Юнна МОРИЦ
Пером и кистью
Белое облако в чёрном квадрате,
Облако в чёрном квадрате окна.
Там белоснежное плавает платье,
Облака платье из хлопка и льна.
Мы – на планете, где счастье – в утрате
Страха, стыда, и всплывает со дна
Облако белое в чёрном квадрате,
Облака платье, в котором Луна.
Так до рождения плавают дети
Белого света, чья прялка сильна, –
Плавает в чёрном квадрате столетья
Облака платье из хлопка и льна.
Плавает силы небесной объятье,
Плавает Ангел из детского сна,
Облако белое в чёрном квадрате,
Облака платье в квадрате окна.
* * *
Дай мне руку, дай мне ногу,
Дай мне попку и живот,
Я возьму тебя в берлогу,
Где душа моя живёт.
Там вселенские просторы,
Там галактики времён,
Там любовь, секрет которой
Знает Бога почтальон.
Два слова
Удрала корова с живодёрни.
Ужасом душа её полна.
Вся корова изменилась в корне.
Водку пьёт с хозяином она.
Их последней тайны паутина
Знанием последним сметена.
Вся корова больше не скотина,
Больше не говядина она.
А хозяин знает слов не много,
Мало, но достаточно вполне, –
Он с коровой жертвенного Бога
О душе мычит наедине.
И, когда священная корова
С пастбища ведёт его домой,
Слышно, как мычат они два слова –
Бо-о-оже мо-о-ой!.. Два слова – Боже мой!
Улица и святой
Двое сидят на балконе с чайником свежей заварки,
Трое беседуют в парке, двое беседуют в арке,
Кто-то, беременный кем-то,
дышит большим животом
На улице, вдоль которой беседует с домом дом.
Мальчик ведёт беседу с пёсиком годовалым,
Играют они, как братья, секретов у них – навалом.
Тётки сидят в беседке с дядьками, их гостями.
Все друг с другом беседуют, делятся новостями…
А рядом сияет площадь, где в молодое тело,
Спиной прислонённое к дереву, стая ножей влетела,
Стая ножей, достаточных
для нестерпимой пытки,
Для состраданья граждан, пьющих бесед напитки.
В золоте солнца – площадь и юноши красота,
Чья чистота страданья будет потом свята,
Чья высота абсолютна, облако – ниже рта.
Но улица, вдоль которой беседует с домом дом,
Только пустое место видит на месте том.
О чём они там беседуют?.. Об улице и святом.
* * *
«Звёзды сосущая пустота» –
Это Платонов Андрей,
Простора страшная простота,
Где распятый воскрес еврей,
Где даже свет не бывает свят,
Если он не достаточно был распят
До того, как страшная красота
Светом сошла с креста.
Умирают звёзды, а свет их свеж
И струится отдельно от звёзд во мрак,
Где пока эту свежесть ты пьёшь и ешь, –
Ты распят не достаточно в свете благ.
А Платонов достаточно был распят.
«Звёзды сосущая пустота» –
Это свет, который распято свят,
Не цитата, а наших небес места.
Евроремонт
Дом, в котором живу,
изнутри бесконечно долбится,
Помешательства гром называется –
евроремонт,
Это – жуткий наркотик,
уже никакая больница
Не поможет ушедшим
на этот убийственный фронт!..
В их сознанье проникло сверла стенобитное жало,
Героин перемен запуская отравою в кровь,
Героин перемен запуская, чтоб ломка визжала,
Героин перемен поглощая и требуя вновь.
Дом, в котором живу я,
становится тонкой обложкой,
За которой гремит наркотической ломки ку-ку.
Я сочувствую им, засыпая под этой бомбёжкой
В шлеме лётчика, и космонавта,
и слов о полку…
Старое кино
В старых фильмах – наивные люди,
В старых фильмах – наивные власти,
Представленья наивны о блуде,
Представленья наивны о страсти.
Там наивные пушки грохочут,
Там злодеи наивно жестоки.
