Александр Малькевич
Известный российский журналист и военкор, кавалер ордена Мужества Александр Малькевич – не только большой друг Херсонской области, но и её знаток. В сентябре в издательстве «Эксмо» вышла его книга «Несломленные», которая без преувеличений станет важным документом времени. Это рассказ о событиях в Херсоне летом и осенью 2022 года. Но – это книга документальная, а ещё Александр с этого года пишет и художественные рассказы о событиях (и людях) в зоне СВО. Причём пишет (и это ещё одна сенсация) новеллы, условно говоря, юмористические. То есть рассказывает о том, что действительно происходило, в совершенно новом, необычном для литературы о наших героях жанре. Предлагаем вашему вниманию один из таких его рассказов.
Военкор Даня был, что называется, заговорённый. Это я к тому, что в его биографии хватило бы материала на сериал, который снимать без привлечения дублёров и компьютерной графики было бы просто безответственно.
Вот – двадцать второй год. Сначала он прошёл через ад, имя которому – «котёл». В Харьковской области. Там же чудом выжил под обстрелом, когда их «Дастер» перевернуло ударной волной и он откопался из-под машины, как сурок, отплёвываясь от земли.
Потом был Херсон. В начале ноября 2022 года он выходил из города одним из последних, уже зная, что по окраинам рыщут ДРГ врага, а в объектив ему упорно лезло рыжее солнце осени, будто просясь на последний кадр.
А в начале лета следующего года была Новая Каховка. Ну или если проще и понятнее – трагедия на Каховской ГЭС. Страшный теракт ВСУ, погубивший более пятидесяти человек и 14 населённых пунктов.
Он тогда не просто снимал: бросал камеру в лодку и лез в мутную воду, вытаскивая старушку, которая цеплялась за ствол затопленной яблони, как за ангела-спасителя. Там много было историй, когда он метался по разлившейся водной глади среди гибнущих деревень в поисках людей и животных, которых можно было вытащить.
Он получил медаль «За отвагу». Без единой царапины. Чистый, девственный, можно сказать, экспонат для кунсткамеры военного везения.
И после всего этого его отправили в короткий отпуск в соседний с Херсонской областью Крым.
«Тебе бы, Даня, просто полежать на пляже, как кирпич», – сказал ему редактор. Даня кивнул с таким видом, будто в самом деле собирался провести неделю в горизонтальном положении.
Но Ялта, девочки в полосатых платьях, пахнущая морем и жареными мидиями набережная… Это был другой фронт. И здесь его подвела привычка к экстриму. Если в зоне СВО он всегда знал, откуда ждать опасность, то здесь она подкралась с самого неожиданного фланга – со стороны его собственного тщеславия.
Девушек было несколько. Это он потом уже путался в показаниях. То ли две блондинки, то ли одна шатенка, но очень уж смеялась заразительно. В общем, возникла необходимость совершить подвиг. Не тот, где спасаешь старушку из-под завалов, а тот, где спасаешь свой пошатнувшийся авторитет в глазах прекрасного пола.
Не могу не процитировать диалог из культовой советской комедии «Афоня»:
– Ты почему, Борщов, в фонтан-то полез? Что, жарко было?
– Из-за женщины...
– Что, тонула?
– Да не, мы шли в компании, она и сказала: «Слабо Вольдемару нырнуть?» Ну я и нырнул.
– А почему ты? Вот вечно тебе, Борщов, больше всех надо! Пусть бы Вольдемар и нырял!
– Так она меня Вольдемаром называла!..
Здесь было всё примерно так же.
То есть, поддавшись коллективному гипнозу, рождённому смесью крымского воздуха и всеобщего обожания, Даня вспомнил про «Неуловимых мстителей» (не зря же первый фильм любимой советскими детьми и взрослыми трилогии снимали вообще в районе Каховки). Да и действовали по сюжету юные красные партизаны как раз в степях Херсонщины.
Только вспомнил бедовый военкор, считавший себя заговорённым, совсем другую сцену (из другого фильма про «Неуловимых») – момент из «Короны Российской империи», где герой прыгает по Эйфелевой башне.
Эйфелевой башни в Ялте не было. Зато был парапет на набережной, высокий, облицованный камнем, и под ним – узкая полоска галечного пляжа.
«Смотрите, как надо!» – вероятно, крикнул он что-то в этом роде. В его голове это был изящный, кошачий прыжок, демонстрирующий абсолютный контроль над телом. В реальности это были короткий полёт и стремительное падение, завершившееся глухим, костным хрустом.
Так Даня, прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы, был сражён на взлёте. Не шальной пулей, не осколком, а банальным законом всемирного тяготения, против которого даже его феноменальное везение оказалось бессильно.
Гипс на его ноге был белым и идеально чистым, как страница в его блокноте перед самым дурацким заданием. Говорят, когда его увозила «скорая», одна из девушек спросила: «А ты правда тот самый военкор?»
На что Даня, бледный, но не сломленный духом, пробормотал: «Теперь и военкор, и каскадёр. С переломом голени».
И почему-то казалось, что эта дурацкая гипсовая нога стыдит его куда сильнее, чем любой вражеский дрон.
Полгода. Полгода гипса, костылей и тотального, вымораживающего душу бездействия. Для человека, который привык обгонять снаряды, это было похлеще любого «мешка». Но Даня был Даня. Он не сдавался. Он пытался ходить, хромая и пыхтя, как паровоз с оторванными колёсами.
