин — явление уникальное, явление удивительное, и мало кто тогда понимал это так, как Николай I. Кстати, Пушкин имел и громадное влияние на царя. Существовали ли на самом деле заговоры и интриги? Да, и думаю, что одной из их причин было именно то влияние, которое Пушкин имел на царя, и Бог знает, чем бы обернулось это в будущем.

Я привел вам несколько эпизодов, несколько ключевых моментов судьбы поэта, его биографии, несколько штрихов к его образу, чтобы указать на него как на совершенно удивительное явление русской истории, которое служит нам на всех этапах жизненного пути. Сказку Пушкина можно читать и в 7, и в 70 лет.

И мы сейчас способны выйти к Пушкину, но, наверное, это возможно только в том случае, если сделаем над собой усилие, другими словами — если ответим ему определенным нравственным, эстетическим, интеллектуальным усилием. Мы сейчас не очень хорошо живем, я имею в виду не только материальную сторону. В определенной степени мы даже загнаны в угол. Когда-то старый критик Н. Н. Страхов писал: «Бедна наша литература». Однако он же говорил: «Но у нас есть Пушкин». Наша великая актриса и умный, остроумный, замечательный, драматической судьбы человек Фаина Григорьевна Раневская однажды сказала: «Мне жалко иностранцев». Она имела в виду, конечно, не какие-то африканские племена, а иностранцев западных, достаточно богатых, благополучных. Поясняя свою мысль, она говорила: «Мне жалко иностранцев. У них нет Пушкина». Порадуемся же тому, что у нас есть Пушкин. Спасибо.