В старых фильмах – наивности почерк
Оставляет предсмертные строки.
Там расцветы наивных империй
И восстанья наивных колоний,
Там наивных полно суеверий,
Там наивны уран и плутоний.
Там наивны кровавые битвы,
Там наивны коварные игры,
В старых фильмах – наивные бритвы
И наивных наркотиков иглы.
И с улыбкой глядим превосходства
Мы на эту наивную живность, –
Зная страшную силу господства,
Что угробила нашу наивность.
* * *
Это – что?.. Это – что же такое?.. Такое, такое
Книготворение и такое рисункописание,
Когда почерк сирени расцвёл
кислородной строкою
И вписали тебя в благодать, где касатки касание,
Где касание ветра и света заоблачных мест, –
Ты в послание вписан,
ты вписан в мерцание точек
И в мерцание линий, где яблоня яблок не ест,
А впадает плодами своими в послания почерк.
Практика
Теория заговора – не хуже других теорий,
Ничем не хуже теории взрыва
и относительности.
Можно, конечно, ввести на неё мораторий,
Страшной силы запрет
нескончаемой длительности,
Но от этого практика заговора
не прекратится,
А станет сильней светиться,
манить мерцаньем.
Практика заговора – это такая птица,
Которая кормится собственным отрицаньем.
Вопли
Поэтов нет! Поэтов тьма!
Кто их читал?! На благо флагу –
Покрыть стихами все дома
И туалетную бумагу!
Стихов навалом! Нет имён!
Имён навалом, нет раскрутки!
Раскрутка есть, но нет времён!
Вернуть кураж! А как, малютки?..
Покрыть стихами все места,
Где строить дорого дороги,
Где вместо сгнившего моста
Стихи дешевле класть под ноги!
Вернуть поэтам стадион
И тех раскрутчиков прекрасных,
Которых вспомнить – страшный сон!
Вернуть им время «семичастных»!
Вернуть им тиражей успех,
Умно раскрученный запретом
На Ц……., на М………., на П…….., – на всех,
Чьё имя светится при этом!..
Память пыли
Сотрётся пыль, но не сотрётся память,
Которой обладает эта пыль.
Способны распахнуться и воспрянуть,
Из пыли грянуть – образ жизни, стиль,
Природы освещенье, помещенье,
Где время всех времён не истекло,
Живое продолжается общенье,
И лица льёт зеркальное стекло.
Там речь слышна, беззвучная как воздух,
Там узнают друг друга по слогам,
Там живы те, кто распылён на звёздах…
Но даже пыль, приставшая к ногам,
Имеет память не слабее диска,
Скачал который всё – до мелочей,
Распахнутых так трепетно, так близко,
Что память пыли – живопись лучей.
Дверь
Если вдруг потеряете память,
Себя потеряете вдруг,
И кто-то найдёт вас на станции
Возле дороги железной,
В милицию сдаст, в психбольницу, –
Везде вы увидите двери,
А также ключи от дверей…
И, в скважине ключ повернув
Сто раз наяву и во сне,
Вы вспомните дверь и ключи,
Которыми дверь открывалась,
Которыми дверь закрывалась…
И вспомните вы не мозгами,
А телом, конкретно – рукой.
И дверь вас найдёт, как родная,
И дверь вас домой заберёт.
* * *
Ржавая зелень, мрачные тучи,
Мной недовольна родня.
Счастье какое! Все живы, колючи,
Жгучи, могучи, гремучи, дремучи, –
Все они лучше меня!
Дымно горят листопадные кучи –
Рукопись этого дня.
Холод собачий, – а может быть, сучий,
Злючий, колючий, гремучий, дремучий.
Счастье какое – коснуться рукою
Можно тебя и меня!
Роскоши этой не может быть круче
Слава, добычи херня.
Ветер промозглый, мочатся тучи.
Мусора кучи просят огня.
Счастье какое – перьями, кистью
Мокрые сучья, горящие листья
Петь перед Господом этого дня.