Конечно, в первые дни на Даню накатила удивительная тихая грусть. Тишина давила пуще града по крыше броневика. Но привыкать к новому состоянию он начал сразу, с характерным, как выяснилось, разгильдяйством.
Например, он угнал коляску. В больнице, понятное дело. Очень уж захотелось на улицу, а костылей ещё не выдали. Так что он, как заправский угонщик, катил свой колёсный экипаж по коридору, ловко огибая капельницы и тумбочки.
Ввиду тотального дефицита общения Даня начал подкатывать к медсёстрам. Если вы подумали о чём-то романтическом, то нет. Он буквально подкатывал на коляске. Просто поговорить. О погоде, о политике, о том, какой в супе сегодня был недосол. Сёстры смеялись, глядя на его кульбиты, и, кажется, это был его первый шаг назад к жизни.
Но в итоге пришли костыли. Верные, деревянные, выданные ему при выписке. Выглядели они скучно и уныло, как два обструганных полена. И было принято стратегическое решение – тюнинг.
Даня отжигал. Потому что иначе не умел.
Первой появилась надпись маркером: «Стопов и поворотников нет». Предупреждать же надо. Дальше – больше: «Меня боялся сам Флинт». Позже он даже специальный шеврон такой раздобыл. То есть не то, что не стеснялся своей «костяной» ноги, а бравировал ею. Попугая бы ему на плечо – и был бы вылитый Джон Сильвер из «Острова сокровищ», автор цитаты про Флинта.
Это был первый акт «отжига».
Затем он начал снимать сюжеты – прислонив костыли к стене, а камеру установив на штатив, который раньше служил ему опорой в куда более опасных ситуациях.
Акт второй – поездка в ноябре в Каховку, на ещё не зажившее место катастрофы, да на костылях – была идея так себе. Но тогда НАДО БЫЛО.
И знаете, что? Милые каховские бабушки, сами потерявшие всё, увидев его, хромающего журналиста, давали душевные советы. Одна, глядя на его гипсовую ногу, озабоченно сказала: «Сынок, чтобы пальцы не отморозить, тебе бы шерстяной носок надеть. Обязательно!»
Но всё это было прелюдией.
Настоящий медиазалп был произведён на журналистском конкурсе в декабре. В Ростове-на-Дону.
Дане вручали приз за тот самый репортаж из-под Каховки. И картина была, что называется, хрестоматийная. Он вышел на сцену, опираясь на костыли, в строгом пиджаке. Нога в гипсе, торжественно-неповоротливая, как белый памятник ему же самому. А на лацкане пиджака – та самая медаль «За отвагу».
Зал ахнул. И тут же взорвался овациями. Люди встали. Все. От седовласых мэтров пера до юных корреспондентов. В их глазах читалось одно: вот он, Герой. Искалеченный, но не сломленный. Прошедший ад и дошедший до них, чтобы получить заслуженную награду. Они аплодировали не только его работе, но и его ране. Той самой, которой не было.
Ситуацию, как мог, пытался разрядить глава Херсонского Союза журналистов – человек, как и Даня, приезжий, с чувством юмора и знавший (видимо, единственный) обстоятельства «ранения». Он помогал Дане выйти на сцену, бережно поддерживая под руки и громко шутил: «Видите, поднимаем херсонскую журналистику».
Даня, бледнея под софитами, пытался что-то сказать в микрофон, но слова тонули в громе аплодисментов. Он видел слёзы на глазах у женщин и суровое, понимающее выражение лиц у мужчин. Это была самая неловкая и в то же время самая триумфальная минута в его жизни. Он чувствовал себя гениальным аферистом, которого по ошибке возвели в ранг святого.
Но настоящий шедевр он явил миру под Новый год. Тоска по активной жизни достигла пика. И Даня решил, что, если уж он не может танцевать, то его костыли – будут.
В канун праздника он явился в редакцию, превратив свои средства передвижения в арт-объект. Они были не просто обмотаны мишурой. Нет. Он купил гирлянду на батарейках и с инженерной точностью, достойной сапёра, оплёл металлические опоры мерцающими разноцветными огоньками. Включил – и пошёл по коридорам.
Это было нечто. Шелест мишуры, цокот костылей по линолеуму и радужное сияние, озарявшее его путь. Русский Дух, да. Тот, что не сломать ни гипсом, ни бюрократией, ни скукой. И чувство юмора, конечно. Без него здесь было никуда.
Коллеги смеялись до слёз. Кто-то хлопал его по плечу, кто-то пытался сфотографироваться с «ёлочкой». А он, сияя ярче своих гирлянд, хромал по офису и поздравлял всех. Он создавал праздник. Потому что понял: самая большая победа – это не когда тебе аплодируют, приняв за раненого героя. А когда ты, сломав ногу на ровном месте, находишь в себе силы украсить собственные костыли. Просто, чтобы людям вокруг стало веселее.
В воздухе тем временем пахло мандаринами и хвоей (хотя в этом случае это был ароматизатор). Приближался Новый год. И Даня на своих разукрашенных костылях чувствовал, что потихоньку возвращается в строй. Не в тот, где свистят пули, а в тот, где живут люди. Где советуют надеть шерстяной носок и верят, что тебя боялся сам Флинт.