Яйцо словца
Роман цепляет. Тот роман и этот.
Цепляет стиль. Цепляет (очень!) метод.
Цепляют ритмы, образы, детали.
Цеплята из яйца повылетали.
Кино цепляет. В нём цепляет стильно
Всё то, что нас цепляет очень сильно, –
Не Пастернак цепляет, он не крепок
По части нас цепляющих зацепок,
Но сериал по «Доктору Живаго»
Цепляет, сценарист – большое благо.
Балет цепляет. И цепляет галерея.
Цепляет пьеса. И цепляются, зверея,
Цеплята, вылетая из яйца
Такого специального словца.
Обозревателей цепляет эта птица
И жрёт живьём, и невозможно отцепиться,
Кошмары Бергмана цепляют – и давно!..
Цеплят, цеплят, вовсю цепляющих полно.
Оборзевателей цепляет стих и проза.
Архитектура их цепляет и Глюкоза.
Шаман цепляет, мухоморная моча
Цепляет крепко, если выпить сгоряча.
Цепляет музыка. Цепляет гроб в компоте.
Цепляют стразы и алмазы крайней плоти.
Снежок цепляет героина из Афгана.
Цепляет образ гениальный уркагана.
Цепляет опера. Цепляют в кольцах яды.
Словцо по стоимости превосходит клады,
Цепляет кассу в каждом тираже.
Всегда цепляют яйца Фаберже.
Цепляют яйца крокодила в гараже.
Яйцо словца, его снесла такая птица,
Что у цеплят её «знакомые всё лица»
(В кавычках – Пушкин, чтоб мне провалиться!).
* * *
Горстка росы,
в которой – цифры и стрелки,
это – часы,
где прозрачное время катается.
Ван Гога подсолнухи
в медные бьют тарелки.
Только люблёвый счёт, –
Остальное всё не считается.
Самым наглядным образом
время течёт с ветвей,
можно промыть глаза
каплями, струями, –
можно тогда увидеть,
что всех первей –
тайны слеза,
покрывшая нас поцелуями.
Горстка росы,
в которой – цифры и стрелки,
это – часы,
где прозрачное время катается.
Не улучшайте свой образ
путём подделки
под чей-то вкус, –
он вами потом питается!..
Ужас величья
Позор, мы утратили рыбную вилку
И вилкой мясной поедаем сазана,
Мы также утратили вилку для дичи
И вилкой мясной поедаем фазана,
Живём некультурно, воспитаны дурно,
Народ распустили, он лезет в бутылку,
В манерах не видно былого величья,
И носим не то, и читаем не это,
Отвыкли от устриц, балов, пармезана,
Конюшен, где прежде пороли прислугу,
Пока не утратили рыбную вилку,
Изысканность прежних манер, этикета,
Пока не утратили как-то и где-то
Войска, охранявшие эту развилку
Истории, эту пропажу предмета,
Незнанье которого – верх неприличья,
Поскольку нельзя победить партизана,
Огромного, как неземная комета,
Когда мы утратили рыбную вилку!..
В манерах отчаянья – ужас величья.
Для пьяных от счастья пора вытрезвилку
Открыть, потому что на мачтах Гомера
Кто выжил, тот знает, что мера позора –
Не, ах, мы утратили рыбную вилку!..
Простой приём
Когда число погубленных во имя
Объятий в зоне европейских благ
Перерастёт размерами своими
Вторую мировую и ГУЛАГ,
Тогда ничтожными покажутся потери
Для поколений страшной новизны.
Они возьмутся, как за ручку двери,
За жертвенную практику страны.
Их память генетически готова
Наращивать погубленных число, –
И нет приёма, более простого
И лёгкого, чем это ремесло.
* * *
Не люблю молока, моллюсков,
Креветок, икры, баранины,
Манной каши и кислых щей.
Не люблю меховых изделий,
Курток кожаных, подземелий,
Золотых не люблю вещей.
Не люблю летать самолётом,
Быть влиятельным идиотом –
Говорящей быть головой,
Каблуков не люблю высоких,
Пенок, лака на гриве, мрака,
Жирной рыбы и вурдалака,
Зверства мысли передовой.
Не люблю полководцев диких,
Македонского дел великих,
Змей копчёных, котов толчёных,
Предсказаний гнилого пня.
Не люблю в пироге сосисок!..
Если кто-то меня не любит,
Свой пускай составляет список,
И меня не забыв, меня.
Моя сирень
«Живи на то, что скажешь т о л ь к о т ы,
А не на то, что о т е б е сказали», –
Кусты прошелестели мне, кусты
Сирени, звёздочек, сверкающих слезами
Дождя весеннего, чьи блики разлиты
В просторе, где грядущего глаза,
Где светятся хрусталь и бирюза
Небес, листвы сквозистые холсты,
И в том столетье шелестят кусты,
Которые не против и не за:
«Живи на то, что скажешь т о л ь к о т ы,
А не на то, что о т е б е сказа…»
И я живу, не против и не за,
В просторе, где грядущего глаза –
Огромность беспощадной простоты.
А Страх и Ужас, между прочим, братья
Гармонии, чьи сладкие объятья
Имеют с ними общие черты.
Сказочник
Сказочник смотрит сквозь лица, дома,
Сквозь корабли, чья утопла корма,
Свет ему шлёт непроглядная тьма, –
Нет ему равных!
Выглядит он, как сошедший с ума,
Летом он пишет «настала зима»,
Тень его голову моет сама, –
Нет ему равных!
Сказочник спит под мостом, под кустом,
В доме пустом и в тумане густом,
Спит он калачиком или пластом, –
Нет ему равных!
Все обожают его, но не так,
Чтобы вступил этот Андерсен в брак.
Разоблачит его каждый дурак, –
Нет ему равных!
О ком?..
«Тираны мира, трепещите!» –
А где фамилии?.. О ком?..
Или «наперсники разврата» –
А где фамилии?.. О ком?..
Ты прав, сотрудник бесподобный,
Фамилий требуя!.. Поэты
Столь голословны, негодяи,
Столь безответственны, прохвосты,
И столь безадресны, мерзавцы,
Что не хотят назвать фамилий
Они «наперсников разврата»
И уточнить, о ком тут речь
И кто имеется в виду…
А ведь могли бы дать портреты
С подробной гущей волосков!
Поэтому так нагло пишут
Они, так жутко хулиганят
(И кто их привлечёт к суду?..),
Поэтому они, мерзавцы,
Прохвосты, гады, негодяи,
Себе так много позволяют,
Валяя штампов ерунду,
И голословно, без фамилий
Гвоздят «наперсников разврата»,
Не предъявляя точных списков
(Кто, где, куда, в каком году?),
Не говоря уж о портретах
С подробной гущей волосков!..
Замечательный товар
Душе страдающей не место в этом веке,
Она для всех без исключенья – лютый враг.
Её архаика займёт в библиотеке
Подвал забвения и обморока мрак.
Смешно оплакивать страдающую душу,
Такую ношу не берут в поход большой,
Где рвут на части завоёванную тушу,
Мозги не мучая страдающей душой.
Душе страдающей известны эти виды
На это будущее, светлое всегда.
И ни малейшей у неё обиды,
И с нею Бог, и ангелов среда.
Когда души страдающей пропажу
Вдруг обнаружат коробейники в глуши,
Они наладят производство и продажу
Изделий, масочек страдающей души.
Смешно оплакивать страдающую душу,
Её утрата – замечательный товар,
Изделье, красками расписанное, тушью,
Кривая рожица, зверёк, воздушный шар…
* * *
Очнуться!.. Владеть пораженьем,
Над бездной своей – не чужою.
Как хлебом владеть, как ножом.
Владеть, как волны напряженьем.
Владеть, не кривляясь душою.
Владеющий – преображён.